С середины января работы по изготовлению самоваров вышли на уровень рентабельности, полностью отбить затраты с такой производительностью и спросом в ближайшее время вряд ли удастся, но это дело перестало тянуть с меня деньгу и даже появился небольшой доход, который тут же возвращался обратно в производство. Да, пайка самоваров оказалась достаточно технологичной и резко ускорила работу, однако паялся корпус самовара не оловом, как некоторые могут подумать, а сплавом меди и серебра, это потому, что олово при относительно небольшом нагреве обязательно вытечет. Да и 'оловянную чуму' (это когда припой при низких температурах растрескивается) не стоит со счетов сбрасывать, ведь самовары не всегда будут в тепле находиться. Специально для высокотемпературной пайки были сделаны керамические горелки работающие на газовой возгонке дров. Правда их производительность оказалась довольно таки низкой, да и перемещать их было невозможно, потому как шлангов еще не существовало в природе, поэтому приходилось медные заготовки предварительно прогревать в печи отдельно, и паять их держа над пламенем на весу. Однако довольно быстро мастера наделали всяких приспособлений, дабы лишний раз не обжигать пальцы, и пайка стала настолько качественной, что после обработки выделить паяные места можно было лишь только по разному отливу металла. Надеюсь к следующей осени, когда работники окончательно отработают технологию, можно будет начинать следующий этап, отработку изготовления эмалированной посуды, как раз к тому времени должны подобрать состав стеклообразующих эмалей. И опять замаячила проблема получение листовой стали, которая для меня обернулась серьезной головной болью, но в целом дела шли довольно-таки хорошо, и даже, если иногда появлялось чего-то сложное, то находили обходные пути решения проблемы.

Однако совершенно неожиданно для меня и Тропина произошло одно событие, которое заставило в корне изменить отношение к функции охранной структуры и форсировать создание группы личной охраны.

В конце февраля, меня прямо на заводе отловили стрельцы:

— Ты, штоли Васькой будешь? — Ухватил меня за рукав, заросший неопрятный мужик в кафтане стрельца.

— И что? — Насторожился я.

— С нами в кремль пойдешь, — выдал мне служивый, и хотя стрельцы никогда не опускались до объяснений, все-таки продолжил, — к боярину Алексею Федоровичу, видеть тебя желает.

— А он чего, дураков никогда не видел?

Стрелец только хмыкнул и легонько подтолкнул меня к выходу. Вот блин, как арестанта поведут, нет чтобы посыльного прислать, сам бы явился, а тут… А и ладно, с меня не убудет, а вот боярину Мельникову о своей репутации задуматься стоит, это надо же, за дурачком двух воинов прислать. Ради прикола, завел руки за спину, опустил голову и потопал со стрельцами через слободу в кремль. Когда меня завели во двор Мельникова, и потащили в холодную, дошло, что это уже далеко не шутки, но было уже поздно. Допрыгался.

Естественно его сиятельство (или кто он там в будущем будет, пока здесь боярам ТЫчут, как и обычным людям) до разговоров с местным дурачком не опустился, а вот его приказчик… Как только он раскрыл рот сразу стало понятно в чем проблема — банальный рэкет власть имущих. Однако. Ну что ж, чего-то подобного следовало ожидать и хочу сказать, что к этому, несмотря на весь свой цинизм готов не был, потому как не мог подумать, что кто-то может покуситься на производство находящееся в самом начале пути. А вот поди ж ты. Я-то считал, что просто так меня теперь без хрена не сожрешь, да и монастырские тоже свое слово сказать должны были, но видимо промолчали, или я чего-то не понимаю. Хотя все может быть, и возможно придется идти по жесткому сценарию — отправлять желающих поживиться на халяву в страну вечной охоты. Там же я и узнал, что Асата сидит здесь же в яме, а вот это уже полный кобзец, надо выбираться всеми возможными способами иначе будет очень плохо.

Дурака включил на полную катушку, сам скользнул в сон и оставил Ваську за себя отдуваться, а что еще делать?

Боярин Мельников вечером выслушивал своего приказчика Матвея и морщился, на вид такое простое дело оказалось вовсе не простым. Некий кузнец, живущий в слободе, неожиданно разбогател и поставил железоделательный завод. Вроде бы какое ему, боярину, до этого дело? Ан нет, дело есть, потому как свои дела у Мельникова шли отвратно, вот и требовалось их быстренько поправить с помощью дохода от заводика, а бывшего владельца можно и в поруб надолго законопатить.

— Так от чего такие сложности? — Недовольно рыкнул боярин на приказчика.

— Дык я и говорю, что сам этот кузнец только над делом хозяин, — принялся объяснять приказчик, — а так, за что не возьмись, все другим принадлежит, и все в доле.

— Ну так и забери дело, пусть этот кузнец и продолжает работать.

— Так он тогда приказчиком при заводе должен стать.

— Пусть и станет, — махнул рукой Мельников, — а будет ерепениться батогов отведает.

Приказчик поежился:

— Тут ведь вот какое дело, Алексей Федорович, кузнец этот хоть и из простых будет, но за ним казаки стоят и слободка, а пасынок его, Васька, с купцом Гандыбой дела ведет.

