— Погоди! — остановил его другой. — Давай-ка доставим их к нашим: пусть разберутся.
— И то верно! — одобрил первый.
— Зачем же, братцы! — воскликнул Каржавин. — Мы в дела ваши не думаем вступаться. Коли нельзя, так нельзя!
— Нечего тут! — крикнул дозорный.
Взобравшись на козлы, он уселся рядом с кучером, выхватил у него вожжи. Карета въехала в ворота, отовсюду к ней навстречу бежали люди, свистя и улюлюкая.
У костра, вокруг которого сидели главари, дозорный осадил лошадей.
— Вишь, гости незваные пожаловали! — сообщил он. — Я их до места и проводил. А как с ними обойтись, дело ваше.
Спрыгнув на землю, он спросил:
— Нет ли горяченького? Больно зябко под воротами караулить…
Аникин подал ковш, наполненный вином. Тот выпил залпом, крякнул, отер бороду.
Андреев скомандовал:
— А ну-ка выходи!
Каржавин с Ерменевым повиновались, кучер тоже слез с облучка.
— Из деревни едем. Домой, — повторил Каржавин. — Ненароком сюда попали.
— Ненароком? — недоверчиво переспросил Андреев. — Помещики будете?
— Нет! Служим по письменной части.
Андреев оборотился к своим:
— Вот что… Выпрягайте лошадей! А энтих в карете запрем да к ним двух молодцов приставим сторожить.
— Нехорошо! — с укоризной сказал Каржавин. — Мы люди мирные, простые. Я — купецкий сын, товарищ мой — из мастеровых.
— Полезайте-ка в карету оба! — распорядился Василий и обернулся к кучеру: — А ты, братец, ступай на все четыре стороны.
— Это как же? — развел руками кучер. — Мне кони и карета доверены, с меня и спрос будет.
— Сказано: ступай отсюда! — сказал Аникин. — А коли остаться охота, к нам пристань, примем тебя в обчество. Так ведь, братцы?
— Отчего не принять! — усмехнулся Леонтьев.
Кучер постоял в недоумении, потом сплюнул с досадой и побрел к воротам. Каржавин и Ерменев опять уселись в карету. Мужики распрягли лошадей.
— А может, отпустим? — тихонько предложил Аникин. — Кажется, и впрямь люди сторонние. Чего с ними возиться!
— Э, нет! — возразил Андреев. — По письменной части служат, в каретах ездят. Да и не всякого в Москву карантины пропускают. Стало быть, приказные. И не мелкая сошка, а начальство! Таких бы еще набрать, куда легче будет с генералом разговор вести. Сам же ты, Степан, насчет Амвросия говорил.
— Верно! — согласился Аникин.
Они откатили карету в укромный уголок, рядом привязали лошадей и, сыскав в толпе двух молоденьких пареньков, приставили их сторожить.
— Экая незадача! — молвил Каржавин. — Вот уж не думал, что очутимся в плену… И все-таки любопытно, не так ли?
— Еще бы! — отозвался художник. — А поспать можно и в карете. Я к удобствам равнодушен.
— Но бог знает, что нас ожидает! Взбунтовавшаяся чернь — самая страшная из стихий. Сейчас они бесчинствуют в кремлевских соборах, завтра ринутся грабить, жечь, убивать по всей Москве.
— Прискорбно! — ответил Ерменев. — Но виновны не они. Всему причина то зло, которое довело их до исступления.
— Вы правы! — сказал Каржавин. — Давно я предвидел, что этим кончится. Ужаснейший мор… Трусость и бездействие властей!
Мужики откатили карету.
— Ах, я не о том! — прервал художник. — Под злом я подразумеваю не чуму и не слабость власти, а нечто большее. Три месяца пришлось мне провести в деревне, за Серпуховом, куда моровое поветрие, слава богу, не проникло. А ведь и там зреет возмущение…
Помолчав, Каржавин сказал:
— Невежды российские — вот в чем беда. В европейских странах подобное безобразие невозможно.
— Так ли? — спросил Ерменев.
— Уверяю вас! У нас же все иное. Здесь надобно постепенно, не торопясь, осторожно изменять быт народа и перво-наперво насаждать образование. А уж потом думать о вольности.
— Слыхал я не раз подобные рассуждения! — с горечью сказал Ерменев. — И от господина Сумарокова и от других… Да вы поймите, некогда мужику дожидаться, уж больно ошейник рабий затылок натирает…
— Сказать по правде, — продолжал Каржавин, — я не слишком много задумывался над этими вопросами. Меня, видите ли, занимают преимущественно материи научные, а также всякие художества…
— Ах, господин Каржавин! — воскликнул художник. — Ужели вам никогда не приходило в голову, что мыслители и ученые, поэты да артисты могут творить только благодаря тому, что мужик в поте лица добывает хлеб насущный? И мы с вами, сударь, в его глазах почти то же, что помещик, подьячий, офицер… Какой ему прок от наших академий, дворцов, картин, статуй, театров. Только лишние подати да поборы!
— Может быть, может быть… — уклончиво сказал Каржавин.
Видимо, он устал, и продолжать спор ему не хотелось. Вскоре пленники задремали.
Васька Аникин долго искал отца то в Зарядье, то на Красной площади и в Кремле… Наконец он набрел на него. Васька был голоден, утомлен, стучал зубами от пронизывающей ночной сырости. Угостив сына яствами, добытыми из монастырских кладовых, Степан уложил его на мягкой подстилке у костра, заботливо прикрыв зипуном.
