Наши коллеги оказались на редкость интересными людьми. Несмотря на свою чисто американскую деловитость, они любят юмор и остро шутят порой не только сами над собой, но и над своими товарищами.

Помню, Юджину Сернану один из руководителей Одинцовского конезавода, где мы были гостями (кстати, любовь к животным — одна из характерных черт американцев), задал вопрос:

— Мистер Сернан! Простите за нескромный вопрос. Почему вы, стройный, красивый и молодой мужчина, абсолютно седой?

Юджин ответил, ни секунды не думая:

— В трех моих космических полетах дважды командиром был Стаффорд. Этого оказалось достаточным для того, чтобы я приобрел такой цвет волос!

Том моментально отреагировал:

— Надеюсь, теперь вам понятно, почему я абсолютно лыс? — и он нежно погладил свою большую лысину.

Все присутствующие смеялись до слез. А Том и Юджин громче всех. Затем, когда все утихли, Сернан, посерьезнев, сказал:

— Работа у нас такая: если не станешь лысым, то обязательно поседеешь.

И мы, невольно посмотрев на головы друг друга, возражать ему не стали.

В процессе совместных тренировок в Центре подготовки космонавтов имени Ю. А. Гагарина я много времени провел с Юджином Сернаном — командиром последней американской лунной экспедиции по программе «Apollo». Я помогал ему осваивать «Союз», сражался с ним на теннисном корте, мы вместе проводили свободное время.

Конечно, мы много говорили о будущем, мечтали о новых совместных полетах в космос, надеясь попасть в основные экипажи.

Однажды, совершив орбитальный полет в тренажере «Союза» и после этого победив в упорном сражении на теннисном корте Анатолия Филипченко и Джека Лаусму, мы сидели с Юджином в нашей парной. Хлопнув ладонью меня по плечу, он говорит:

— Look, Georgy! — Юджин не знает русского, но собирается выучить его.— Если бы мне кто-нибудь в Штатах всего два года назад сказал, что я буду до пота работать вместе с русским коммунистом (а ты ведь коммунист, я знаю), а затем сидеть с ним в сауне в нескольких десятках километров от Москвы, я бы ни за что не поверил.

Он, очевидно, много думал над этим «открытием». И в автобусе по дороге в Большой театр опять возвращается к той же теме.

— Listen, Georgy, what I want to say to you, as one navy man to another. (Послушай, Георгий, что я, как моряк моряку, хочу тебе сказать.)

Он немного помолчал, затем продолжил:

— Сейчас всюду много говорят о мире, о разоружении. Но практических шагов, к сожалению, очень мало. Для многих людей они не видны, не осязаемы. Об этом пишут газеты. Но газет много, и они разные. Поэтому большинству трудно разобраться, где слова, а где дела. А вот когда они включат свои телевизоры и по прямой передаче из космоса увидят, как ваши и наши парни трудятся на благо всего человечества, то поверят в наши мирные устремления. Поверят на всех континентах! Поэтому нам нужно летать больше, чаще. Do you agree with me? (Ты согласен со мной?)

Я не мог не согласиться с ним и ответил:

— That is exactly my point! (Я тоже так думаю!)

Да, мы все, советские космонавты и американские астронавты, ждем новых полетов. Мы глубоко уверены в успехе нашей будущей совместной деятельности по исследованию космического пространства с помощью пилотируемых космических кораблей и станций. Эта уверенность имеет под собой реальную почву. И полет по программе «Союз»—«Аполлон» доказал это!

Вы все были свидетелями этого совместного полета. Он дал прекрасные результаты, хотя не всё в его начальной стадии протекало гладко. Так, на борту «Союза» вдруг не заработала система телевидения. Практически этот отказ не мог существенно повлиять на программу совместного полета. Но всех нас огорчило, что миллионы телезрителей не смогут увидеть выдающегося события своими глазами. Поэтому мы все: в космосе, на аналоге космического корабля, в Центре управления — стали искать способы устранения неисправности в телевизионной системе. И нашли! Володя Джанибеков все опробовал на аналоге. Затем составили методику работы для экипажа, и я передал ее Леонову и Кубасову. И когда в следующий телевизионный сеанс мы увидели на экране Алексея, вздох облегчения пронесся по главному залу Центра управления.

Не скрою, мне приятно было выполнять обязанности «кэпкома» (capcom — так американцы называют главного оператора связи с экипажем — прижилось и у нас). И не только потому, что я до деталей отработал программу полета. Я хорошо знал и экипаж «Союза». Более того, они были дороги мне: Алексей, потому что это один из немногих оставшихся в Центре подготовки ребят гагаринского набора; а с Валерием нас породнил космос в октябре 1969 года. Зная до тонкостей характер каждого, я передавал распоряжения, рекомендации и замечания экипажу так, чтобы уже по интонации моего голоса им была понятна реакция Земли на все их действия.

Не обошлось, конечно, и без курьезов. К концу полета дежурный врач обнаружил изменения в кардиограмме сердца Алексея и доложил об этом руководителю полета Елисееву. Доктор настаивал, чтобы Леонов принял несколько таблеток панангина.

