— Да и закон этого не разрешает, — вставил гончар Чермак.

— Вот именно, не разрешает! — подхватил Франта. — Но господин домовладелец — чуткой души человек, поглядите только, какое у него доброе лицо. Он уступит нам и без ссылок на законы, не правда ли, ваша милость?

Домохозяин побагровел.

— Я с вами больше не намерен разговаривать. Сказано, и точка! Нет у меня свободных квартир.

— «И точка»… Ай-ай-ай! Кто бы мог подумать, что вы такой несговорчивый! — удивился Франта Зауэр.

— Прошу вас больше не беспокоить меня и немедленно покинуть мой дом.

— Этого никак нельзя, ваша милость. Мы, видите ли, и есть «Черная рука» с Жижкова, и мы не уйдем отсюда, пока товарищ Кроусский с женой не получит квартиры в третьем этаже.

— Что вы такое затеяли? — взбеленился хозяин.

Тоник шагнул вперед. Глаза у него горели.

— Вы знаете, как не хватает квартир в Праге, — воскликнул он. — А вы спекулируете квартирой, сдаете ее под склад! Да понимаете ли вы…

— Погоди, Тоник, погоди, — прервал Франта, положив ему на плечо свою огромную руку. — Разве можно так сплеча? Надо не спеша и с толком. Ты не волнуйся сам и не нервируй господина домовладельца. Что, если его вдруг хватит удар? Это ведь будет на твоей совести. Уж ты лучше помолчи, Тоник. Что мы затеяли? — обернулся он к хозяину. — Очень простое дело, в котором мы не новички. Это дело мы уже провели раз тридцать, ха-ха! Товарищ Кроусский с женой въедет в квартиру, вот тогда мы и откланяемся. Очень просто, а?

— Ладно, — надулся хозяин. — Что мне тут с вами разговаривать! — Он смерил рабочих уничтожающим взглядом и выкрикнул угрозу, которая должна была ошеломить их: — Вот вызову полицию, пусть она с вами разбирается.

— Ой-ой-ой! — Франта хлопнул себя по бокам. — Это здорово придумано, ваша милость! Как это нам не пришло в голову! Сходим-ка в полицию, я там еще не бывал!

Хозяин схватился за телефонную трубку, но долго не мог дозвониться в участок. Рабочие посмеивались. Наконец, ему удалось соединиться с полицейским комиссаром.

— Ко мне в дом ворвалось шесть человек… совершенно незнакомые… — рассказывал взбешенный Козлик. — Требуют, чтобы я сдал им квартиру. Я обращаюсь в полицию за защитой!

Ему что-то ответили.

— Да! — крикнул он в телефон и повесил трубку. — В последний раз, — обратился он к рабочим, — спрашиваю вас: уйдете вы отсюда или нет?

— Нет! — крикнул Тоник.

— Погоди, Тоник, я ж говорил тебе, что надо не спеша и с толком. Ты же мне обещал…

— Нет! — хладнокровно ответил хозяину Чермак.

— Мы бы с удовольствием ушли, ваша милость, — сказал Франта Зауэр, — но только этого никак нельзя сделать, ведь на карту поставлена честь «Черной руки».

— Тогда пойдем в полицию! — загремел домовладелец.

— Пошли, ребята, в полицию, — ухмыльнулся Франта, — потолкуем о том о сем. До пяти часов еще много времени.

Они вышли на улицу. Франта Зауэр и Котрба отправились за Анной, а все остальные пошли в полицейский участок.

Полицейский комиссар сердито поглядел на вошедших. Это был не первый визит «Черной руки», и двоих из четырех посетителей он уже знал.

— «Черная рука»? — гаркнул он.

— Да, — угрюмо ответил старый Чермак.

Комиссар принял суровый и официальный вид.

— Слушайте, ребята, — сказал он, — вы хватили через край. Эти штучки плохо кончатся, вы на них чертовски обожжетесь… Итак, в чем дело, господин Козлик?

Козлик взволнованно заговорил. К нему, мол, вторглись какие-то самозванцы… где же демократия и порядок? У него уже получен задаток за эту квартирку, налоги платит он исправно… Комиссар слушал, скучая. Все это он слышал уже бог весть сколько раз и заранее знал, что ответят рабочие, если вступить с ними в спор. Комиссару было хорошо известно, насколько беспомощны жилищные отделы, он знал, что в его районе люди живут черт знает в каких трущобах — в подвалах, прачечных и сараях. Попусту тратить слова на все это не имело смысла, а пресечь нарушение порядка можно было только силою полицейского оружия, как это когда-то делали в старой Австро-Венгрии. Но это было запрещено. Правда, в стране все так быстро катилось к старому, что, отважься он, комиссар, на самочинные крутые меры, он, быть может, сделал бы блестящую карьеру. Но может случиться и обратное: за такую инициативу он поплатится головой, по крайней мере в переносном смысле слова.

