Кто ест первый

Очень теплый, очень южный город. Для меня все здесь непривычно. Семенит ишачок и тащит за собой телегу. На телеге - целая гора чего-то такого. На горе невозмутимо восседает увесистый карасакал в халате и лениво покрикивает на ишака. Идут женщины с горделивой осанкой. У одной на голове - четыре арбуза в платке, у другой - блюдо с пловом. Женщины ловко щелкают семечки, шелуха летит как из веялки, и обсуждают соседку на непонятном мне языке; они непринужденно жестикулируют и крутят головами туда и сюда, а арбузы и плов все равно не падают, едут себе спокойно, как в санях. Старик в чалме, расстелив грязный коврик на грязном перроне, повернулся лицом к Камчатке и, отрешившись от вокзальной суеты, возносит хвалу аллаху. На живописном базаре - айва, инжир, другие тропические фрукты, которых я и названия не знаю. Дома с солнцезащитой. Виноград дешевле картошки. Глиняные дувалы не ниже Великой китайской стены. Девушки в макси, усиленных шароварами национальной расцветки.

Но самым удивительным для меня оказалось другое. В магазинах за прилавком добры молодцы в тюбетейках, косая сажень в плечах, молодые, современные, духовно и физически развитые. Конечно, любой труд у нас почетен, но по камчатским понятиям торговать пирожками - позор для парня.

— Почему? - спрашивал я у всех. - Почему? - спросил я у четырнадцатилетнего паренька, для которого выбор профессии был уже делом решенным.

— Ну как же, - ответил он снисходительно. - Ты знаешь, как живут продавцы? А как они одеваются!

— А ты знаешь, какая у продавца зарплата?

— Знаю...

— Ну а тогда откуда же остальное?

Смысл ответа юного философа был предельно ясен - умеют жить люди. Умеют - и всё. В общем, для меня не было загадкой, что есть на свете люди, умеющие жить. Но вот парень четырнадцати лет, который учится жить...

По всем литературным канонам, самая лучшая драма получается тогда, когда есть конфликт и есть знаменитый треугольник. Что касается конфликта, то у меня давно руки чесались. Нашел я и свой треугольник. Вот его углы: семнадцатилетний Эдик, заканчивающий в этом году десятилетку и колеблющийся между геологией и торговлей; его отец, торговый работник с высшим образованием, патриот своей профессии, и я - геолог примерно с теми же данными. Была в этом треугольнике и еще одна выразительная фигура. Она встала всем телом поперек стороны, соединяющей Эдика и меня:

— Уедешь на Камчатку, ты мне больше не сын.

И так как я вовсе не хотел разрушать семью, я перестал агитировать за Камчатку. В конце концов геология возможна и где-нибудь на Памире или Алтае. Мой главный противник был твердым и опытным полемистом. Это признавали все муллы в махалле. Ни один из них не был в состоянии парировать коронный выпад своего оппонента:

— Как можете вы считать Александра Македонского пророком, если он истреблял мусульман?

На всех тоях его выбирали тойбаши. А быть тойбаши - это не речь читать по бумажке, там надо импровизировать.

— Я жулик тот еще, - громогласно провозглашал он. Наверно, он ожидал, что я брошусь разубеждать его: "Ну что вы, как же так, какой же вы жулик, вы же по карманам не лазите!" Или что я хотя бы улыбнусь понимающе: "Да-да, я в состоянии оценить ваш юмор". Но я только согласно кивал головой. Конечно, жулик. Сам хвалился - каждый раз выписывает себе командировку в Москву, когда в Лужниках играет его любимая футбольная команда.

— Кто ест первый? - победоносно вопрошал меня тойбаши. - Торговый работник!

Этого я не мог перенести. Что едят торгаши, меня не очень трогало, но вот насчет меню геологов... Идешь в поход на день, бери запас на неделю. Мы собираемся сегодня на четыре дня, значит, надо взять еды на месяц. Берем муку, сахар, мясо, рыбу, крупы. Лишний вес нас не пугает - мы отправляемся на лодке. Не ограничиваем себя ни в чем. Берем топор, два карабина, тент к палатке, кирзовые сапоги, несколько канистр бензина и еще много нужных, хороших вещей.

Выходим с рассветом. Тихо. Вода в бухте как зеркало. Лодка сидит низко, борта едва-едва поднимаются над водой. По хорошей погоде идти можно, но только - по очень хорошей. И как назло через час после выхода горизонт понемногу заволакивает тучами, ветер разгоняет волну.

Но нашему кормчему море по колено. На корме Женька. Стал он хозяином лодки и мотора как-то незаметно. Сначала дал я ему разок посидеть за румпелем, потом еще разок и еще, а когда на следующий день я сел на корму, Женька ничего не сказал. Мужское достоинство не позволяло ему выражать свою обиду вслух. Но если человека совсем недавно стали пускать в кино на вечерние сеансы, ему еще очень трудно скрывать свои эмоции. Женька отвернулся в сторону, и...

И я пересел подальше от мотора. С тех пор никаких посягательств на место у руля ни с чьей стороны не было. Женька быстро освоил технику кораблевождения и, по-моему, даже обогатил ее оригинальными сложными приемами.

