Степан Устинович и Тая Сергеевна считали экономику важнейшей силой в строительстве коммунизма; они были уверены, что, чем основательней внедрится эта сила в повседневную жизнь, тем лучше!

Приглашая в очередной раз администрацию цеха, профсоюзников и комсомол «потолковать насчет вкладов», Гречин, как всегда, под «вкладами» подразумевал предложения, мысли, идеи, поднимающие на более высокий уровень жизнь инструментального цеха. Или всего производственного объединения.

Разумеется, участники совещания не обязаны были вносить свои личные вклады, что называется, с ходу. Они анализировали все то ценное, что было высказано выступавшими на различных собраниях, предшествовавших очередному приглашению «потолковать насчет вкладов». А также все то значительное, что содержалось в недавних личных обращениях рабочих — к начальнику цеха или к секретарю партийной организации, к председателю цехкома, его заместителю или к недавно избранному комсомольцами их секретарю Варе Семеновой.

Пятеро участников совещаний в красном уголке выносили свое суждение по тому или другому «вкладу». Бывало, что с предложением, возникшим в недрах инструментального цеха, Александр Николаевич Криницкий, как принято теперь говорить, «выходил на директора» Юратова, аргументированно защищал предложение инструментальщиков, добивался его реализации. А бывало, что пятерка решала необходимым и достаточным ограничиться лишь острым выступлением, прозвучавшим на минувшем собрании; «вклад» сыграл роль в формировании общественного мнения, в привлечении внимания общественности к поднятому оратором вопросу, но на большее не тянул. Всякое бывало.

Внешне совещания были похожи на случайно возникающие товарищеские беседы. Но их демократический характер был следствием не расхлябанности участников, а совсем наоборот: свидетельствовал о величайшей самодисциплине и взаимоуважении.

Гречин говорил, что атмосфера товарищества — будь то на совещании или в цеховой повседневности — не складывается сама собой, что ее надо создавать и поддерживать и что он считает созидание светлых взаимоотношений главной заботой секретаря парторганизации.

Стал бы рассуждать во всеуслышание на эту тему — обязательно получилось бы выспренне, ходульно, банально! Словом, не отразили бы рассуждения жизненной сути, которая складывается из отдельных каждодневных эпизодов. Их Гречин сохранял в памяти. Для себя самого и для тактичного назидания кому-нибудь другому, если очень потребуется.

Например, недавний административный — как мысленно определил Гречин — срыв начальника цеха Криницкого.

Подошел Криницкий к Сергею Тимофеевичу Стрижову, слесарю высокого разряда, но с гонором, как все заводские старожилы. Постоял, поглядел, как Стрижов руками думает, и невзначай — по его же, начальника цеха, впоследствии признанию — кинул замечание, что, мол, на верстаке у Тимофеича и крошки хлебные, и окурки, и бог весть что. И тут Тимофеич надерзил начальнику цеха:

— Ступай, ступай к себе в кабинет, оттуда руководи, а к верстакам не лезь!

Да еще толкнул, легонько правда, начальника цеха. Тот, человек горячий, вспыхнул:

— Рукам воли не давай! А то и у меня рука развяжется, приказ об увольнении подпишет!

— Ты? Меня уволишь?! Я делегатом съезда партии был! Ты у меня этого факта не отнимешь и из рабочего класса не уволишь, а тебе, если кадровыми инструментальщиками станешь кидаться, дадут по шапке за невыполнение программы!

— Ваше недостойное поведение заставило меня забыть, что вы были делегатом двадцать пятого съезда партии! — произнес Криницкий с ехидством, но гордо сдерживая себя. Однако выдержки хватило у него лишь до письменного стола: тут же, без всякого согласования, написал приказ об увольнении слесаря С. Т. Стрижова за нарушение общественного порядка.

Гречин поначалу был уверен, что Криницкий прав: малейшее нарушение дисциплины на производстве любым, да, любым членом коллектива необходимо жестко пресекать; сегодня пихнул высшую цеховую администрацию, а завтра — …спихнул? Может случиться подобное? Экономика на такой вопрос прямо не отвечает, зато политика отвечает категорически утвердительно. Международный эфир забит призывами, адресованными гражданам предолимпийской Москвы, проявлять свободу личности, бороться за свободу личности! Причем пресловутая формула «свобода личности» тут же интерпретируется чрезвычайно свободно.

Уверен был Гречин поначалу, что прав Александр Николаевич Криницкий. Тем более что секретарь партийной организации понимал: никто Стрижова из производственного объединения не уволит — переведут в другой цех, а инструментальщикам это все-таки будет в назидание.

Однако гречинское «поначалу» длилось не более часа.

Был жаркий летний день. Солнце уже с утра мощно ломилось в небольшие окна старого цеха. Но после обеда стало вдруг сумрачно в цехе от помрачневших лиц рабочих, от сердитых реплик — то здесь, то там.

«По телевизору как лучшего показывали, а начальник цеха захотел и — пинком в зад!»

