Финский народ отмечает в скульптуре на площадях, на улицах, в скверах не только дела давно минувших дней, но и то, что волнует его сегодня.
Недавно в Тампере, в ознаменование пятидесятилетия потребительской кооперации, был воздвигнут монумент из розового кварцита, скульптурами в Турку и Хельсинки увековечен знаменитый бегун Пааво Нурми.
Монумент в честь пятидесятилетия кооперации — это огромный каменный куб, поднятый в середине бассейна на трех усеченных пирамидах, в пространстве между которыми видна зеленая перспектива парка, и поэтому он, несмотря на большой объем, не кажется громоздким. С одной стороны, словно из глубины каменного куба, четверо полуобнаженных рабочих выносят тяжелый брусок, а на другой стороне куба барельеф — три женщины с книгами в руках, с корзинкой плодов, с дубовой ветвью.
Это недавно сооруженная скульптура уже стала эмблемой рабочей кооперации.
И, думая о ней, трудно поверить, что памятники Алексису Киви, пятидесятилетию кооперации и статуя Пааво Нурми изваяны одним и тем же художником — настолько каждая оригинальна, не схожа по манере исполнения с другой. Каждый раз мастер находит особое, неожиданное, нетрадиционное решение. И спокойствие монумента в Тампере, и фигура стремительно бегущего человека — подлинные открытия художника, которые сначала, может быть, удивляют, а затем покоряют даже равнодушного к искусству человека…
В Суоми и в скульптуре порой линии войны символически противостоит линия мира. Золотой медалью Всемирный Совет Мира премировал статую «Мир» Аалтонена, водруженную на высоком холме в Лахти, и не случайно (в дни, когда был объявлен конкурс на памятник Маннергейму) великий скульптор современности академик Вяйне Аалтонен обратился к народу с предложением соорудить на границе Финляндии и СССР монумент, посвященный вечной дружбе между финским и советским народами, и безвозмездно представил свой проект этого монумента с надписью: «Никогда не будет между нашими народами войны».
Но у организации борцов за мир в Финляндии нет пока еще средств, чтобы поставить этот монумент, который, как мне об этом уверенно сказал скульптор — он убежден в этом, — все же будет сооружен.
Подсчитано, что сто тысяч человек в Тампере ежедневно проходят по мосту Хяме, переброшенному через проток, соединяющий два озера. И каждый прохожий неизменно любуется четырьмя статуями, водруженными с обеих сторон при въезде на мост, — «Охотник», «Купец», «Сборщик податей» и «Дева Суоми».
Поставленные относительно недавно, они как бы вросли в самый облик города. А «Дева Суоми», получившая на Всемирной выставке в Нью-Йорке первую премию, стала эмблемой города Тампере.
Своими творениями Аалтонен населил и украсил страну, без них трудно представить себе Хельсинки, Турку, Тампере, Лахти и другие города современной Финляндии. Его скульптура стала одной из характерных черт облика страны.
В ателье Вяйне Аалтонена на окраине Хельсинки, в сосновой роще на берегу залива, в первые же минуты знакомства я передал ему подарок художника Ореста Георгиевича Верейского — цветную автолитографию. В декабре 1957 года, путешествуя по Финляндии, Верейский побывал в Тампере и на цветной автолитографии запечатлел «Деву Суоми» в холодный, заснеженный декабрьский день, спокойно глядящую на снующих по мосту людей.
Финский скульптор был явно тронут вниманием русского художника, и встреча наша, может быть, из-за этого была особенно душевной и длилась дольше, чем это положено при визитах простой вежливости. Мы беседовали и у низкого столика в комнатке позади студии, за рюмкой вермута, и в большом зале студии, около уже законченных и находящихся еще в работе статуй.
Здесь можно было проследить и историю памятника Алексису Киви перед Национальным театром.
Сначала скульптор разрешал его совсем в ином плане — условном, с некоторым налетом того, что мы сейчас называем кубизмом. И лишь после долгих поисков пришел к подлинно реалистическому решению. Но странно — чем больше я всматривался в эту скульптуру, тем больше видел ее сходство и в общей композиции скульптурных масс и в деталях с первоначальными набросками: далеко не реалистическими экспериментами, созвучными модернистическим увлечениям того времени, когда скульптор начинал свою жизнь в искусстве, символическими аллегориями и кубистическими поисками.
В зале ателье хранятся и другие ранние работы мастера в чисто условной манере.
— Детская болезнь? — спрашиваю я Вяйне Аалтонена.
— Да… Возможно. Кто на этом останавливается, тот мало что даст искусству. Но ею, по-моему, нужно обязательно переболеть. Осмыслить. Если она мало даст зрителю, то сам художник многому может научиться…
Будучи очень плодовитым ваятелем, Вяйне Аалтонен, однако, при этом все же верен своим раз уже воплощенным сюжетам, все время отыскивая новый поворот, новую мельчайшую грань.
Так памятники Алексису Киви в разные периоды творческой жизни, воздвигнутые не только в Хельсинки, но и в Турку, и в Тампере, по-разному решены им.