Толпа ревела, шум стихал. Захмелевшие бунтовщики спали на папертях церквей, на крылечках, просто на голой земле. Главари, однако, бодрствовали. Нужно было вовремя сменить дозоры у ворот, обсудить план действий.
Ночь шла к концу. Холодный порывистый ветер взметал ворохи щебня, золы и пепла. На краю неба изредка мелькали розовые полосы восхода и тотчас же исчезали под наплывавшими свинцовыми тучами.
Кто-то из караульных доложил, что монахи просят дозволить им вернуться в кельи.
Василий Андреев отправился в церковь.
— Говорите! — приказал он. — Куда Амвросий сбежал? Будете упорствовать, запрем вас без еды и питья!
Монахи зашептались, боязливо озираясь на Епифания.
Андреев, заметив это, объявил:
— Буду спрашивать поодиночке каждого. Кто скажет правду, тот в обитель вернется. А с упрямцами иначе поступим.
Он вышел из церкви и, усевшись на ступеньках, велел приводить монахов.
— Где архиерей? — спросил он долговязого, тощего инока с реденькой белокурой бородкой.
— Не выдашь Епифанию? — шепотом спросил монах.
— Не выдам, говори!
— В Донской монастырь поехал.
— Не врешь ли?
Монах трижды перекрестился.
— Ладно, ступай в келью! — распорядился Андреев.
Привели следующего.
— Где Амвросий? — последовал вопрос.
— А вдруг Епифанию расскажешь? — откликнулся монах.
— Нужен мне твой Епифаний!.. Не опасайся!
— В Донском Амвросий!..
Длинной чередой подходили монахи и, отвечая все то же, расходились по кельям. Наконец появился архимандрит.
— Ну, отец, где Амвросий?
Епифаний молчал.
— Долго ли дожидаться? — с усмешкой спросил Василий.
— Как говорил прежде, что убежище владыки мне неведомо, так и ныне повторяю, — твердо сказал архимандрит. — А казнить прикажешь — твоя сила!..
— Смел ты! — сказал Василий. — Нет, казнить тебя не станем. Известно и так, что Амвросий в Донском монастыре схоронился. Монахи твои рассказали. Понадобится, они и тебя выдадут самому черту. Возвращайся в обитель, да не взыщи, ежели не досчитаешься одежонки да съестного. Чернецам блага эти ни к чему, вы постом да молитвой живы, а мирянам как раз пригодятся… Ступай!
Василий вернулся к товарищам.
— Амвросий в Донском монастыре, — сообщил он. — Уж это точно!
— Чего ж мешкать? — сказал Дмитриев. — Кликнем народ, и айда в Донской!
— Правильно! — согласился Андреев. — Только идти не всем. Сотен трех хватит, остальные пускай в Кремле стерегут. И нам тоже разделиться надобно: я с Ивашкой Дмитриевым да Алексеем пойдем в Донской, а здесь за главных оставим Степана Аникина с Федором…
Каржавин открыл окошко кареты. В сером сумраке раннего утра виднелась опустевшая Ивановская площадь. Подле кареты стоял мальчуган лет двенадцати.
— Ты кто? — осведомился Каржавин.
Мальчик молчал. Каржавин приоткрыл дверцу.
— Нельзя! — крикнул мальчуган и захлопнул дверь.
— Ага! Караулишь? — догадался Каржавин.
Парнишка не ответил.
— А ежели мы тебя не послушаемся да выйдем?
Мальчик вынул из-за пазухи большой нож, какие обычно носят мясники.
— Видал? — пригрозил он.
— Подумаешь, нож! — продолжал поддразнивать пленник. — Нас двое взрослых, а ты один, от горшка три вершка!..
— А я народ кликну! — спокойно ответил страж.
— Ну тогда другое дело! — засмеялся Каржавин.
— Как тебя звать? — спросил Ерменев, тоже глядя в окошко.
— Васькой! — неохотно ответил парнишка.
— А дальше как?
— Никак! — с досадой буркнул Васька и отвернулся.
Каржавин закрыл окно.
— От такого сторожа удрать не трудно, — заметил он. — Да, видимо, недалеко есть народ повзрослее, Одного бы не оставили караулить.
— Думаю, что скоро нас отпустят. Зачем мы им? — сказал Ерменев.
— Зачем?.. Может быть, как заложники, — возразил Каржавин. — Или еще для чего-нибудь… Нет, надеяться надо на другое. Рано или поздно придут войска, бунт будет усмирен. А пока лучше всего сидеть тихо в карете. Надобно набраться терпения. Кстати, не угодно ли закусить? У меня кое-что найдется.
Он раскрыл большой погребец, извлек оттуда аккуратно завернутые кушанья: жареных тетерок, пироги с грибами, яблоки, вино в серебряной фляге.
— Однако вы запасливы! — удивился художник.
— Привычка! — сказал Каржавин, раскладывая провизию. — В Европе выучился. Там люди путешествуют с приятностью, не то что у нас.
— «Придут войска, усмирят бунт…» — повторил задумчиво Ерменев. — Жестокая же будет расправа!
— Ничего не поделаешь! — вздохнул Каржавин. — Так было всегда, так будет и впредь!..