Кавалерия до середины века обучалась по «Экзерциции конной» 1731 года. В это время в русской армии преобладающее значение имели драгуны, да и конные гренадеры мало чем отличались от драгун; даже кирасиры, вооруженные драгунскими карабинами, могли действовать в пешем строю. Этим русские кирасиры и конные гренадеры отличались от такой же конницы иностранных армий. Новый устав «Экзерциция и учреждение строев и всяких церемониалов регулярной кавалерии»[498] конница получила в 1755 году. Действия конницы в бою определялись следующими положениями устава: «Всякое действие и сила кавалерии, которое с авантажем и с победою неприятельскою чинимы бывает, состоит в храбрости людей, в добром употреблении палашей, в крепком смыкании и жестоком ударе через сильную скачку». Огонь с коня разрешался только из пистолета и в том случае, «когда имеешь дело с легким неприятелем».

Главным в обучении были быстрая езда и совершенное владение оружием. Хорошая верховая езда являлась совершенно необходимой. Умелое владение палашом достигалось упражнениями в рубке, для чего «обучали на скаку, поставя или дерево, или сделанные из бумаги болваны». Пехотному строю, стрельбе из ружей и пистолетов обучали «точно как и в пехотном полку».

Для кавалерии устав предусматривал три строя: развернутый, рассыпной и в колоннах. Первый — рекомендовался для атаки, второй — для преследования, а в колоннах — для походного движения и маневрирования.

Нужно сказать, что кавалерийский устав 1755 года имел серьезные недостатки и не сыграл положительной роли в подготовке легкой конницы, которая не имела специального устава, и поэтому ее боевые качества были значительно ниже, чем у кирасир и драгун.

Боевая подготовка артиллеристов в сороковых — пятидесятых годах XVIII века стояла на более высоком уровне, чем в тридцатых годах. Русские артиллеристы показывали высокие результаты своей боевой подготовки. Военная коллегия требовала улучшения боевой подготовки артиллеристов. В полки была направлена инструкция («Регул о содержании в армейских пехотных полках полковой артиллерии»)[499], определявшая состав полковой артиллерии, состав артиллерийской команды и формы ее боевой подготовки. Было дано указание об увеличении числа практических стрельб, в связи с чем отпускалось дополнительное количество пороха и снарядов.

Кроме того, было указано о необходимости улучшения боевой подготовки артиллеристов полевой артиллерии, особенно в период сборов, проводившихся в учебных лагерях под Петербургом, в Риге, Ревеле, Смоленске и в других местах.

Летом 1756 года артиллерийские части были выведены на учения в лагеря. Для этих учений Шувалов направил три инструкции (Диспозиции): 1) «О расположении артиллерийского лагеря»; 2) «Каковым порядком во артиллерийском компаменте пушечную, мортирную, гаубичную, мортирцевую, оружейные и прочие производить экзерциции» и 3) «О генеральном смотре состоящего в компаменте артиллерийского собрания»[500].

На основе этих инструкций подп. Демидов составил в 1756 году артиллерийский устав, который действовал почти до конца столетия. Устав состоял из двух частей: «О произвожении экзерциции при пушках осадной артиллерии с принадлежащими приемами» и «Учреждения для скорострельной пальбы из 16 (и 24) фунтовых пушек по порядку 1756 года»[501].

Надо сказать, что этот устав, как и устав Ласси, не был официально утвержден, хотя артиллеристы им руководствовались, так же как утвержденным «Регулом о полковой артиллерии».

Артиллерийский устав определял расчет артиллерии, указывал правила стрельбы на месте, на два фронта, во время наступления и отступления и действия артиллерии в каре. В первой части устава давались команды и расчет действий прислуги при подготовке орудия к выстрелу.

Во второй части перечислялись команды, давалось их объяснение, необходимое для выполнения эволюций с несколькими орудиями.

Расчет артиллерийского орудия для проведения эволюций определялся строем в 16 или в 24 орудия. 16-орудийный строй подразделялся на четыре дивизиона, по четыре орудия. В поле дивизионы выстраивались по номерам, с интервалами между орудиями в шесть шагов. В таком строю орудия составляли батарею.

Обучение проходило так. На фланге каждой батареи находился флигельман, который указывал начало и конец выполнения приемов. Кроме того, возле каждого дивизиона находилось по три человека, которые по знакам флигельмана выбегали вперед и обозначали собой место для выдвижения пушки. Задача заключалась в том, чтобы обеспечить быстрое передвижение орудий и согласованность их действий.

