— Ни слова, — глухо отвечает Павел. — А может… — начал было он и не закончил своей мысли.

В дремучем владимирском лесу взорвался самолет нашего друга, образовав в земле рваную рану, вокруг которой скорбно застыли израненные русские березы, немые свидетели трагедии, происшедшей 27 марта 1968 года в 10 часов 31 минуту.

Удивительна человеческая память! Она добра и жестока. Она прочно хранит все, что пройдено и пережито. И за какие-нибудь считанные минуты поможет вам еще раз пройти дорогу в добрый десяток лет.

Но она же и напомнит вам о том, как вы порой считали обычным делом величайшие события, как в повседневной сутолоке дел забывали или просто стеснялись сказать слова любви и дружбы, от которых сейчас разрывается грудь, тем, кто заслужил их.

Горько, но приходится согласиться с поэтом:

После возвращения Юрия из космоса мы принялись за отчеты о проведении всех этапов подготовки к полету и самого полета. Закончив эту работу, наша группа улетела в Сочи на отдых. Какое было у нас у всех настроение! Мы купались, загорали, ездили на экскурсии, принимали участие во всех соревнованиях.

Рядом с нами, на соседней даче, отдыхал Сергей Павлович Королев. Мы встречались почти ежедневно.

Во время общей безмятежности Сергей Павлович отзывал иногда Германа в сторону или приглашал к себе на дачу и вел с ним продолжительные беседы. Королев уже тогда жил предстоящим полетом. Однажды он собрал нас в небольшом холле.

— У меня к вам вопрос. Он и прост, и сложен. Я хотел бы узнать ваше мнение: на сколько лететь Герману? Было много предложений. После разговора с Германом и с коллегами осталось два варианта: три витка и сутки.

Мнения наши тоже разделились. Но большинство все же высказывалось за сутки. Внимательно выслушав каждого, Сергей Павлович подвел итог:

— Все ясно. Но окончательно вопрос о длительности полета будет решать все же Государственная комиссия. — И он впервые за время беседы улыбнулся.

И вот мы вновь на космодроме. В орбитальный полет на сутки теперь отправится Герман Титов. 6 августа ярким солнечным утром мы стоим у лифта, который должен поднять его на вершину ракеты, говорим ему теплые напутственные слова, а он улыбается нам и ничего не слышит.

Но… время!

Герман поднимается к своему «Востоку-2», а мы едем на смотровую площадку, находящуюся в полутора километрах от стартового стола. С этой площадки вместе с главными конструкторами различных систем, вместе с руководителями многих исследовательских институтов мы будем наблюдать за стартом Германа.

Во время полета Юрия мы все, за исключением его дублеров, находились на командных пунктах. Сейчас же здесь, на космодроме, весь отряд, и большинству из нас впервые предстоит воочию наблюдать старт космического корабля, потому мы так возбуждены и взволнованы.

Когда грохот мощных двигателей расколол утреннюю степную тишину и ракета, выйдя из клубов дыма и пыли, медленно, как бы нехотя, стала удаляться от пусковой площадки, мы все, и седые академики, и двадцатипятилетние «космические ребята», в едином порыве закричали изо всех сил «ура!». У многих по щекам текли слезы. А когда ракета, растворившись в синеве, исчезла из нашего поля зрения, всё на площадке смешалось. Мы бросились поздравлять друг друга. Объятия, радостные восклицания… И гордость!

Да, мы гордились тем, что это событие произошло здесь, в нашей стране, что каждый из нас внес посильный труд в это общее дело во славу Родины. Мы были счастливы, что родились на этой земле, что нам выпало огромное счастье жить и работать в только что начавшийся космический век.

Герман очень серьезно отнесся к отчету о своем полете. Он до мелочей разобрал и свою деятельность, и свое самочувствие. Чего греха таить, желая создать о себе хорошее впечатление у физиологов и методистов, мы во время различных экспериментов, исследований и тренировок на вопрос: «Как самочувствие?» — отвечали: «Отлично!», порой даже тогда, когда его едва можно было оценить удовлетворительным. К сожалению, такое переносилось иногда и в оценки реальных полетов.

Из доклада же Германа Титова следовало, что вопрос об адаптации человеческого организма к невесомости далеко не так прост, как его стали оценивать некоторые после успешного полета Юрия. Тщательно проштудировав отчет Титова, мы в своих тренировках стали уделять много внимания вестибулярному аппарату.

Сразу же после полета Германа частенько стали отвлекать на различные общественные дела. У него появилось много новых обязанностей и друзей. И, как натура увлекающаяся, он отдался им без остатка.

Ребята очень ревностно переживали эту «измену». Германа в отряде любили за живой ум, неподдельную искренность, за любовь к природе, ко всему прекрасному, за тонкое понимание искусства, поэзии. Все увиденное и услышанное он интерпретирует на свой лад, интересно, своеобразно… Помню, как-то во время поездки в лес, набрав грибов и устав, Тамара, Лида и я задремали у костра. Через некоторое время Герман нас разбудил. Он стал читать рассказ о том самом костре, вокруг которого мы безмятежно спали и в котором Герман нашел что-то особенное.

