В ГРАНИТЕ, БРОНЗЕ И ДЕРЕВЕ
В журнале «СНС-лехти» мое внимание привлек снимок: финский ваятель В. Аалтонен лепит из глины бюст известного советского скульптора Манизера, в то время как Манизер создает скульптурный портрет Аалтонена.
Так впервые на фотографии я увидел знаменитого мастера-академика Вяйне Аалтонена. Это было в Хельсинки.
Через несколько дней в другом журнале, и тоже на фотографии, я увидел Юрия Александровича Шапорина в студии скульптора Каллио.
Зеркало на стене студии отражало и композитора, и почти законченный в глине скульптурный портрет его, и продолжавшего работать над ним скульптора.
Глядя на эту дружбу деятелей искусства наших стран, запечатленную в глине, которой предстояло превратиться в бронзу и гранит, я вспоминал, что, пожалуй, одна из первых скульптур, воплощающих близкий нам образ Максима Горького, изваяна финским скульптором Алпо Сайло.
Это было после поражения революции пятого года. Зимой 1906 года Максим Горький уезжал на чужбину через Финляндию. Партия большевиков посылала его в Америку, поручив ему сделать все возможное, чтобы предотвратить заем царскому правительству и собирать деньги для русской революции. Встреча Горького в Хельсинки приняла формы, до тех пор невиданные.
Министр внутренних дел в Петербурге на другой день получил донесение от охранного отделения.
«Красная гвардия выстроилась шпалерами от гостиницы до пожарного депо. Затем к гостинице были поданы сани, в которые сел Алексей Пешков (Максим Горький), и в это время хор запел и музыка заиграла финский народный гимн. Пешков, сняв шапку, кричал: «Да здравствует свободный финский народ!» — и все время, когда его везли, он стоял в санях и говорил речь».
Сам Горький так писал об этой встрече жене:
«В Гельсингфорсе пережил совершенно сказочный день. Красная гвардия устроила мне праздник, какого я не видал и не увижу больше никогда. Сначала пели серенаду пред моим окном, играла музыка, потом меня несли на руках в зал, где местные рабочие устроили концерт. В концерте и я принимал участие. Говорил с эстрады речь и, когда закончил ее словами: «Элякен Суомен тюевястё!» — что значит: «Да здравствует финский народ!» — три тысячи человек встали, как один, и запели «Ворт ланд» — «Наш край» — финский народный гимн. Впечатление потрясающее. Масса людей плакала. Потом толпа тысяч в десять проводила меня в помещение местной с.-д. партии, и там меня трижды обнесли вокруг зала в кресле на руках. Все было как в сказке, и вся страна точно древняя сказка, — и сильная, красивая, изумительно оригинальная…»
Это было дружеское рукопожатие двух народов, дружеская встреча культуры русской и молодой финской, потому что именно тогда и завязалась личная большая дружба Горького с художниками Акселем Галленом, Эдельфельдом, архитектором Саариненом и многими другими деятелями финской культуры.
Акселя Галлена, с которым Максим Горький в те дни почти не разлучался и который писал его портрет, он знал и раньше и восторженно отзывался о его полотнах в статьях, посвященных финскому искусству. С Алпо Сайло Максим Горький познакомился впервые.
Аксель Галлен представил писателю молодого человека, красивого парня, напоминавшего героев «Калевалы», сначала лишь как начальника охраны Горького, одного из активистов общества «Войма».
Зная, что за Горьким следят агенты царской охранки, и чтобы предупредить возможную провокацию, рабочие-красногвардейцы организовали охрану. Создала свою охрану вокруг финского Национального театра во время выступлений писателя и около дома, где жил Горький, и буржуазная организация активистов «Войма». Возглавлял ее Алпо Сайло.
Лишь через некоторое время, когда Алпо Сайло сказал, что он хочет лепить Горького, писатель узнал, что этот молодой человек — скульптор. Узнал Горький и то, что в мастерской Сайло в те дни был спрятан бежавший из тюрьмы депутат Петербургского Совета рабочих депутатов, путиловец Николай Глебов, которому угрожала смертная казнь.
Во время Свеаборгского восстания Алпо Сайло, переодетый русским матросом, под обстрелом, рискуя жизнью, спасал солдат, бежавших из Свеаборга, и вел себя как истинный герой.
— Мы ему обязаны огромными, неоценимыми услугами! — вспоминал об Алпо Сайло руководитель «боевой группы» большевиков — товарищ Буренин.
И в «Атенауме», вглядываясь в бронзовый портрет Акселя Галлена, сделанный Сайло, и в Национальном музее, у знаменитого бюста старика рунопевца, также изваянного Алпо Сайло, я вспоминал рассказы о нем членов «боевой группы» большевиков.
Вот почему мне хотелось заметки о финских ваятелях начать именем Сайло. Скульптурный портрет Горького работы Сайло был подарен советским друзьям обществом «Финляндия — СССР» как залог дружбы.
Финские города густо населены статуями, высеченными из гранита и мрамора, отлитыми из бронзы, вырезанными из дерева.
