— Я звоню вам, Андрей… — Она почти задохнулась их трудом выговорила: — Андрей Степанович…
— Нет, это я звоню вам, — живо перебил он, — как вы себя чувствуете?
— Очень хорошо… Так неожиданно… Я как потерянная… Очень великолепно… — Она не понимала, что говорит. Слова отрывисто вырывались из горла. Она догадалась, что это плач такой, она так плачет. И отстранила трубку, чтобы он не услышал. И тут же снова прижала ее к сухой горячей щеке. И различила его давний-давний голос:
— Не надо… Не все еще потеряно.
— Я не плачу… Спасибо вам большое.
— Пожалуйста, поправляйтесь. А потом можно будет встретиться… Хоп, как говорят таджики.
Ольга невольно рассмеялась.
Слова «пожалуйста, поправляйтесь» он произнес без паузы между ними, хотя, наверно, после машинального «пожалуйста» в ответ на «спасибо вам большое» у него была мысленно точка. А так без паузы получились, что он просил Ольгу поправляться…
Но так получилось, и в душе Ольги целый день звучали-повторялись без всяких знаков препинания два слова «пожалуйста поправляйтесь»…
…И ей приснилась гроза. Сухая гроза Индии, когда оглушительно отрывисто каркает исполинский гром, и небо сухо раскалывается, и сквозь длинные узкие трещины на мгновение видна сияющая бесконечность. И Ольга сама была необъятным небом, которое раскалывалось. Длинные узкие трещины как гигантские морщины… И наконец она заснула, когда догадалась положить под подушку два изумительных слова: «пожалуйста, поправляйтесь». Во сне слова светились, прочно припаянные друг к другу, и выгибались радугой сквозь прохладный голубой дождь. И под их радужным семицветьем Ольга вошла не то в редакцию, не то во второй аппаратный цех…
— Ну что, поправилась? Ты, говорят, и ночь, и все утро проспала. Сейчас пятница, полдень.
Озабоченный голос был не его, а Шуры Лаврушиной. Ольга открыла глаза, увидела на табуретке возле стола Александру Матвеевну, вскочила, подошла к ней, обрадованно чмокнула в щеку и уселась рядом.
Александра Матвеевна положила руки на стол и глядела на них, на свои заскорузлые мозолистые руки с длинными пальцами, сильные и уверенные.
«Смотрит так, словно не ее руки, а чужие», — подумала Ольга. Она вдруг вспомнила себя девчонкой, в церкви, когда хоронили тетю Варю, не родственницу, а просто работягу, помогавшую Олиной матери растить дочку. Тетя Варя, ушедшая во время революции из монастыря, лежала в гробу в черном апостольнике; лицо ее уже изменилось, стало землистым, а руки все еще были как живые — сильные и уверенные. И когда стали заколачивать гроб, рабочий звук удара молотка, такой, казалось, чуждый церкви, был родственным и близким мозолистым рукам тети Вари…
«Что-то я… уж не хоронить ли собралась Шуру!» — мысленно одернула себя Ольга. Но, внимательно взглянув на давнюю товарку, снова обрадовалась: оправилась уже от потрясения! Внешне, правда, была она поникшей, и все-таки странно чувствовалась в ней затаенная сила и уверенность в себе — от этих самых рук, наверно.
— Да, о руках думаю, — сказала Лаврушина так, будто ответила Ольге. Осторожно провела пальцем по длинному мясистому зеленому отростку кактуса, стоящего на столе. — Взгляни, как на палец похож отросток-то!.. Так вот о руках монтажницы… У каждой панели есть труднодоступные места, где, чтобы закрепить провод на клемму, надо спокойно направить винт в отверстие и отверткой завернуть накрепко. А у кого короткие пальцы, той трудно дотянуться, у нее крепеж может упасть и попасть в контакторы или в тепловое реле…
— ОТК обнаружит! — покачала головой Ольга, незаметно для себя втягиваясь в обсуждение возможного случая.
— Может не обнаружить. Там же все закрыто, только шайбочка проникает. А потом, когда вибрация на корабле, эта шайбочка может трястись-трястись, ползти-ползти и попасть в контакт, замкнуть… Я не говорю о том, что, так было. Я о другом — о таланте.
— А у кого из монтажниц неподходящие руки? — спросила Ольга, глядя на длинные заскорузлые пальцы Александры Матвеевны, осторожно поглаживающие колючие отростки кактуса.
— Неважно, у кого именно. Бывает, что талант подчиняет себе всю физическую суть человека, — задумчиво продолжала Лаврушина, — или же не талант, а характер. Тоже может он подчинить себе физиологию. А есть такие, у которых ни характера, ни таланта на монтажницу, ни физических данных. Ведь талант не только в рисовании, как у Маши Бобровой, но и в монтажном, или слесарном, или другом рабочем деле очень нужен.