До конца дня он не оставлял нас в покое со своим рассказом. И все удивлялся, как это мы не увидели того, что он увидел сам.

Я всегда поражался его неутомимости и энергии, Помимо служебных и общественных дел, он еще много летал на самолетах, освоил все серийные и несерийные истребители, имеющиеся у нас в стране, и получил класс летчика-испытателя. Позднее он успешно окончил Академию Генерального штаба.

— Остановись, одержимый! — порой одергивали мы его.

— Братцы, так я же «облученный»! — отшучивался Герман, намекая на порядком надоевшую всем нам «утку» о том, что Титов после полета тяжело заболел лучевой болезнью.

С первых же дней работы в Центре подготовки мы остро ощутили недостаток в инженерных знаниях. Как компенсировать этот пробел? Предположений было много. В конце концов из всех вариантов отобрали два. Первый — чтение лекций по ведущим инженерным дисциплинам. Второй — учеба в авиационной инженерной академии имени профессора Н. Е. Жуковского. За последний вариант ратовали Женя Хрунов и я. Других поклонников у него не было. Но получилось так, что с 1 сентября 1961 года все мы стали слушателями ВВИА.

Груз, который мы добровольно взвалили на свои плечи, оказался не из легких. Не так-то просто совмещать работу в Центре подготовки космонавтов с учебой в академии. На занятия шли сразу же после тренировок и исследований. Это порой приводило к курьезам. Так, к примеру, была открыта «кривая Поповича». Однажды Павел пришел на занятия сразу после исследования. Но, несмотря на усталость, пытался добросовестно слушать и конспектировать лекцию. Через некоторое время, просматривая свой конспект, он и обнаружил эту кривую — «эвомоту». Ну и смеху же было, когда сообща разобрались, что так Павел окрестил самую что ни на есть элементарную эволюту…

Помнится, как профессор Т. М. Мелькумов, читавший нам теорию двигателя и термодинамику, войдя в аудиторию и обнаружив изменение в составе присутствующих, говорил:

— Ну что же, пассажиры меняются, а поезд идет, — и начинал свою лекцию.

А однажды он сказал:

— У меня для вас есть сюрприз, друзья мои. Следующую лекцию по моему курсу прочтет хорошо известный вам академик Глушко.

Да, действительно, Валентина Петровича, основоположника отечественного ракетного двигателестроения, мы знали хорошо. Не раз видели его на космодроме во время пусков пилотируемых космических кораблей, иногда он приезжал в Звездный.

Высокий, стройный, подтянутый, он покорял нас своей интеллигентностью и умением одеваться с большим вкусом. Я уж не говорю о том, как мы восхищались гражданским и научным подвигом этого ученого и меж собой уважительно называли его «богом огня». Поэтому понятно, с каким настроением мы ехали в конструкторское бюро, возглавляемое Глушко.

Он уже ждал нас.

— Пройдем прямо к наглядным пособиям. Прошу вас сюда, — и провел нас в демонстрационный зал. — Я начну свой рассказ, лекцию, если хотите, вот с этого двигателя. Он заслужил такое внимание. Это наш первенец!

Валентин Петрович рассказывал интересно. Перед вами развертывалась история отечественного ракетостроения. Мы переходили от стенда к стенду, от двигателя к двигателю. И если первый, по внешнему виду и по габаритам напоминающий паяльную лампу, имел тягу всего 20 килограммов, то последний, под «колоколом» (соплом) которого могла свободно разместиться вся наша группа, развивал тягу в сотни тонн.

Валентин Петрович детально рассказывал о каждом своем детище, хотя первый его двигатель был создан более сорока лет назад.

— Вот с этим мы долго возились из-за низкочастотных колебаний, а этот, наоборот, беспокоил нас высокочастотными. А на этот прошу вас обратить особое внимание, — остановился Валентин Петрович у ничем не примечательного на первый взгляд движка.

— Это не двигатель, это конфетка. Он дает все, что можно получить на химических топливах! Кстати, вы любите химию? Химия топлива — что может быть интересней!

Четыре часа пролетели как одно мгновение.

Руководство академии, понимая наши трудности, выделило для чтения лекций лучших профессоров и преподавателей. На их плечи лег тяжелый труд. В течение шести с половиной лет они отдавали нам не только своя знания, но и уйму свободного времени. И сейчас, проезжаю ли я мимо академии, иду ли ее коридорами (теперь уже в редкие посещения), я с благодарностью вспоминаю своих бывших преподавателей, — они сделали все, чтобы из нас получились неплохие инженеры. И в праздники, во время военных парадов на Красной площади, начинаю волноваться, когда мимо, чеканя шаг, проходят колонны моей академии.