Он выключил главный фрикцион и изо всех сил нажал на рычаги бортовых. Танк завизжал, но остановился вовремя. Танк Федора Васильева, и еще один, левее нас, с полного хода упали в ров, уткнувшись в землю пушками…

Кругом тишина. Это настораживало. Я подал команду автоматчикам:

— Быстро рассредоточьтесь! Здесь может быть засада.

Сам выскочил из танка и только взялся за серьгу троса, чтобы вытащить танк Федора Васильева, как из ближайших домов и окопов ударили автоматы и пулеметы. Многие наши автоматчики были убиты…

В тот же миг загорелся танк Васильева, затем второй, попавший в ров… В обоих танках начали рваться снаряды.

Неужели погиб Федя вместе с экипажем?!

Через верхние люки горящих танков фейерверками вылетали снопы искр и пламени. Я мгновенно очутился в танке. По броне, звеня, заискрились пули. Выглянул из верхнего люка, придерживая его рукой. Что-то сильно ударило и обожгло палец. Пуля, к счастью, только чуть оцарапала кожу. Соколов непрерывно строчил из лобового пулемета. Я открыл огонь из пушки и пулемета.

Вновь из-за туч вышла луна, и мы увидели немцев, ползущих к нашему танку с двух сторон.

„Сейчас подожгут“, — мелькнула мысль.

Я больше не мог опустить пушку. Мотор был заглушен.

— Федя, заводи!

— Не заводится, — ответил механик-водитель.

Я почувствовал, как танковый шлем поднимают волосы…

— Заводи воздухом, поверни вентиль!

Дудаков повернул вентиль аварийного воздушного запуска, и мотор заревел.

— Ну, гады, теперь я вам дам! — вырвалось у меня. — Сдай назад метров на тридцать, иначе я их не достану из пушки и пулемета.

Федя немедленно выполнил приказ, а башнер Захаров только успевал поворачиваться да еще бросил через верхний люк несколько лимонок по ползущим немцам.

Я опустил пушку почти до отказа и начал бить осколочными снарядами и из пулемета по окопам и ползущим фрицам. Соколов поливал беспрерывно огнем, меняя направление, замолкал только при замене дисков.

Остальные наши танки тоже отошли немного назад и вели дружный огонь. Строчили из автоматов и наши десантники, оставшиеся в живых.

Гитлеровцы затихли.

Ко мне на башню вскочил связной штаба батальона мотоциклист Субботин.

— Начальник штаба бригады приказал, чтобы ты сдал танк назад метров на сто! — крикнул он.

— Зачем?

— Штабная машина осталась без охраны, а в ней Знамя бригады.

Когда танк сдали назад, я увидел крытую штабную машину.

— Вон стоит гвардии подполковник, доложи, — сказал Субботин.

— Вы остаетесь здесь для охраны штаба, — приказал подполковник.

— Но как же так? — вырвалось у меня.

— Выполняйте последнее приказание.

— Есть, охранять штаб.

Неожиданно из темноты выскочил танк Т-34. Я кинулся навстречу ему. Остановил. Из верхнего люка показался командир танка. Пригласил его к начальнику штаба бригады.

— Пусть этот танк остается у штаба, а я не могу. У меня родные погибли в Сталинграде. Разрешите идти вперед? — попросил я.

— Ну что ж, — согласился подполковник, — желаю успеха.

Добежав до своей машины, я мгновенно вскочил в верхний люк.

— Федя, вперед!

В противотанковом рву виднелась светлая прогалина. К ней подходили наши танки. Это был проход. Федя с ходу проскочил его. Мы быстро мчались по улице и вели огонь. У перекрестка стали бить немецкие танки. Мы отвечали с места. Танк младшего лейтенанта Брославского проскочил под железнодорожный мост. Только он показался из-за дамбы — тут же болванка угодила ему в борт. Танк загорелся. Из танка успели выскочить Брославский и его башнер Молочков. Только подбежали к нам, как внутри танка взорвались снаряды, и взрывом башню отбросило вместе с пушкой вверх и в сторону.

— Механик и радист погибли, — плакал Брославский.

Его, видно, крепко контузило, потому что он с трудом стоял на ногах.

Молочков зажимал правый глаз ладонью.

— Что с вами? — спросил я.

Он отнял руку, а вместо глаза кровавое месиво…

У меня спазма сжала горло. Молочков был очень веселый и остроумный парень. К нему подбежал наш санинструктор, находившийся в одном из танков.

— Федя, вперед! — крикнул я срывающимся голосом. — Дадим гадам за Сталинград и за наших друзей!..

Танк рванулся вперед. Мы быстро оторвались от остальных боевых машин. Шли с большой скоростью, а казалось, что идем слишком медленно.

— Федя, жми на всю железку!

Впереди за дымом и пылью маячили удиравшие немецкие танки. Я стрелял бронебойными снарядами, а Соколов пускал очередь за очередью. Федя вел танк, меняя направления, потому что фашисты драпали, отстреливаясь.

Вдруг со двора выскочила женщина, протянув руки к танку, плача от радости, и чуть не попала под гусеницы. Из переулка бежали два мальчугана с немецкими винтовками. Они стреляли в воздух, салютуя нам, и показывали стволами винтовок в сторону удиравших немцев. Я оглянулся назад. Наших танков не видно. На броне нет ни одного автоматчика — всех покосили гитлеровцы.

В горле стоял ком горечи, боли и в то же время радости, что мы освобождаем людей, что враг бежит. Не дать ему закрепиться — вот главное.