— Это малец-то дела ведет? — Усмехнулся боярин. — Видимо, совсем плохи дела у купца.

— По тому, что нам известно, с осени, что Васька на купца работал, Гандыба все поставки смолы и скипидара один закрыл, и цены на этот товар установил для других разорительные. А недавно в Нерчинске четыре воза фарфора китайского прикупил, и дальше в Москву повезет, это от других купцов ведомо стало

— Ох ты ж! — Брови Мельникова выгнулись в удивлении. — За фарфор-то немалых денег стребуют.

— Так что есть деньга у Купца, и с Васькой он не просто так якшается. И сам пасынок у кузнеца монастырским подрядился поставлять поташ за цену меньше чем в приказе. Поэтому монастырь от поставок поташа Федорова отказался еще в прошлом месяце.

— А и пусть его, — махнул рукой боярин, — делай что хочешь, но чтобы на этой неделе Грыжа полностью доход от завода под нас забрал. И пусть купцы пробуют Перфильеву жаловаться.

Выйдя от Мельникова приказчик поторопился в холодную. Не снимая шапки, не май месяц, уселся на лавку и строго посмотрел на местного дурачка привязанного за руки к крюку в стене. Однако вся его напускная строгость оказалась бесполезна, малец даже головы не повернул, он уткнулся лбом в стену и закрыл глаза. Дурак он дурак и есть, другие бы уже о пощаде молили, а этот стоит себе только лбом стену подпирает. Матвей вздохнул: вот чего теперь делать? Ведь знает все малец, и понимает тоже все прекрасно, но Ваньку продолжает валять, даже кнут ему не указ, вон три багровых полосы на рубахе отметились, а он будто и не замечает. И вот ведь какое дело, ежели помрет малец, приказчика душегубом объявят, а тот факт, что замучил убогого, вообще в глазах общества смертный грех. Ладно, пора отпускать дурака, ничего с него не возьмешь, только лишних косых взглядов от общества получишь. Нужно приниматься за кузнеца, хоть и видно, что тот упертый, а все одно никуда не денется, не хватит кнута, на дыбе согласие выбить можно. Хотя тут тоже нужно осторожней, уж больно хлипкий этот кузнец, чуть что и Богу душу отдаст, тогда уже самому придется кнута от благодетеля отведать по полной.

Матвей молча отвязал мальца, сунул в затекшие руки его короткую шубейку, вывел за ворота и попытался затрещиной скинуть того в снег, однако Васька как-то умудрился извернуться и мало того, что не получил по затылку, так и еще в шубу влез. Ни угроз, ни сожалений, как это всегда бывало с другими, сразу включил ноги и исчез в темноте.

Приказчику только и оставалось хмыкнуть и почесать затылок под шапкой, вот ведь ловкач.

— Богдан, — крикнул он в темноту, запирая ворота, — давай кузнеца, поди хорошо подумал уже.

Через пять минут перед ним предстал тщедушный мужичок, трясущийся от холода, казалось, что этот будет на все согласный, лишь бы попасть в тепло. Однако такое впечатление было обманчивым, и в этом приказчик имел возможность скоро убедиться, вроде уж в чем душа теплится, а кремень, ни за что не шел на предлагаемые условия. Промучившись с ним до полночи, Матвей решил перенести 'беседу' на утро, пусть еще посидит, подумает, а поутру, если согласие не даст на дыбу пойдет, косточки размять.

Спровадив подопечного Богдану, приказчик повернул к дому, в этот день он знатно потрудился, пора и отдохнуть, но подняться на крыльцо он не успел, откуда-то сбоку к нему метнулась тень, и что-то острое впилось в горло. Удивительно, боль хоть и чувствовалась, но не затопила все сознание, Матвей инстинктивно вскинул руки и вцепился в палку, до него сразу дошло, что это вовсе не палка, а древко копья.

— Алексей Федорович, кормилец ты наш, беда приключилась! — Будила боярина жена, — Просыпайся скорей.

— А? Что? Что случилось? — Отряхивая остатки сна, Мельников непонимающе уставился на свою супружницу.

— Беда, говорю, приключилась, Матвея нашего приказчика во дворе побили, и сторожей Степку и Богдана тоже жизни лишили.

— Как это? — Вскинулся боярин. — Кто посмел?

— Да кто ж его знает? Девки поднялись на хозяйство, а у крыльца Матвей в луже крови, побежали до сторожей, а те тоже смерть приняли.

— Поднимай дворовых.

— Да встали уже все, — доложила супруга, — ждут, чего ты решишь. Посылать кого в разбойный приказ?

— Пусть бегут, да не медлят. — Мельников вскочил с постели и принялся самостоятельно натягивать порты. — Ох, ты ж, как же они татей пропустили-то? Надобно бы проверить, не пропало ли чего.

Кое-как одевшись, боярин вывалился во двор, который уже вовсю освещался факелами:

— Где Матвей? — И не дожидаясь ответа шагнул с крыльца в сторону толпы у соседнего дома.