Я сижу спиной к Женьке, не вижу его движений, не вижу выражения его лица, но я всегда знаю, что он делает сейчас, и что будет делать через мгновение. Я смотрю на ближние и дальние волны, на скалистый берег, по толчее и кипению воды отыскиваю взглядом подводные камни впереди, и никак не могу отделаться от ощущения, что это я сижу за рулем.

Вот здесь я решаю - надо сбросить газ, и мотор послушно затихает. А сейчас резкий поворот носом к волне и быстрее убегать от следующей волны - и лодка тотчас проделывает весь маневр, да так лихо, что на виражах приходится обеими руками хвататься за борта. Ну, конечно, это я управляю лодкой! Женькиными руками. Но не так, как барыня управляет каретой, тыкая кучера зонтиком в спину. В лодке между мной и Женькой сама собой устанавливалась безотказная телепатическая связь. Взаимопонимание нарушалось лишь тогда, когда Женька достигал заоблачных, поэтических высот кораблевождения. Как баллада, как сага запомнилась мне гонка с преодолением неводов.

От берега далеко в море уходит длинный трос с наплавами - верхний подбор невода. Обходить его со стороны моря слишком далеко. Поэтому приходится глушить мотор, поднимать его из воды, на веслах подходить к тросу и долго проталкивать его руками, ногами под днищем лодки. Самое неприятное начинается по ту сторону. Дергаешь десятки раз за стартер, регулируешь подсос, вывинчиваешь и снова ставишь на место свечи, а мотор не заводится.

А Женька подлетал к неводу на полном ходу, моментально сбрасывал газ, и пока лодка перепрыгивала через трос на гребне попутной волны, он успевал поднять мотор из воды, опустить его на той стороне, и снова дать полный газ, пока судно не потеряло хода. Вот и все. Не успеваешь даже решить, как спасаться, если попутная волна опустит прямо в ловушку невода, а не перебросит через трос.

Но Женька никогда не ошибался. Ну, может, один только раз.

Шли мы однажды по морю далеко от берега. Неожиданно перед лодкой показалась из воды огромная черная спина; острый плавник стремительно рассекал воду. У меня перехватило дыхание. Наверно, и Женька потерял хладнокровие. Он вдруг резко повернул, но совсем не туда, куда надо... Мы почувствовали сильный удар, и мотор сразу заглох. Женька сидел на своем шкиперском месте, и, хотя мотор не работал, лодка тряслась. Мы же впервые почувствовали робкую радость, когда после получасового напряженного наблюдения так нигде и не увидели ни спины, ни зловещего острого плавника.

...По заливу туда и сюда ползают маленькие, совсем игрушечные кораблики, выпуская к небу прихотливые струйки дыма. Никакого отношения к морской романтике дым не имеет. Дымят печи камбузов. Кто-то на судне готовит немудреный обед. Там сейчас не до разносолов. Когда рыба ловится, там даже не до сна. Знакомый рыбак рассказывал мне: "Ночью сядешь, прижмешься спиной к теплой машине, подремлешь часа два-три, и хорош! Спишь, а сам вполуха слушаешь. Чуть не так застучит, и будильника не надо, сразу на ногах. Зато и план, и заработок - иной день по сотне на брата". От темна до темна стоит за штурвалом капитан, а сколько его, темна-то, бывает в летние ночи на севере! А поближе к осени, если задержишься в маршруте и приходится возвращаться домой в темноте, частенько видишь, как блуждают на горизонте топовые огни "малышей" - малых рыболовных сейнеров и ботов. И как-то веселее становится на душе, - значит, не ты один ночью не спишь, не один ты устал. А усталость пополам - и идти легче.

Иногда "малыши" подходят ночевать к нашему берегу. Осторожно, работая на самом малом, утыкаются к камням, бросают якоря и покачиваются на волне до первых проблесков зари. Как-то возвращались мы поздно ночью из маршрута на лодке и встретили три сейнера. Они шли почти борт о борт, ощупывая прожекторами проходы в камнях, переговаривались друг с другом, не повышая голоса, без радио и мегафонов; и тихая, тихая ночь действовала умиротворяюще. Действовала на капитана, наломавшего руки за штурвалом, на матросов, с трудом разгибающих пальцы, онемевшие от холодной воды и от напряжения, на Колю, на меня... На всех, но только не на Женьку. Женька на полном газу выскочил прямо к сейнерам, лихо описал виражи вокруг всех трех, ускользнул от луча прожектора и стрелой умчался за мыс. Там он сразу сбросил газ, развернулся и начал наслаждаться переполохом.

— Что такое? Вроде лодка!

— Да ты что, откуда здесь лодка?

А лодка стояла в это время совсем рядом, и тряслась, хотя мотор не работал, тряслась от беззвучного и радостного Женькиного смеха.

...Идем уже полтора часа. Дует неприятный ветерок. Невысокая крутая волна. Холодные брызги то и дело захлестывают лодку. Но мы терпеливо дрожим - впереди уже виден скалистый мыс. За ним мы будем надежно укрыты от ветра.

Но за мысом нас встретила гигантская зыбь. Шла она против ветра. Теперь-то мы вспомнили, что целых пять дней до этого дул сильный юго-восточный ветер. Укрытые хребтами, мы даже и не представляли себе, как разволновалась, раскачалась огромная акватория моря. И сейчас, как маятник с невероятной массой, море продолжало раскачиваться. Вверх, вниз, вверх, вниз...