Зная отношение Алексея Леонова к пилюлям и облаткам да еще его эмоциональность, я возразил. Меня поддержал сменный руководитель полета Кравец. Но доктор стоял на своем.

— Ну а какие-нибудь побочные действия у твоего панангина есть? — спросил я, стараясь найти хоть малейшую лазейку.

— Никаких! Его можно рекомендовать для стимуляции сердечной деятельности даже здоровым людям, — уверенно и, как мне показалось, обрадованно ответил Борис.

— Хорошо! Тогда рекомендуем принять панангин обоим, и Леше и Валерию, — пытался я найти приемлемый компромисс.

Доктор не соглашается, и Елисеев, вздохнув, говорит мне:

— В общем, Жора, Алексей должен принять панангин. Как ты его заставишь — твое дело.

Это прозвучало для меня уже как указание руководителя полета, и я стал думать о том, как его выполнить, не встревожив Леонова.

Как потом оказалось, такие изменения в кардиограмме Алексея отмечались и ранее при тренировках на земле, и наши врачи считали это особенностью его организма. Поэтому я прекрасно понимал душевное состояние Алексея, когда на первой же пресс-конференции после полета ему задали вопрос о целебных свойствах панангина. Во всяком случае, я не хотел бы быть в этот момент на месте Бориса.

Но вернемся к первому полету Леонова.

Командовал «Восходом-2» Павел Беляев, уроженец Вологодской области. Он относился к старшей группе ребят и годами, и положением. Он даже успел сделать несколько боевых вылетов во время войны с Японией. В отряд Павел прибыл в звании майора с должности командира эскадрильи, с академическим значком на груди.

Немногословный и сдержанный, Беляев был образцом самодисциплины и никогда не терял контроля над собой. Даже тогда, когда молодая девушка-рентгенолог уронила тяжелую головку рентгенаппарата на его ногу, которую Беляев сломал после неудачного приземления с парашютом, Павел только попросил:

— Нельзя ли поаккуратнее?

Беляев хорошо разбирался в людях, ему не нужно было «есть пуд соли», как говорят, чтобы определить способности и возможности человека. Он очень любил своих дочерей, своих «кулем». Этим домашним словечком, меняя интонацию, он выражал и высшую меру похвалы, и свое крайнее неудовольствие.

Во время полета Павел проявил большое хладнокровие и умение. Когда, полностью выполнив задание, они должны были пойти на посадку, вдруг обнаружилось, что автоматическая система спуска отказала. Им с Алексеем пришлось уйти на «второй круг», то есть выполнить еще один виток. И уже с этого витка Беляев приземлил корабль вручную в пермских лесах.

У Павла побаливал желудок, и он знал, что каждая встреча с «медициной» может привести к тому, что его не допустят к следующему полету. Поэтому медицинских осмотров старался избегать, хотя последнее время чувствовал себя неважно.

17 декабря 1969 года ребята собрались на охоту. Павел вдруг решился:

— Съезжу-ка я с вами. Посмотрю, что вы в этом находите хорошего?

Кто мог предположить, что это был последний его выезд куда-либо. 25 декабря он почувствовал себя совсем плохо. Его положили в госпиталь. Потянулись тревожные дни, дни тяжелой борьбы лучших специалистов страны за жизнь Павла Беляева. Ему сделали две операции, но было уже поздно.

10 января утром нас вызвали в кабинет Леонова. Алексей стоял у окна и отрешенно смотрел на серое, хмурое небо. Когда все собрались, Леонов подошел к столу. По его левой щеке катилась слеза. Он не скрывал ее или не замечал.

— Друзья! Сегодня в ноль часов тридцать минут умер Павел Беляев… Нет больше Паши… — глухо сообщил он нам трагическую весть и опять отвернулся к окну.

Мы долго сидели молча, погрузившись в грустные мысли, затем разом встали и пошли к Татьяне Беляевой. Что нам ей сказать? Как ей помочь перенести это страшное горе?

В полетах на кораблях типа «Восток» и «Восход» была выполнена широкая программа научных исследований и технических экспериментов.

В эти годы судьба свела меня с Борисом Волыновым.

Борис — сибиряк. И как все сибиряки, обладает огромной физической силой, да и фигура у него атлетическая. Обычно эти качества делают человека покладистым и спокойным. У Бориса же возмущение или недовольство накапливаются до определенного предела, потом он «взрывается».

Волынов очень осторожен в выборе друзей и щепетилен во всех вопросах, касающихся его подготовки к полетам. И, нужно отдать ему должное, готовился он к ним весьма вдумчиво и основательно.

Мы с Борисом, который к этому времени продублировал Николаева, Быковского, Комарова и приобрел репутацию «вечного дублера», не были новичками в работе и прекрасно понимали, где главное, а где второстепенное. И буквально вышагивали каждый виток на карте, до секунд отрабатывая все основные элементы полетного задания, готовясь к старту в космос.