Будто предугадала возможный вопрос, Александра Матвеевна объяснила:
— Видела я, что таланта, ну, к примеру, у Стекловой нет, потому что воображения нет у нее, а воображение от таланта. И терпения нет, которое от характера. Евдокия Михайловна в монтажницы попала случайно. Ведь кто с талантом, тот может определить и свое место в жизни, и справедливо оценить другого человека, потому что сам его талант выполняет эту задачу — справедливо мерит, оценивает. А у кого таланта нет, тому нечем справедливо измерить, оценить себя или других. Талант как точный измерительный прибор, и если его нет при тебе, значит, нет! Ничего тут не поделаешь! И когда нет таланта, тогда человек опирается на склоки, на пересуды, пыжится, дуется: мол, есть у меня измерительный прибор, точная шкала, эталон из Палаты мер и весов! А сам ни о чем таком, то есть о справедливом измерении, знать не знает, представления не имеет! Бригадой управлять, — заключила Лаврушина, — значит уметь правду сказать человеку: годится он для дела или нет. Не умела я этого.
— Я виновата, — сказала Ольга. — Давным-давно, еще до… этой моей командировки, я советовала Оградовасу поговорить с тобой всерьез, в открытую о некоторых современных проблемах, особенно о механизме управления на уровне бригады. Советовала. А почему сама не пришла к тебе с этим разговором?!
Александра Матвеевна медленно отвела взгляд от своих рук, стала смотреть на Ольгу, глаза в глаза. Сказала:
— Я тоже долго болела. Всего несколько дней работаю. И до сих пор переживаю. Не за бригадирство, а за то, что́ я создавала, чего добивалась в бригаде, что надо удержать. А Юлка Дерюгина разве удержит?.. Я приходила — и прямо сразу: «Девочки, надо сделать то-то и то-то». Я на работу шла приготовленная, а они — каждый день вижу — встанут кучей и обсуждают, это у них демократия! Да ведь смех один, о чем колготятся! «Тетя Шура иначе говорила!», «Тетя Шура другое говорила!..» И на меня то одна, то другая взглянет так, что сердце переворачивается!
— Значит, бригадир ты или нет, а все же ориентируются на тебя, значит, не кто-нибудь, а ты должна удерживать то, чего сама же добилась! — вставила Ольга, чувствуя особенную важность их разговора.
— Так ведь гордость у человека есть? — тихо спросила Александра Матвеевна. И повторила, будто подтверждая только что сделанное ею открытие: — Есть у меня гордость! Разве мало я для бригады сделала?! За инженером три хода ходила, добивалась, чтобы расширили участок и длинные верстаки распилили пополам, чтобы по два человека работали. Инженер все отмахивался, так я мастера, Бориса Ивановича, убедила. Он отозвался. Теперь коротенькие верстаки стоят, я за верстак захожу, подключаю концы проводов, а когда были длинные — приходилось изворачиваться, ребра болели. Добилась пневматических ножниц, — продолжала она, и Ольге казалось, что давняя ее товарка уже овладела своими руками, спокойно опирается на них. — Добилась, а ведь сколько пришлось твердить: «Дайте нам ножницы наподобие пневматической дрели! На коленках режем провод, коленки болят». Понимаешь, Оля, у нас были ножницы… ну как клещи, которыми когда-то солдаты на фронте перерезали проволоку, а мы резали провод «15-квадрат» и «25-квадрат». И пневматические-то вначале были маломощные, и опять я за инженером ходила, и он сделал наконец перерасчет этих ножниц, перерасчет цилиндра, понимаешь? И в нашем же цехе наши инструментальщики партию новых пневматических ножниц сделали для моей бригады. Теперь на каждом верстаке у нас одни ножницы на двоих, и шланги к ним подведены; разводку сделали, проложили трубы под полом, чтобы шланги эти подвести. И дела эти гордости мне придают и не позволяют себя обесценивать, не позволяют навязываться к тем, кто не оценил!..
— А ты их учила ценить то хорошее, что ты сделала для бригады? (Разговор был совсем не в лад с больничной обстановкой, и Ольга радовалась этому.) И вообще, учила ты их давать правильную оценку как хорошему, так и плохому в работе каждого члена бригады? По-моему, надо учить. На производственном совещании, на собрании по подведению итогов социалистического соревнования, обсуждая план, анализируя проделанную работу… Понимаешь, извини меня, но бригадир, не умеющий пользоваться механизмом управления, не выявляет, а подавляет интересы и потребности членов бригады… Я по-газетному, но это точно.
— Не терплю говорильни. Никого она не цепляет.
«Тебя-то вон как зацепила, лишила бригадирства», — подумала Ольга.
— Не терплю говорильни, — повторила Лаврушина, — тебя не стала бы утруждать пересудами, да еще в больнице, если бы не одно дело…
Александра Матвеевна запнулась и словно оцепенела. И Ольга молчала. Ждала. Наконец Лаврушина произнесла, будто прочитала по складам:
— Брак, из-за которого Крупицын погиб и ты чуть не сгорела, случился не тогда, когда Юлку избрали, а еще в мое бригадирство. Во время аврала.
— Откуда ты знаешь?.. Ведь я не успела разобраться на Севере с рекламациями! — воскликнула Ольга.
— Павел. Он верит в меня, верит, что выдержу правду. Он все узнал. Он ведь готовит выставки. У него есть даты выпуска и транспортировки продукции. Бракованная панель из партии июньского аврала.