«Он начальника от верстака маленько отодвинул, чтобы тот не мешал настоящей работе, а начальник его за ворота, как в старину!»

«Был Тимофеич делегатом съезда, а съезд кончился — и решающему голосу Тимофеича конец!»

Рабочие, несомненно, восприняли приказ об увольнении Стрижова как …оскорбление статута делегата партийного съезда. То есть, подумал Гречин, рабочие обиделись-то за Коммунистическую партию, вот оно как! Нельзя, просто невозможно оставлять в душе цеха такую обиду.

Гречин вошел в кабинет к одиноко шагавшему там Александру Николаевичу и плотно закрыл за собой дверь.

Примерно через час Криницкий вызвал к себе Стрижова и встал из-за письменного стола, протягивая руку удивленному инструментальщику:

— Сергей Тимофеевич, хочу сказать при секретаре партийной организации, который меня убедил: я погорячился, прошу меня извинить!

А после окончания рабочего дня Стрижов с достоинством отвечал на расспросы окружающих:

— Делегатский билет на кремлевскую высоту, если всерьез подумать, накладывает на человека обязательство. В смысле преодоления самого себя. Стало быть, когда вошел я к начальнику, им вызванный, я ему слова не дал сказать, сразу же выявил свое преодоление, говорю, погорячился я, Александр Николаевич, прошу меня извинить!

Гречин в душе высоко ценил как извинение Криницкого, так и стрижовский вариант драматического эпизода…

Характерным был также недавний разговор Степана Устиновича с Варей Семеновой, секретарем комсомольской организации цеха. Она решила подготовить рекомендательный список современной поэзии для выступлений молодежи их цеха в концертах самодеятельности. Просидела в читальном зале несколько вечеров и с кипой книг и книжек предстала перед Гречиным.

— Я хочу, чтобы мы, то есть молодежь, представили себе, как все было на войне, то есть всю правду, — горячилась Варя. — А разве такие вот плясовые стишки верные? То есть правдивые?!

Степан Устинович скользнул взглядом по странице, Прочитал текст еще раз, уже более внимательно.

— По-моему, никаких политических ошибок, а?

— Да разве можно так о войне?!

Варя взяла сборник и прочитала, нарочито отстукивая ритм ребром ладони по столу: «Жестяные листья звонки, слышно их в любой дали. Полетели похоронки во все стороны земли…»

— Да, пожалуй, резервов своих автор не выявил. Может, не воевал он?

Девушка грустно-вопрошающе смотрела на секретаря парторганизации. Тот вспомнил, как характеризовали Варю Семенову комсомольцы, избравшие ее своим вожаком: «У Семеновой хозяйское отношение ко всему — к своему рабочему месту, к цеху, к заводу». Степан Устинович мысленно добавил: «И к советской литературе». А вопрошающий Варин взгляд расшифровал вслух так:

— Ты спрашиваешь, что тебе лично делать с такими… — Он поискал максимально точное определение этой странной продукции: — С такими стихами-приписками?

Все более увлекаясь, стал развивать мысль:

— Тебе и твоим комсомольцам надо хорошо работать! Чтобы создать такой моральный климат, когда и у нас в цехе, и на заводе, и повсюду в стране не могли бы появляться приписки, иначе говоря, продукция, которой на самом деле нет! Стихи, которые ты прочитала, — приписки! Поняла?

— Да, — подумав, сказала Варя.

Эпизод этот был важен для Гречина еще и потому, что он сам впервые так отчетливо понял: борьба против приписок в их цехе помогает бороться хорошему против плохого даже в такой, казалось бы, далекой от цеховой повседневности сфере, как литература…

В ту прекрасную субботу, о которой идет речь, секретарь партийной организации проинформировал участников узкого закрытого совещания о том, что недавнее острое обсуждение инструментальщиками проблемы Красного Бора можно считать их серьезным вкладом в общенародную, общегосударственную борьбу за охрану окружающей среды.

Гречин сообщил, что райком партии обратился в инстанции с настойчивой просьбой создать авторитетную комиссию, которая всесторонне изучила бы причины гибели сосен и загрязнения воды в Красном Бору.

Латисову твердо обещано, что комиссия экспертов будет создана в самое ближайшее время, ей будут даны широкие полномочия, а ее выводы будут рассмотрены на самом высоком уровне. Тем более что партия на двадцать шестом съезде очень серьезно поставила вопрос о необходимости помогать природе полнее раскрывать ее жизненные силы. Значит, ясно, что губить природу нельзя!

Степан Устинович увлекся и дополнил свое сообщение рассказом о различных социальных и экономических исследованиях, проведенных недавно комиссиями экспертов. Показательны результаты исследования предпочтений горожан при выборе места жительства; весомым фактором стал экологический — чистота воздуха, наличие поблизости водоемов, уровень шума, озеленение. Его ставят на первое место в 38 случаях из 100, даже соглашаясь ради экологических удобств тратить больше времени на поездки…