Выйдешь с вокзала — и сразу же первая встреча с грустно задумавшимся бронзовым Алексисом Киви.
Эта скульптура — итог многолетних творческих поисков замечательного финского скульптора Вяйне Аалтонена, ныне почетного академика и нашей Академии художеств. Строки Киви, высеченные на пьедестале: «В душе у меня смеркается, и вокруг меня становится холодно, как в пустыне осенним вечером», — раскрывают замысел ваятеля.
Но Аалтонен сам далек от пессимизма. С одинаковым мастерством владея резцом, долотом, кистью и чеканом, он ныне активно славит жизнь.
От вокзальной площади пройдешь два квартала и на бульваре Эспланады встретишь один за другим три монумента.
Это памятники Рунебергу, Эйно Лейно и Закариусу Топелиусу — трем выдающимся писателям Финляндии.
Каждый из этих памятников выражает целую эпоху в скульптуре. Памятник Рунебергу спокоен, несколько статичен. Подпись на пьедестале: «От финляндского народа». Он изваян сыном поэта, известным скульптором, учеником Торвальдсена.
В памятнике поэту Эйно Лейно есть большая экспрессия. Закинув голову, глядя высоко перед собой, навстречу северному ветру, поэт читает стихи.
Памятник Топелиусу модернистичен. Две манерные девичьи фигуры, по замыслу ваятеля, должны символизировать «мечту» и «сказку». Мне думается, что вряд ли поэту, написавшему такие стихи, как «Песня рабочих Финляндии», соответствует жеманная изысканность этой скульптуры.
Пройдешь от памятника Рунебергу по бульвару Эспланады вперед еще сотню метров, и тебя встретит скульптурная группа — фонтан с женской фигурой, изображающей русалку.
Вокруг этого произведения Вилле Валлгрена в день Первого мая всегда толпятся студенты, соревнуясь, кто из них водрузит на голову «Хавис Аманды» (под таким прозвищем известна в городе эта статуя) форменную студенческую фуражку с белым верхом и голубым околышем.
Кто победит? Представители какого факультета? Будущие священники или юристы? Универсанты или политехники? Не беда, если победитель, скользя и срываясь, насквозь промокнет в струях холодной воды, бьющих из глоток бронзовых тюленей.
В Суоми каждый город имеет свою скульптурную эмблему. И если «Хавис Аманда» стала эмблемой Хельсинки, то в Лахти эта роль принадлежит трем летящим ласточкам. Они символизируют быстрое развитие молодого города.
Но как изваять летящих птиц? Как укрепить их в воздухе? Ведь в полете они не могут касаться земли… И эту, казалось, неразрешимую задачу блестяще разрешил скульптор Оскари Яухиайнен. Три ласточки, тесно касаясь друг друга, стремительно летят над бассейном, и нижняя слегка задевает крылом водную гладь. Это крыло — опора всей скульптурной группы. Острый конец крыла скрыт под водой, и у зрителя возникает впечатление, что ласточка повисла в воздухе без всякой опоры. Птицы летят так быстро, что крыло, задевая воду, разрезает ее, оставляя за собой вскипающий брызгами след.
Это впечатление достигается не только формой распростертых в полете крыльев, но и маленькими, невидимыми глазу трубками фонтана, выбрасывающими сильную, сверкающую брызгами струю в направлении противоположном полету.
Бронзовые ласточки в воздухе, словно отменен закон всемирного тяготения. Разве это не волшебство?
Но стоит выпустить из бассейна воду — и все это волшебство рассеивается. Видишь край тяжелого неуклюжего крыла, ставшего неподвижным, и трубки под крылом. Вода входит в скульптуру как неотъемлемая часть замысла художника.
На одной из площадей Турку мы видели на гранитном пьедестале бронзовую скульптурную группу: две неоседланные лошади, и на одной сидит верхом юноша, на другой — девушка. Они только что выкупали коней. Одна лошадь ласково положила голову на шею другой. Этот недавно воздвигнутый монумент — творение Вяйне Аалтонена — изваян на средства граждан шведского города Гетеборга, их дар Турку, и знаменует он старинную дружбу двух городов.
Но у Турку есть и молодой друг — Ленинград. Города эти обменялись делегациями, скрепившими новую дружбу.
Тампере обменялся делегациями дружбы с Киевом, Кеми — со Сталинградом, Котка — портовый город на северном берегу Финского залива — завязал дружбу с Таллином, расположенным на противоположном берегу залива. Лахти дружит с Запорожьем.
Делегациями дружбы обменялись финский город Ювяскюля и Горький, Хямеенлинна и Калинин, Оулу и Одесса, Москва и Хельсинки.
Разглядывая «Трех ласточек» на центральной площади в Лахти и «Всадников» в Турку, мы говорили о том, что хорошо, если бы дружба между финскими городами и нашими была овеществлена не только в посаженных делегациями на бульварах и в парках «деревьями дружбы», а, подобно дружбе Гетеборга и Турку, влечение сердца закреплено на площадях города в мраморе и бронзе.