Директор Чекедова говорила прямо-таки вдохновенно. Преподаватель литературы Шашлыков слушал, мерно кивая головой.
Наталье все больше и больше нравился сидящий перед ней старичок с младенческим личиком и белыми кудряшками. Особенно обрадовало ее сообщение Матвея Егоровича о том, что он пишет стихи.
— Я в некотором роде рисуночек к теме нашего разговорчика: являю собой соединеньице науки, то есть теории литературы, и искусства! — улыбнулся Матвей Егорович.
— Как интересно! — воскликнула Наталья Дмитриевна.
Ей казалось, что вся ее вдохновенная информация, все ее убедительные доводы проникли вовнутрь Матвея Егоровича через его голубые глазки и розовые щечки.
В беседе с ним ей странно мешало только то, что Шашлыков — маленький и кругленький. Довольно высокая Наталья — похожая и ростом, и стройностью на Люцию Крылатову — не раз признавалась матери, что маленькие, и особенно маленькие полненькие, мужчины почему-то не нравятся ей; ей чудится, что с такого собеседника взгляд ее соскальзывает куда-то в пустоту, как с детского воздушного шарика с оборванной веревочкой. Люция Александровна обычно напоминала дочери, что не только художнику надо стараться видеть объем, перспективу, что великие мыслители и деятели, пусть даже физически тщедушные, запоминаются крупным планом, а тупой верзила остается в памяти людей пигмеем.
Так или иначе, Наталья считала, что обстоятельная беседа ее с Шашлыковым прошла хорошо. В конце их встречи Матвей Егорович высказал три пожелания: во-первых, чтобы директор школы передала при случае первому секретарю райкома партии глубоконькую благодарность Шашлыкова за партийную творческую помощь; во-вторых, чтобы, опять-таки при случае, Наталья Дмитриевна передала от Шашлыкова горячие приветики двум, все еще серьезно больным, директорам; и, наконец, чтобы она поверила в стремления его, Матвея Егоровича Шашлыкова, только к хорошему, светлому, возвышенному!
Скромность просьб преподавателя-поэта восхитила Наталью. Подумать только! Младенческую личинку, состарившуюся в неведении, но все же стремящуюся к свету, к высшей четкой законности, принимают за мстительного склочника!
На другой день Наталья Дмитриевна позвонила обоим своим предшественникам, в душе браня себя за то, что, пожалуй, не догадалась бы пообщаться с ними, если бы не чуткая подсказка Матвея Егоровича.
Реакция — почти одинаковая в обоих случаях — на переданные ею приветы удивила Наталью.
— Пожалуйста, не упоминайте Шашлыкова, если вы не хотите, чтобы я еще раз получил инфаркт! — сказал ей первый бывший директор.
— Привет Шашлыкова для меня хуже касторки! — сказал второй.
«Поразительное непонимание ответственными работниками просвещения своего коллеги, стремящегося из тьмы к свету!» — удивлялась в душе Наталья. Однако она решила как можно скорее побывать у первого секретаря райкома партии Николая Юльевича Латисова.
Став директором школы, она постоянно старалась преодолеть в себе хаотичность мыслей и поступков. Этот недостаток казался Наталье особенно несоответствующим облику педагога и тем более ответственного работника просвещения.
Поэтому она быстро, но не суматошно, не превращаясь, как говаривала Люция Александровна, в колючего ежа, готовилась к беседе с Латисовым.
Наташа отбросила желание встретить его, будто ненароком, любым ранним утром, когда первый секретарь шел на работу пешком — его обычные пять километров, правда, то одной дорогой, то другой. Рассказывали, что, несмотря на непредвиденные вариации маршрута, многим жителям района удавалось в ранний час обстоятельно поговорить с первым секретарем райкома. Впрочем, не каждый отваживался на такую форму беседы с ним, ибо Латисов всегда проявлял ответную заинтересованность, подсказанную спецификой встречи. Начиная с вопроса, почему замусорен или захламлен тот или иной участок района и кончая выяснением причин физической нетренированности собеседника, если тот не мог приноровиться к размашистой походке секретаря.
Наташа также отбросила желание примчаться к Николаю Юльевичу без всякого предупреждения, просто войти в его кабинет, проскочив через приемную, и все тут!
Наталья Дмитриевна Чекедова позвонила в райком в приемную и спросила, когда можно попасть на прием к товарищу Латисову.
— Пожалуйста. У руководителей всех районных организаций понедельник — день приема трудящихся. С 14 до 19 часов.
Став директором школы, Наталья столкнулась с необходимостью звонить по различным вопросам в разные инстанции — районные, городские и даже союзные.
