Батбаяр и его спутники скакали вдоль крепостной стены, пока не достигли ворот, ведущих в крепость. Некогда неприступные, они были распахнуты настежь, и беспощадный огонь лизал их створки. Горели и внутренние постройки, густой дым поднимался высоко в небо. Повсюду валялись убитые монголы и китайцы.

Батбаяр присоединился к группе монгольских цириков, которые окружили китайцев в одном из фортов крепости. Он спешился и теперь вел огонь из-за груды кирпича, служившей ему надежным прикрытием. После продолжительной перестрелки оставшиеся в живых китайцы выбросили белый флаг.

Вдруг Батбаяра кто-то окликнул. Это был цирик из их полка.

— Ты-то мне и нужен, — радостно сказал цирик. — Командир полка Га ранен. Он лежит где-то под стенами крепости. А тут, понимаешь, от командующего прибыл посыльный: всех писарей приказано направить в северный форт. Так что валяй, брат, туда.

Во время боя Батбаяр потерял коня, поэтому однополчанину пришлось подвезти его до указанного в приказе места. Там дожидался чиновник с красным жинсом на шапке. Рядом стояло еще несколько человек, тоже, видимо, писари. Узнав имена вновь прибывших, чиновник сказал:

— Вы должны принять канцелярские и бухгалтерские книги бывших маньчжурских властей. Это приказ заместителя командующего гуна Дамдинсурэна.

Их проводили в большой кирпичный дом, полный дыма: это догорали валявшиеся на полу документы, которые маньчжуры, видимо, решили сжечь перед отступлением. Вместе со всеми Батбаяр принялся подбирать с пола полуобгоревшие бумаги, кое-какие документы вытащил из шкафов и стал пробегать глазами, благо рядом не было никого, кто помешал бы ему. Так, в руки ему попала тщательно скрепленная, увесистая пачка документов, где на маньчжурском и монгольских языках было перечислено несколько сот имен и фамилий монголов, представителей всех сословий, начиная с князей и кончая простолюдинами. Каждое имя сопровождал перечень его родственников и подробная информация о его материальном положении, месте жительства, целях и направлениях поездок, людях, которые его навещали, и прочее. Были тут и «откровения» периодически сменявших друг друга наместников-амбаней.

«Ни на минуту нельзя спускать глаз с этих людей…» — прочел Батбаяр. — «Если даже они спрячутся в нору, как тарбаган, или же подобно грифу взлетят в небеса, они не должны ускользнуть от недремлющего ока владыки нашего…», «Несчастья минуют нас лишь в том случае, если мы, слуги императора, будем помнить о всех неблагонадежных этого края…»

«Нет, — с гневом думал Батбаяр, читая все это, — маньчжурский император и его чиновники не успокоятся, пока не уничтожат нас до последнего…»

В другой пачке документов его внимание привлекло послание драгоценного шанзотбы да-ламы маньчжурскому амбаню в Кобдо.

«Почтительно припадаю… Довожу до Вашего сведения, что некоторые наши нойоны-смутьяны решили в своей политике опираться на русского царя. Среди этих изменников в первую очередь следует назвать цинь-вана Ханддоржа, сайн-нойон-хана Намнансурэна и да-ламу Чимэдцэрэна. Пресечь греховные их деяния мне, чьи средства и власть столь незначительны и скудны, не под силу. Посему докладываю обо всем этом Вам и смею просить о совете и помощи…»

«Выходит, это послание самого да-ламы Билэг-Очира! — стал размышлять Батбаяр. — Вот показать бы это письмо моему господину Намнансурэну-гуаю. А вообще-то, не стоит соваться в эти дела. Все равно все документы попадут к премьер-министру».

Батбаяр положил послание Билэг-очира в общую стопку бумаг и продолжал работу.

Солнце уже клонилось к закату, когда Батбаяр и остальные писари, наполнив документами мешки и взвалив их на спину, вышли наконец из бывшей канцелярии кобдоского амбаня.

Сражение закончилось: власть в городе полностью перешла в руки монголов. Монгольские войска стояли на отдыхе на берегу реки Булган. В эти дни у Батбаяра работы было по горло. Он не только составлял для командующего сводку о потерях в живой силе, лошадях и оружии, но еще и ухаживал за ранеными.

Однажды, когда Батбаяр у своей палатки, прохудившейся во многих местах, копал яму для установки походного котла, к нему, также неожиданно, как и в прошлый раз, подскакал Донров в дэле из дорогой чесучи, на прекрасном иноходце.

— Здорово, Жаворонок! — небрежно бросил он Батбаяру. — Ехал я мимо и думаю, дай навещу приятеля, может, не пристрелили его маньчжуры во время штурма.

Посмеиваясь, Донров слез с коня, туго закрепил поводья на луке седла.

«Что он все рыщет здесь? — думал Батбаяр. — Что замыслил? Ведь этот прохвост сейчас, в военное время, способен на все!»

— С чем пожаловал? — продолжая работу, сухо спросил Батбаяр.

— Собираюсь домой, — отвечал Донров, — и думаю, не взять ли мне у вашего командира бумагу, что я участвовал в штурме. Весь день вас ищу. Кого не спрошу, все по-разному говорят…

— А ты что, штурмовал крепость? — недоверчиво спросил Батбаяр.

— Штурмовал, говоришь? Да я, если хочешь знать, одного маньчжура так саданул плетью, что он на месте дух испустил.