Многие свои уже широко известные работы он отшлифовывает, полирует, «дочищает» лет по… тридцать.
— Вот, — показывает он на гранитную статую, — девушка, переходящая брод.
Хотя такая статуя уже поставлена в одном из скверов столицы, художник продолжает отшлифовывать ее двойник. Поглаживая статую, Аалтонен, улыбаясь, говорит:
— Каждый раз находишь новую линию.
А сколько раз рождалась под его рукой из мраморной глыбы, возникающая как пена на гребне волны, голова Сибелиуса!
— Дерево. Мрамор. Глина. Бронза и гранит. Розовый и черный. Все подвластно мастеру, — говорю я.
— И холсты еще! — улыбается дочка художника.
С удивлением узнаю, что Аалтонен окончил школу рисования в Турку по классу живописи, но при получении диплома объявил своим учителям, что он посвятит себя не живописи, а скульптуре. Практическим навыкам скульптора он учился у простых каменотесов и своего двоюродного брата — скульптора. Но как бы то ни было, даже став знаменитым скульптором, он немало сил отдает живописи.
Мы разглядываем его картины — «Портрет матери», «Герой Калевалы», «Куллерво в ярости», «Закат на озере», «Ночь на Ивана Купала» и другие насыщенные яркими красками полотна. Некоторые из них посвящены тем же сюжетам, которые он воплощает и в камне.
Возвращаемся в студию… Посреди высится, чуть ли не упираясь головой в потолок, статуя, окруженная лесами; это еще глина — памятник Стольбергу, первому президенту Финляндии. Художник был знаком с ним лично. Писал портрет его жены, Эстер Стольберг.
Даже ушедший с поста президента либерал Стольберг не очень устраивал лапуасцев — финских фашистов. В дни разгула лапуаского движения они похитили Стольберга и на автомобиле помчали к советской границе, намереваясь перебросить в Советский Союз, а затем трубить повсюду, что, мол, советские агенты похитили бывшего президента.
Но из-за неслаженности «операции» затея провокаторов сорвалась у самой границы, и широко возвещенное прессой возвращение Стольберга в столицу стало его триумфом. На платформе в Хельсинки при встрече Стольберга одна из фашиствующих дам, обозленная тем, что провокация не удалась, повернувшись к Стольбергу спиной, нагнулась и подняла юбки, показав экс-президенту и всем собравшимся, как писала тогда либеральная газета, «настоящие лапуаские перспективы».
Каарл-Юхо Стольберг умер шесть лет назад, и теперь, когда было решено воздвигнуть ему памятник перед зданием эдускунта, первую премию на конкурсе получил проект Вяйне Аалтонена…
Скульптор легко поднимается на леса, окружающие памятник, словно на его широких плечах не лежат шестьдесят пять лет.
— Да, работа скульптора — всегда тяжелая физическая работа, а особенно с таким материалом, как гранит. Но отец так силен, что любой из молодых может позавидовать ему, — говорит дочка, с которой он неразлучен.
— Техника идет очень быстро вперед. Но она быстро и устаревает. Искусство же движется очень медленно, медленнее черепахи, но подлинное искусство никогда не стареет. В нашем мире, где все так зыблется, колеблется, изменяется, это единственная и неизменная ценность, — замечает скульптор, прощаясь с нами.
…На днях я встретил товарища-финна, только что приехавшего из Хельсинки.
— У нас большая радость! — сказал он. — Вяйне Аалтонен согласился выполнить наш заказ. Матти Янхунен уже обо всем договорился и с Альваром Аалто и с Вяйне Аалтоненом. Скульптор высечет из гранита руку рабочего. Руку, создавшую все, что есть лучшего в мире, создавшую и самый разум. Она подымется из бассейна перед Домом культуры, войдет в его ансамбль. Бьющие фонтаны своими струями будут омывать ее. Наш замысел вдохновил ваятеля. Его проект обрадовал нас. Видишь — лучший архитектор и лучший скульптор с нами.
Когда Всесоюзная академия художеств избрала Вяйне Аалтонена почетным академиком, а Ореста Верейского — членом-корреспондентом, я вспомнил солнечный день, когда в сосновой роще на берегу залива, с подарком Верейского в руках, я отыскивал студию Аалтонена, и подумал, что снова крепкими личными связями усиливается старинная дружба двух культур.
Об этой же воскрешенной и все укрепляющейся традиции дружбы двух культур подумалось мне и в Хельсинки, когда, входя в студию талантливого скульптора Калерво Каллио, я увидел посредине ее, на невысоком постаменте, изваянный из диорита — черного гранита — скульптурный портрет Юрия Шапорина.
Это творение подлинного, большого искусства. Лицо значительное, привлекает своеобразной, увиденной скульптором интеллектуальной красотой. Трудно оторваться от этого портрета, поражающего своей точностью — и одновременно художественным обобщением. Бюст Шапорина стоит в нескольких шагах от белого мрамора статуи покойного президента Каллио, отца скульптора, и рядом с глиной еще не завершенного портрета Урхо Кекконена.