Ее сначала удивлял, а потом стал возмущать высокомерный тон секретарш, в обязанности которых, как была уверена Наталья Дмитриевна, входило корректное выяснение того, кто звонит и по какому делу, а потом установление прямого или косвенного контакта того, кто звонит, с тем, кому адресован звонок. Как будто ясная схема отношений. Но, очевидно, эту схему не признавали многие секретарши «больших людей». Судя по всему, они постепенно утверждали себя в качестве решающего звена общественных взаимоотношений: они определяли судьбу каждого «простого» звонка, то есть идущего не по разряду очень нужных для их шефа, и каждого «рядового» письма; они манипулировали «графиками приема» руководителей учреждений, имея возможность отодвинуть, а то и вовсе задвинуть не приглянувшихся им посетителей. Словом, они были уверены, что «соединительная ткань» — главное и в организме человека, и в государстве.
Наталья Дмитриевна не могла забыть, как вскоре после назначения директором школы ей пришлось ходатайствовать о получении квартиры для ушедшего на пенсию учителя, бывшего фронтовика. Работники, занимавшиеся этим вопросом, цинично заявляли, что, мол, все равно квартиру получит их сослуживец…
Виктория Павловна Маринина — Наташа заранее узнала имя, отчество и фамилию секретарши товарища Латисова — разговаривала так неспешно и доброжелательно, словно все в райкоме партии, от руководителя и до технических сотрудников, были заинтересованы в приходе к ним Натальи Дмитриевны Чекедовой.
Поощренная проявлением делового дружелюбия, Наташа объяснила, что она ведь не только «трудящаяся», но и ответственный работник просвещения и очень рассчитывает — она передохнула, набралась смелости — на специально для нее отведенный, допустим, всего пятнадцатиминутный регламент разговора. Может быть, в пятницу вечером Николай Юльевич менее занят, чем в другие дни?
— Пятница — день первичных партийных организаций, руководители райкома партии выезжают туда, — с той же отчетливой заинтересованностью сообщила Виктория Павловна. И неспешно добавила, что вторник — целиком день учебы, среда — день заседаний бюро райкома или пленума, партийно-хозяйственных активов, различных конференций, а четверг — день исполкома, заседаний всех его комиссий.
И кроме того, — Виктория Павловна искренне вздохнула, — подготовка к Олимпиаде все время нарушает наш твердо установленный недельный график и дневной, конечно; Николай Юльевич из-за олимпийских дел иногда приезжает в райком только к полуночи.
— Может быть, Николай Юльевич приедет к нам в пятницу, а мы соберем бюро партийной организации и поговорим все вместе? — предложила Наталья, радостно освоившаяся с доброжелательным обсуждением возможности важной встречи.
— Сейчас доложу, подождите, пожалуйста, у телефона, Наталья Дмитриевна.
А через секунду в трубке прозвучал мужской голос, тоже дружелюбный, но с довольно заметным присутствием металлических нот. «Как в скрябинских аккордах», — подумала Наташа.
— Я прикинул, и получается, что в пятницу, часам к восьми, я буду в райкоме, заходите, — сказал Латисов.
Итак, день и час встречи были установлены.
Наташа продолжала готовиться к этому важному событию в ее жизни. Готовиться целеустремленно и очень по-своему. Она знала, что должна прийти к Николаю Юльевичу с «открытыми экранами» души, излучающей добро. Иначе настоящий разговор не состоится. Более того, она даже может, независимо от ее воли, поскольку воля ее еще недостаточно воспитана, нанести вред собеседнику, если не добьется от своей личности «открытых экранов» добра.
Наташа свободно владела терминологией, принятой в кругу ее друзей — психологов, биологов и неврологов, серьезных исследователей Востока и знатоков йоги. Но никто из них не имел представления, как трудно дается Наталье Дмитриевне Чекедовой созидание «открытых экранов» биополя, излучающего добро.
Наташе удавалось пока скрывать от друзей периодически охватывающие ее с недавних пор приступы раздирающей душу злобы. Острого протеста против необязательности мужа, Сергея Чекедова. Против жирной, с золотыми перстнями пятерни продавца в магазине «Мясо». Против слесаря, требующего, в лучшем случае, трешку за то, что он и так обязан делать. Против водителя такси, хулигански обдавшего грязью школьников младших классов.
Против многих высказываний и поступков ее матери, Люции Александровны Крылатовой, и ее сожителя Горелова. Но, пожалуй, особенно против личности ее матери!
Наталья даже в спокойном состоянии духа называла Горелова с лаконичной выразительностью — «тип». А свою мать считала скорее способным, везучим ремесленником, нежели истинным творцом прекрасного. Да и вообще, разве кто-нибудь может сказать о Люции Крылатовой, что она — великая художница?! Смешно, даже! Набила себе руку на выполнении «социальных заказов», вот и все!
А в минуты приступов Наталья еле сдерживалась, чтобы не заорать, что она, Наталья Чекедова, а не ее довольно известная мамаша могла бы стать знаменитой личностью, если бы Люция Крылатова бросила свою мазню и нянчила бы Мишу и Аришу, как все нормальные бабушки, или хотя бы денег давала побольше на воспитание детей, ведь небось золотые горы загребает и тратит на свои зарубежные путешествия!