И он обращается к лежащим на нарах.

— Ребята, я действую по поручению красного партизанского батальона Похьяла. Наши капиталисты хотят втянуть вас в братоубийственную войну с русскими рабочими, чтобы завоевать для себя леса и новых рабов. Мы, революционные рабочие Суоми, решили не допустить этой авантюры. Оружие мы у вас забираем, чтобы драться против внутренних врагов, наших общих врагов — офицерья, помещиков и заводчиков. Если вы будете вести себя спокойно, никакого вреда мы вам не причиним. Кто хочет, может даже идти к нам в батальон, нам военные нужны. У нас есть даже бывший ваш сослуживец, солдат Унха.

— Я знаю Унха, — сказал кто-то на верхних нарах.

— Всякое выступление против нас мы будем карать смертной казнью. Теперь вы знаете, в чем дело, и можете спать до утренней побудки.

— А ты не подослан начальством? — робко спрашивает один из солдат.

— У вас все такие умные? — отвечает вопросом же Инари.

— Тогда можешь спокойно спать рядом с нами на нарах, — говорит удовлетворенный его ответом солдат. — Мы с тобой драться не станем. Мы не добровольцы… Не шюцкоры… Мы мобилизованные. Понимаешь? Было два шюцкора, да ушли. Капрала тоже нет… Ну, те — дело иное…

В комнате наступило молчание.

— Эй, красный партизан, я не знаю, как называть тебя, — раздался снова голос с верхних нар. — Я думаю, что после всего этого, ну, того, что ты отнял у нас ключи, и того, что та нам рассказал, никто скоро заснуть не сможет.

— В чем дело? — громко спросил Инари, подозревая подвох, и взвел курок.

— Я в таком случае попросил бы разрешения поиграть немного на моей скрипке.

— Он всегда такой? — спросил у лежащих на нарах солдат Инари, все еще опасаясь какого-нибудь подвоха в этой необыкновенной просьбе.

— Его кашей не корми, была бы скрипка, — раздались голоса с верхних и нижних нар.

— Ну, что же, играй, но смотри, за шюцкоровскую музыку уничтожу скрипку.

— Он больше жалобные разные играет или танцы.

Скрипка покоилась в футляре рядом со скрипачом. Он бережно освободил ее из темницы и заиграл печальные старинные народные песни.

— Ты лучше повеселее, — посоветовал ему Инари, все еще держа в руке револьвер с взведенным курком. Инари боялся, что медленные мелодии нагонят на него сон.

Инари взглядывал искоса на груду винтовок, лежащих у двери, слушал тонкоголосую скрипку, думал и ждал — ждал смены, ждал помощи товарищей и не знал, когда же наконец придет она.

Что творится теперь на улице, может быть, все уже кончено?! Может быть, пришел лахтарский большой отряд и, неожиданно напав на первую и вторую роты, всех партизан перерезал или остановил в пути у Коски, и там драка, а он, как наседка на яйцах, сидит здесь на этом оружии и ждет у моря погоды?

«Песня Сольвейг» казалась ему слишком медленной, и круглые настенные часы как будто нарочно замедляли свой ход и вызывающе тикали.

Он ждал и пуще всего боялся, что заснет в этом теплом помещении. И вдруг пронзительно скрипит дверь. Инари вздрагивает и, повернувшись к двери, поднимает маузер.

На пороге стоит солдат, он без оружия, — это Инари сразу заметил. Но за спиною солдата еще люди, — это тоже сразу сообразил Инари, увидев, с каким недоумением оглянулся тот, встретив в казарме чужого вооруженного человека.

— Стой! Стрелять буду! — тихо сказал Инари и услышал ответ егеря:

— Не стреляйте. Я принес записку вам от штаба красного партизанского батальона Похьяла.

— Я сам комроты этого батальона. Дай записку!

И в ответ на эти слова Инари услышал знакомый голос:

— Инари, так это ты!

— Лундстрем!

Да, в комнату вслед за солдатом вбежал Лундстрем.

— Здесь винтовки — забирай! — указывая на шкафчики, сказал Инари.

— Унха! Веди людей сюда! Инари нашелся!

Вайсонен встал из своего снежного окопчика и, крикнув: «Вот здорово! Погреемся!» — побежал вслед за Унха к крыльцу.

В холодной ночи возникали темные фигуры партизан, бежавших к казарме.

Через полминуты весь отряд Унха и Лундстрема был уже в помещении.

— Держать пленных на нарах — раз. Отнять у них сапоги — два. Оружие вынести в соседнюю комнату — три. Оставить в комнате трех вооруженных часовых. Сменять каждый час. Снаружи поставить двоих, — распорядился Инари.

И когда все это было исполнено, он, оставив командиром Унха, взяв под руку Лундстрема, вышел из казармы.

Надо было торопиться к Коскинену.

По-прежнему мела метель. Около своих лыж, прислоненных к стене, Инари увидел наметенный сугроб. Они встали на лыжи и пошли.

Ветер относил снег и глушил слова, но они, стараясь идти рядом, чтобы не потерять друг друга, и громко выкрикивая каждое слово, разговаривали.

Инари коротко рассказал свое приключение.

Покрытые снежным тяжелым пухом, они вошли в комнату поручика Лалука.

На постели сидел Коскинен. Несколько вооруженных лесорубов толпились в комнате, казалось, без дела.

Только что вошедший связист докладывал о том, что утром, к десяти, прибудут обоз Олави и третья рота.

Лундстрем подошел, встав навытяжку, руки по швам, отрапортовал об исполнении приказания.

— Казарма взята без единого выстрела, захвачено оружие и тридцать один солдат. Подробности может рассказать Инари.

Но Инари спросил:

— Что было в пакете с казенной печатью у ленсмана?

— Приказ о мобилизации в Похьяла! Мы сорвали им мобилизацию.

Инари начал рассказывать о том, как провел он последние три часа.

Рассказывал он неохотно, опасаясь выговора за свое безрассудство. Но когда он закончил повествование, Коскинен лукаво взглянул на командира второй роты и, засмеявшись, сказал:

— Видишь, наш теоретический спор о военном искусстве Инари разрешил по-своему. Вот она какая бывает, война!

— Все-таки это неправильно, — продолжал стоять на своем рыжебородый.

Инари не стал доискиваться сути спора. Его снова клонило ко сну. Лундстрем улегся рядом с ним на постели поручика, и оба сразу захрапели.

Несколько часов сна — не шутка.