Проехали между двумя высокими кирпичными зданиями. Начинался большой пустырь. Впереди справа поднялся черный столб земли, а затем слева. Опять мелькнули вспышки.

„Бьют из орудий и из танков, гады“, — подумал я.

Трудно было прицелиться — Федя то и дело менял направление. Но все же я выстрелил раз, другой.

Впереди показался железнодорожный переезд.

„Надо его захватить, — решил я. — А там и наши подоспеют“.

Вот уже осталось метров 70 до переезда. Сразу за переездом что-то вспыхнуло, навел пушку и выстрелил. Правее — опять вспышка. Затем еще одна. Только начал разворачивать башню — сильнейший удар сотряс весь корпус танка… В ушах отдалось таким звоном, словно весь танк был звенящим колоколом, но я все же выстрелил. А тут второй удар… Все поплыло перед глазами… Третий удар угодил в борт. Снова удар по башне… Ее даже развернуло, а к ногам упал прицельный прибор. Полная машина дыма… Танк остановился…

— Не могу вести — нога перебита, — услышал голос Феди.

Вместе со стрелком-радистом вытащили Федю. Взяли под мышки и понесли к ближайшему дому! Нога у Дудакова ниже колена беспомощно болталась. Все лицо в крови… Кругом рвались снаряды и взвизгивали пули, а к нам бежала женщина и звала:

— Сюда, сынки, скорее сюда!

Мы затащили Федю во двор, а там был глубокий окоп. Опустили в него Дудакова, перевязали ему ногу, прикрепили дощечку, чтобы нога держалась ровно.

— Пить… Пи-ить! — просил Федя, с трудом выговаривая слова пересохшими губами. Временами он терял сознание. У Володи Соколова лицо тоже было побито осколками, а из рассеченного сапога сочилась кровь…

Только тут заметил, что нет башнера. Я побежал к машине.

В это время появились наши танки. На них фашисты сосредоточили весь свой огонь. Танки развернулись и обходным путем стали пробиваться в сторону ГЭС.

Вскочил на башню. Сильнейший удар болванки ослепил и оглушил меня, отбросив на моторное отделение. Ноги онемели… Подтянувшись на руках к верхнему люку, я бросился в танк вниз головой. Башнер был без сознания. Он был на сиденье. Левая рука и голова свисали на люльку пушки.

— Василий Иванович, Василий Иванович! — тормошил его, стараясь привести в чувство.

— А… что? — смотрел на меня непонимающими глазами.

Я попытался завести мотор. С большим трудом выключил скорость. Выжал главный фрикцион, нажал на кнопку стартера — мотор не заводился… Нажал изо всей силы кулаком — завелся… Развернул танк и заехал за дом.

Дудакова надо было немедленно отправлять в госпиталь. И Захаров был ранен в руку и в бок. Женщины помогли перевязать ему раны.

— Пить! Пить! — просил Федя, теряя сознание.

Через передний люк его невозможно было протащить в танк.

Я обратился за помощью к женщине, которая бежала к нам и помогала перевязывать раны:

— Нет ли у вас досок или чего другого, твердого, чтобы положить раненого механика на моторное отделение?

Жалюзи и сетка погнуты и изуродованы. Женщина убежала. Через несколько минут принесла два больших листа жести. Мы положили их наверх, а на них Дудакова. Я сел за рычаги, а Соколов и Захаров поддерживали Федю. Повел машину вслед за ушедшими танками.

Немцы опять открыли огонь по танку. Впереди — слева и справа — и по бортам поднимались фонтаны черной земли, в люк летели комья. А наверху кровные братья… Надо их спасти. Хоть бы не попали!!!

Подвел танк к двум кирпичным домам. Чтобы проехать между ними, надо было развернуть танк вправо, а правый бортовой отказал… Пришлось остановиться, включить заднюю скорость, притормозить левым фрикционом и только тогда двинуться вперед… Снова танк забросало землей… Живы ли?! Нажал на всю железку газ… Мотор заглох… Снова завел и постепенно заехал за дом. Теперь мы в безопасности… Проехали несколько кварталов, встретили нашу мотопехоту.

— Скорей к тем домам, там уже нет немцев! — крикнул я подбежавшему лейтенанту. — Не знаешь, браток, где санитарная машина? — обратился я к нему.

— Видели на окраине города. Везите раненых туда, — посоветовал пехотинец, а сам с бойцами побежал к кирпичным домам.

„Значит, территорию закрепили“, — с радостью подумал я.

На самой окраине города встретили санитарную машину. В нее перенесли Федю. Он пришел в себя. Благодарил, что не оставили его. Но разве мы могли сделать иначе?! Он был роднее родного брата. Захаров ехать в медсанбат отказался.

Мы снова сели в танк. Я сел вместо механика-водителя. Захаров на мое место.

— Становись вместо башнера, — сказал я Володе Соколову. — Будешь заряжать пушку.

Соколов не падал духом:

— Прицельные приборы побиты, но мы будем стрелять с коротких остановок. Я буду через ствол наводить на цель.

Завел мотор, включил скорость, и танк рванулся вперед.

На перекрестке дорогу нам пересек начальник штаба нашего батальона гвардии капитан Геннадий Куз. Он махнул рукой, чтобы мы остановились. Я выглянул из люка. Куз свой танк узнал по номеру „1918“, который был написан крупными цифрами на башне. Он совпадал с годом моего рождения.