12. Компаньоны: их неурядицы

Первый секретарь райкома партии Николай Юльевич Латисов поговорил с директором научно-исследовательского института Альфредом Семеновичем Мараньевым с глазу на глаз. При отключенном прямом телефоне, переключенном на Викторию Павловну, обычном и строжайшем приказе последней не соединять его ни с кем в ближайшие час-два, отсылая все срочные дела второму секретарю.

О чем шел разговор, столь плотно закрытый, можно было лишь неуверенно догадываться по последующему телефонному звонку Мараньева из приемной первого секретаря.

— Клаша, — сказал Альфред Семенович, нахохлившись над телефоном и попутно одаривая Викторию Павловну длинной, чуть застенчивой улыбкой, — я заеду через десять минут… В Красный Бор заглянем… Просто погулять, полюбоваться заходом солнца.

Виктория Павловна машинально зафиксировала в сознании, что беседа Латисова с Мараньевым, по-видимому, касалась Красного Бора, и заодно оценила супружескую заботливость Альфреда Семеновича, который пользовался любой возможностью совместить деловую поездку с проявлением внимания к жене.

Через час Альфред Семенович прогуливался бок о бок с Клавдией Ефимовной по берегу речки-безымянки, а водитель в отдалении поглядывал из своей кабины на хмурящееся небо, не зная, закончится ли супружеская прогулка до осенней непогоды, обещанной прогнозом…

Отношения с женой складывались в последнее время у Альфреда Семеновича не так, как ему хотелось бы. Впрочем, когда он спрашивал себя без всякой дипломатии, начистоту, чего он хотел бы от Клаши, то по темному лабиринту своих ощущений, желаний, соображений, возражений он добирался, в конце концов, если уж действительно начистоту, до немыслимого признания: хотел бы, чтобы Клаша Курникова, то бишь его супруга Клавдия Ефимовна Мараньева, была бы не Клавдией, не Клашей, а… Нелли Брыськиной! Да, вот какие пироги! (Если определить ситуацию ненаучным популярным выражением!)

Лиана Анатольевна Брыськина, Нелли, была личным референтом Мараньева, оставленным ему «в наследство» ушедшим на пенсию предшественником. Похожая на музейную хрупкую статуэтку из слоновой кости, она была на деле работоспособна и вынослива, как буйвол: могла не только вытащить из-под спуда тяжелых фолиантов нужный справочник, но и, подобрав модную широкую юбку и заправив белокурую копну волос под косынку, вымыть пол в приемной директора института.

В первый же день знакомства Нелли заявила Альфреду Семеновичу, что ее личный лозунг: «Ни минуты без дела!» И действительно, Мараньев не раз заставал ее не щебечущей кокетливо по телефону или хихикающей в компании праздных сослуживцев, а в процессе интенсивного использования наисовременнейшей техники. Белокурую головку Нелли охватывала изящная полудуга с выпуклыми черными наушниками стереофонического японского магнитофона. Лиана Анатольевна Брыськина совершенствовала знания французского и английского языков с помощью современной техники.

Поначалу Альфреду Семеновичу казалось, что у Нелли есть нечто общее с Клашей, даже некоторое внешнее сходство: Клавдия тоже была маленькой, крепкой блондинкой и, пока не приобрела тугой шаровидности, тоже была похожа на хорошенькую статуэтку. Казалось Мараньеву, что сближала женщин то ли деловитость, то ли практическая смекалка, то ли совсем другое — демонстративно подчеркиваемая изысканность в одежде. «Это платье от Диора», — с достоинством, элегантно картавя, Клавдия Ефимовна выявляла свою возможность появляться в туалетах, приобретенных сравнительно недавно за рубежом. И почти с такой же интонацией Нелли Брыськина объясняла происхождение своего несколько странно смотрящегося в служебной обстановке одеяния — свободного, как халат, и полосатого, как мужская пижама. «Это от Диора!» — громогласно заявляла Нелли. Однако вскоре Мараньев из случайной реплики в лифте узнал, что все свои наряды Нелли Брыськина мастерит сама. И даже массивный кулон, постоянную эффектную деталь ее туалетов, умудрилась сделать сама… из заграничной консервной банки! Мараньева удивила не столько изобретательность Нелли, сколько его собственное отношение к факту: он испытал некое слабое дуновение памяти, сентиментальное умиление перед полунищей молодостью, лезущей изо всех своих силенок в ряды роскошных сынков и дочек. Поднялось оно из глубины темного, голодного военного детства в оккупированной немцами деревне и почти такой же голодной послевоенной юности, давно заслоненных в памяти Мараньева заграничной сытостью.

Как бы то ни было, при взгляде на пресловутый кулон Альфред Семенович не мог справиться с нервным дрожанием век, которое обычно ему удавалось держать под контролем, расслабляя физиономию улыбкой.