Следует сказать, что до устава Демидова артиллеристы мало обучались своему делу и должны были изучать экзерцицию пехотного строя. Каждый из них получал фузею и выполнял все ружейные приемы и проходил строевое обучение так же, как пехотинец. Даже во время лагерных сборов артиллеристы редко занимались своим делом, так как за это время производилось не более 5–6 выстрелов на орудие. По окончании лагерного периода орудия немедленно сдавались в цейхгаузы. Артиллерия не имела своих лошадей; во время смотров и парадов артиллеристам приходилось возить орудия на себе.

На флоте боевая подготовка шла по уставам и инструкциям петровского времени. Во второй четверти суда Балтийского флота получили в дополнение лишь «сигналы генеральные вице-адмирала Мишукова»[502].

Воспитание войск. Классовая борьба в армии. В середине века взгляд на солдат как на крепостных получил в армии еще более широкое распространение. То обстоятельство, что со времен Елизаветы крепостных крестьян не приводили к присяге и приравняли к недвижимому имуществу, усилило гнет в армии. Побеги солдат приобрели угрожающие размеры. Правительство приказывало полковым постам усилить надзор за солдатами и одновременно запрещало офицерам использовать драгун и солдат на собственных работах «под страхом воинского суда»[503]. Но этот указ оказался пустой бумажкой: генералы и командиры отдельных частей действовали по-прежнему. В 1734 году Сенат издал новый указ о запрещении «употреблять солдат и драгун в партикулярные работы»[504], но положение в армии не изменилось. Через пять лет Сенат снова решил не привлекать «рекрут в гарнизонах, в первый год службы, ни на какую работу»[505], кроме обучения военному делу. Несмотря на это, положение не улучшилось. Солдаты бежали в леса, многие переходили границу. Военная коллегия издала указ о наказании «за подговор к побегу в Польшу» и вообще за попытку бежать за границу. Вначале правительство пыталось усилить расправу с беглецами, но это не дало результата. Специальные команды, направленные в леса для «искоренения» дезертиров также не улучшили положение[506].

Военная коллегия усиливала судебную расправу над беглыми солдатами. Так, солдат 210-го Московского полка Ф. Суворов был приговорен к наказанию кнутом за троекратный побег, после чего он был сослан в Охотск[507]. Солдат Белозерского пехотного полка И. Астафьев за побег с караула был наказан кнутом, и затем ему вырезали ноздри и сослали в Сибирь[508]. Такой же приговор был вынесен бежавшим солдатам строительного батальона М. Соколову, М. Ляпунову и И. Мокееву[509]. За подобную вину был также наказан фурьер Галицкого пехотного полка А. Ларионов, он был бит 25 раз кнутом и после вырезания ноздрей сослан на галеры[510].

Наказание шпицрутенами считалось более мягким наказанием. Военный суд, приговоривший к наказанию шпицрутенами, обычно добавлял в решении, что после наказания солдат может снова служить в том же полку.

Так, солдат Рязанского пехотного полка С. Любимов был осужден на наказание шпицрутенами за три побега — «прогнать шпицрутен чрез полк 12 раз и определить по-прежнему в полк»[511]. Аналогичные приговоры были вынесены по делам солдата Киевского гарнизонного полка С. Головина, Глуховского гарнизонного полка А. Волконского и многих других[512].

Одной из форм социального протеста была подача так называемой жалобы — «слово и дело». Солдаты надеялись, что таким путем им удастся освободиться от пожизненной службы. Подавшего «слово и дело» обычно направляли в тайную канцелярию и там подвергали допросу с пристрастием. Своими жалобами солдаты пытались добиться справедливости в отношениях с офицерами. Например, солдат Ингерманландского полка Марков в своей жалобе писал, что полковник Путинов и майор Муравьев «держат у себя в доме солдат и других чинов для домовой своей работы». У командира полка были найдены солдатские челобитные о том, что он превращает солдат в своих крепостных. За «ложную» жалобу Марков был бит кнутом. Считая приговор несправедливым, он заявил, что в этом виновата Военная коллегия, За это Маркову вырезали ноздри и сослали на каторгу[513].

Солдат Сибирского пехотного батальона С. Быков за показание «слова и дела» получил наказание: «Бить кнутом и вырезав ноздри пред полком послать на сибирские казенные заводы в работу вечно»[514].

Солдат Углицкого пехотного полка П. Волочин за «сказывание государева слова и дела» был также бит кнутом и сослан в Сибирь, а слушавшие его солдаты Т. Нежданов, И. Прытков, С. Семенов и др. получили по 12 тыс. шпицрутенов[515].

Так поступали со всеми, кто выражал недовольство своими офицерами.

Нередко солдаты, потеряв веру в справедливость, старались найти другие формы протеста: одни из них начинали говорить «предерзости», поносить царицу, а другие, убегая из полка, объявляли себя самозванцами. Солдат Семиков убежал в город Почеп и заявил, что он царевич Алексей[516]. А солдат Стародубцев собрал вокруг себя много сочувствующих и пытался поднять восстание[517].