— А вот не угодно ли взглянуть? — предложил хозяин. — Это покойный брат малевали незадолго до кончины.

…На кушетке полулежит больной. Он почти лыс, глаза ввалились. Одна нога приподнята и обвязана тряпкой.

— Кто это? — тихо спросила Дуняша.

— Сами себя изобразили. В зеркало гляделись и малевали…

Над рисунком было что-то написано.

Егор прочитал вслух:

— «Выгоднее быть цеховым маляром, чем историческим живописцем без покровителей. Испытал, но жалею, что поздно».

Водворилось молчание.

— Сколько вы хотите за все? — спросила Дуняша.

Хозяин развел руками.

— Пятьсот рублей! — сказала Дуняша.

Хозяин не мог сдержать радостного удивления.

— Кажется, маловато! — вмешалась Олимпиада. — Глядите, сколько картинок-то!

Дуняша и не посмотрела на нее.

— Никто другой этого покупать не станет, — сказала она. — Решайте!

— Извольте, сударыня! — торопливо согласился Ерменев-младший. — Забирайте все!

Егора разбудили засветло.

— Запрягают! — предупредил слуга. — Одевайтесь, сударь. Да к барыне зайдите-с, они просили.

Егор быстро оделся, уложил свой несложный гардероб и пошел к Дуняше. Она была уже одета.

— Простимся, Дунюшка! — сказал Егор.

Она повернулась к нему.

— Что с тобой? Никак, плакала?

— Пустяки! — улыбнулась она сквозь слезы. — Я ведь тоже баба, у нас это случается.

На столе лежал рисунок. Егор взял его: это был Дуняшин портрет, писанный некогда Ерменевым в Сивцове…

Русая коса, перекинутая через плечо… В руках охапка полевых цветов…

— Ах как жаль его! — вздохнул Егор, не сводя глаз с рисунка.

— И его и меня! — сказала Дуняша. — Чудно сложилась жизнь. Видно, придется помирать в одиночестве.

Егор взял ее за руку:

— Я счастлив буду до гроба при тебе остаться. Ежели ты не против…

— У тебя должна быть своя жизнь. Давно пора! Жениться надобно!

Егор с удивлением посмотрел на нее.

— Жениться?.. Да на ком же? У меня никого нет…

— Появится, — вздохнула Дуняша. — Если не по книгам станешь жить, а по жизни!.. Впрочем, там видно будет. Садись поешь хорошенько! А в путь тебе всякая снедь уже приготовлена…

Егор уселся за стол, Дуняша положила ему пирогов и холодного мяса, налила крепкого кофе.

— Новикова не забудь навестить в Авдотьине! — напомнила она. — Трудно ему живется! Детишки… Сам хворый, еле концы с концами сводит… А помощи брать не желает, горд!

— Первым долгом к нему отправлюсь! — сказал Егор.

— Петруше поклон передай! А зимой сама в Москву приеду… Приятеля твоего, Каржавина, на днях к себе позову. Скоро должны еще иностранные купцы приехать, он мне понадобится… Ну, отправляйся с богом!

Они посидели в молчании минуту, затем Дуняша резко поднялась. У крыльца ждала тройка, багаж был уложен. Егор поцеловал Дуняшину руку, она прикоснулась губами к его волосам. Он уселся в коляску.

— Трогай! — приказала хозяйка. — Счастливый путь!

Тройка выехала за ворота и, позвякивая бубенцами, понеслась по ночным улицам. Когда она миновала заставу и выехала на московский тракт, небо стало понемногу светлеть.

«Начинается новая жизнь! — размышлял Егорушка. — Буду трудиться, больных лечить… Чем не завидный жребий! Да, верно! Нельзя жить только по книгам и мечтам. Что ж, попробуем, может, бог еще пошлет счастья… На великие дела я, видно, не способен, но пользу все-таки могу принести. А Новиков? Что скажет он при встрече? Каковы теперь его помыслы, намерения? Неужто так и сгинет все содеянное им?.. «Рано начали», — говорит Каржавин. Пожалуй, еще рано!..»

Он поднял голову. На светло-сером небе мерцала одинокая звездочка.

«Утренняя звезда! — подумал Егор. — Недолго ей жить, скоро погаснет. А следом за ней явится солнышко, наступит день…»