Деловитость и практическая смекалка были, как вскоре убедился Мараньев, лишь поверхностно похожими качествами Нелли и Клаши. Причем сравнение оказывалось не в пользу супруги. Нелли, удачно совмещая обязанности референта и секретаря, «утрясала» график необходимых встреч, конференций, совещаний, «пробивала» для него наилучший дачный коттедж, импортную мебель и телефонную, аппаратуру, запас винно-водочных изделий в холодильник личной комнаты отдыха позади служебного кабинета; надев милый передничек, Нелли, в данном случае удачно совмещая обязанности референта и буфетчицы, подавала в кабинет, когда уровень деловых бесед того требовал, чай, кофе и печенье. И все это как бы отстраненно, не пытаясь — в отличие от Клавдии — внедряться в суть его тактики и стратегии. И тем более истолковывать его намерения примитивно, в отличие от Клавдии, умудряющейся любой его окрыленный яркими соображениями поступок прямо-таки пришпилить мелким истолкованием к плоской ограниченной тактике. Словно мотылька булавкой к полоске картона! Умела Нелли не прерывать его рассуждений — в отличие от Клаши — и тем более не мешать ему помолчать спокойно.

Альфред Семенович оторвался от созерцания мутного отражения закатного неба в речке-безымянке и покосился на жену. По игре желваков на ее широком лице он угадал ее с трудом сдерживаемое раздражение.

— Ты молчишь уже минут десять. Привез меня сюда играть в молчанку?

— Нет.

— Тогда промяукай, хотя бы коротко, о чем Латисов говорил с тобой?

«Промяукай» было излюбленным оскорбительным намеком жены на прекрасно известный самому Мараньеву недостаток — жиденький голос, совершенно не соответствующий его высокому росту и солидному торсу. Альфред Семенович постоянно старался культивировать свой тенорок: придать ему шелковистый тембр, богатство интонаций.

По-видимому, не зря старался, поскольку Нелли Брыськина отметила на днях, что голос у него приятный!

Альфред Семенович приученно пропустил мимо ушей Клашино «промяукай», хотя сегодня словечко задело его острее, чем раньше, почему-то напомнило фамилию Нелли. Коротко рассказал, что первый секретарь райкома партии обеспокоен судьбой Красного Бора, что тревогу в Латисова вселила художница Крылатова, женщина, очевидно, очень эмоциональная, тесно связанная с производственным объединением, с его рабочим активом.

— У меня уже было столкновение с руководством инструментального цеха объединения. Из-за высококвалифицированного токаря Горелова. Возражали против того, чтобы он выполнил заказ нашего института, — сказал Мараньев и добавил с легким оттенком самодовольства: — Разумеется, в конце концов, вынуждены были согласиться!

Мараньевы приехали в район Красного Бора со стороны противоположной лесу — так что лесной массив был от них вправо, через речку. Супруги неторопливо шли вдоль нее.

— Прежде всего надо удостовериться самому, насколько эмоциональная информация Крылатовой соответствует действительности! — вслух размышлял Мараньев. — Процесс воздействия еще недостаточно изученных нами веществ на деревья этого района идет довольно давно, угрозы внезапного массового уничтожения сосен, насколько мне известно, нет… Сейчас выявилась совершенно другая угроза — реальной помехи научно-исследовательской работе института от вмешательства неконтролируемых эмоций!

— Понимаю! Решил немедленно взглянуть на деревья, чтобы удостовериться, насколько плохо они выглядят. И заодно продемонстрировать Латисову свою оперативность, а меня взял, чтобы подчеркнуть прочность нашей семьи! — смягченно одобрила Клавдия.

«Опять ее булавочная логика», — подумал Мараньев. Вслух сказал, приученно не выражая досады, лишь веки дернулись слегка:

— Представь себе, у меня было другое, более… яркое соображение. — Он улыбнулся, расслабляя лицо. — Во всяком случае, более занимательное. Найти, что называется, на месте действия какое-нибудь противопоставление эмоциональному призыву Крылатовой спасать Красный Бор.

— Понимаю! — перебила жена. — Поищешь — найдешь! В крайнем случае, я смогу подтвердить, что ты… нашел! — усмехнулась она.

У Альфреда Семеновича чуть было с языка не сорвалось: «Пришпилила булавочной логикой, превратила в мелкого интригана!» Однако даже вздох безобидный он подавил.

— А тебя я взял, чтобы ты привыкала к здешнему пейзажу и не так скучала бы по Голландии, — сказал он совершенно искренне, сам удивляясь неожиданному отступлению от привычки всегда и всюду говорить полуправду.

— Я никогда ни к чему не привыкну здесь! — воскликнула Клаша. — Покажи мне здесь хоть что-нибудь хорошее, хоть что-нибудь! Как они одеваются! Все пошито кособоко, мешковато, тяп-ляп! Что они едят! Даже хорошие продукты или, того гляди, разворуют, или испортят примитивной кулинарией, в которой не то чтобы фантазии, обыкновенного старания нет! Одно недосолено, другое пересолено, одно недожарено, другое пережарено!.. Скажи, ты видел здесь устриц или суп из черепахи? Ну покажи мне здесь хоть что-нибудь, стоящее моего внимания! Разве я не права? — Она говорила возбужденно и, как всегда в таких случаях, без всякой картавости.