— Что же это был за солдат, который позволил тебе догнать его и убить? — усмехнулся Батбаяр. — Ври, да не завирайся.

— Ничего я не вру, — обозлился Донров. — Еду я мимо фирмы Ажиндай. Вдруг из-за угла выскакивает этот самый маньчжур. От наших, видно, бежал, из крепости. Тут я его и хлестанул. Он вскрикнул и сразу упал.

Хотел Батбаяр сказать, что если кого Донров и хлестал, так это девок гулящих из веселого дома, где Донров ошивался, пока другие воевали, да не стал с ним связываться.

— Жаворонок! — не отставал Донров. — А ты воевал? Поди, отсиживался тут в палатке.

— Я-то воевал, не в пример тебе, — ответил Батбаяр.

— Как же ты воевал? Расскажи.

— Я лично дал сигнал к решающему штурму крепости. Понял?

— Как это? — не понял Донров.

— Ты видел костер, который запылал среди ночи на горе Улан-уул? Знай же: этот костер по приказу командующего зажег я, — гордо ответил Батбаяр.

— Помню, помню. Люди говорили, что видели зарево в ночи. Пожалуй, это и был твой костер, — проговорил Донров, доставая из-за пазухи трубку с блестящим зеленым мундштуком.

— А ты, смотрю, своего добился, — сказал Батбаяр, разглядывая трубку.

— Достал! — с гордостью ответил Донров. — Двух добрых коней отдал за нее вашим солдатам. Они взяли ее в доме китайского торговца, бежавшего из Кобдо. У нас на Орхоне за нее десять коней дадут! Это факт. А ты что добыл в сражении, друг Жаворонок?

— Добыл? Я не искал добычи.

— Знаю я тебя, ты своего не упустишь!

— Опять судишь по себе. Ты лучше скажи, что увозишь домой?

— Да всего ничего: купил здесь несколько пар гутулов, чепрак, подушку для седла… Всего двух лошадей нагрузил.

— А деньги где взял?

— Известно где. Я же на интендантской службе состою: скот, лошадей пригнал. Жалованье получил. Ты по старой дружбе сделай бумагу, где было бы написано, что я участвовал в этом сражении.

— Написать, конечно, можно все, что хочешь, — сказал Батбаяр. — Только вот командир наш ранен, лежит без памяти. А такую бумагу никто другой не имеет права подписать. И печать у него. А без печати, сам понимаешь, какой документ?

— Ну ты постарайся, — стал упрашивать Донров, — поставь печать. А за мною дело не станет… Хочешь, отвезу твоей жене чесучи на дэл.

— Да пойми ты, дурья башка, печать эта хранится у главнокомандующего Максаржава.

— Придется идти к нему!

— Так он тебе ее и дал, дожидайся.

— А это мы посмотрим, кстати, при Максаржаве служит один знакомый отца. Пожалуй и без твоей помощи обойдусь, — зло проговорил Донров, садясь на коня. — Я через несколько дней возвращаюсь домой. Может, передать что-нибудь твоей хромоногой? Вас ведь еще не скоро отпустят. Слышал я, вы будете охранять этот край. Смотри, как бы не околеть тебе в своей рваной палатке.

— Будь ты человеком, я передал бы с тобой весточку своим. Но ты не человек, ты крыса, — с презрением ответил Батбаяр и плюнул вслед уезжавшему Донрову.

На берегу реки Буянт, где по-прежнему располагались монгольские войска, с каждым днем становилось все холоднее. Во всем чувствовались приметы осени. Цирики, в надежде на то, что их скоро отпустят домой, приводили в порядок конскую сбрую, укладывали в походные сумки нехитрые пожитки. Но домой возвращаться им не пришлось. Было объявлено, что на южных границах страны по-прежнему неспокойно, и командующий Максаржав приказал продолжить учения, а также приступить к ремонту маньчжурских казарм в Кобдо, где солдатам, по-видимому, предстояло провести зиму.

Батбаяра одолевали невеселые думы. «Как там Лхама? Что передаст ей Донров? Этот черт наверняка затаил злобу, особенно после нашей последней встречи. От него можно ждать, чего угодно. Не навредил бы он Лхаме и всем нашим. Может, разыскать его, наладить отношения?..»

Как нарочно, Донров больше не появлялся, видно, уехал домой.

Однажды Батбаяра вызвали в штаб и сказали, что он в составе специального отряда охраны будет сопровождать до Шар сумэ нескольких маньчжурских нойонов, которые сдались при штурме крепости Кобдо. Батбаяр приготовил себе на дорогу кое-что из съестного, привел в порядок и подготовил к сдаче дела. Но ехать в Шар сумэ ему не пришлось. Неожиданно его вызвал к себе вновь назначенный командир полка из аймака. Батбаяр нацепил свою плохонькую саблю и, прихватив всю документацию, явился в палатку командира.

— В Шар сумэ ты не поедешь, — сказал ему командир. — Будешь сопровождать чиновника, который едет в Ургу докладывать премьер-министру о положении в Западном крае. Мы выбрали именно тебя, учитывая твои способности в ведении дел и составлении документов. Так что ступай, готовься.

Так хотелось Батбаяру поездить, посмотреть новые земли. Но приказ есть приказ. Батбаяр поступил в распоряжение высокопоставленного чиновника, молчаливого и дотошного, и в течение нескольких дней писал доклад о результатах военных действий в Кобдо и общем положении в Западном крае. Когда доклад был наконец готов, чиновник в сопровождении довольно большой свиты выехал в Ургу.