Поэтому, выслушав всю историю, комиссар сказал кисло:

— Пойду сам посмотрю, в чем там дело.

Он надел форменную фуражку, взял с собой двух полицейских и пошел. В доме на Есениовой улице комиссар осмотрел однокомнатную квартирку в третьем этаже. Там стояли два ящика и множество бутылок с минеральной водой. Кухонное окно выходило на лестницу.

Домохозяин нервничал все больше, а рабочие сохраняли хладнокровие и знай твердили свое: «Дайте нам ключ!»

Франта Зауэр, вернувшись с Анной, застал всю компанию в кухоньке. Хозяин кипятился и повторял свои доводы, а комиссар хмуро отвечал ему. Потом все пошли к домовладельцу. Там канитель продолжалась: Козлик волновался и кричал, а рабочие с однообразием граммофонной пластинки твердили, что превращать квартиру в склад — незаконно и вообще свинство, потому что в Праге столько людей без крова; это, мол, должен признать и сам господин полицейский комиссар. Как ни старайся домохозяин, они не уйдут, пока не получат ключ от квартиры. Тоник хмурился и молчал. Типографщик Вик вынул часы и проверил их по большим настенным часам с золоченым циферблатом и узорными гирями.

Домохозяина особенно бесило добродушие Франты Зауэра, — тот закурил папироску и стряхивал пепел за печку.

— Не смейте курить! — рявкнул на него Козлик. — Вы что, в хлеву?

Франта ухмыльнулся и сделал еще одну глубокую затяжку.

— Нет так нет! — мирно сказал он, снова стряхнул пепел за печку и спрятал окурок в жилетный карман.

Домохозяин бегал по ковру. Его массивное лицо и толстая шея налились кровью, — казалось, его вот-вот хватит удар. Сознание того, что он, богатый делец и человек со связями, бессилен против этих трех рабочих из предместья, несмотря на свое неоспоримое право собственности и на то, что с ним тут трое полицейских, приводило его в ярость. Он не даст ключа, не даст, не даст! Лучше умрет на месте, а не даст!

— Разве я не плачу налогов, черт побери?! — кричал он уже охрипшим голосом. — Господин комиссар, защитите меня! Или закон уже ничего не стоит?

Комиссар флегматично сидел в красном плюшевом кресле.

— Может быть, вы все-таки договоритесь добром? — твердил он унылым голосом.

Позолоченные часы на стене, в унисон с церковными часами на башне, бой которых услышала и Анна, пробили пять. Анна все еще стояла на улице с неразговорчивым Котрбой и двенадцатилетним Пепиком. Ее нервы не вынесли ожидания, и она заплакала. У них нет и не будет квартиры! Зачем их зря обнадеживают? Анна была вся в слезах, платочек в ее руке промок — хоть выжми.

— Не плачь, товарищ, через десять минут ты будешь уже в квартире, — сказал ей угрюмый Котрба, и впервые в его голосе прозвучало участие.

Было пять минут шестого. В нескольких стах шагах от Анны почти безлюдная улица вдруг наполнилась людьми. Молодые рабочие выбежали после работы из ворот соседней фабрики. Глубоко вдыхая свежий воздух, толпа молодежи полилась по улице в сторону Анны. Потом фабричные ворота выбросили новые группы людей, и они зашагали, догоняя предыдущих. Авангард этой армии труда быстро устремился вниз по Есениовой улице. Теперь из ворот лился сплошной людской поток. Во всю ширину улицы бурлила черная река, фабричные ворота выбрасывали все новые и новые волны людей, и густой поток, еще не растекшийся по соседним улицам, тяжело катился к дому, около которого стояла тележка с вещами Тоника.

Первая волна толпы уже докатилась до Анны. Трое парней в пиджаках поверх синих спецовок, с юношески свежими, но чумазыми лицами, спросили почти разом:

— Что это тут такое? Переселение? Вас не впускают?

— Домовладелец, стерва, спекулирует квартирой, сдал ее под склад и не дает ключа. Эта бедняжка осталась на улице, вы только поглядите! — объяснял неожиданно оживившийся Котрба.

Парни весело и сочувственно засмеялись, сверкнув молодыми, белыми зубами. Один из них, вихрастый блондин, повернулся лицом к толпе, сунул в рот два пальца и оглушительно свистнул разбойничьим посвистом. А самый маленький и чумазый приложил руки ко рту и закричал:

— Ребя-а-а-та, айда сюда! Здесь пересе-ле-е-е-ние!

Полицейский, стоявший у ворот, вошел в подъезд и запер его за собой.

Рабочие окружили Анну.

— В чем дело?

— Что такое?

— Переселяетесь?

— «Черная рука»?

Кругом раздался смех.

Котрба разъяснял, словно произносил агитационную речь:

— Этот жулик спекулирует квартирой: сдал ее под склад. У самого пять комнат и ряшка, что у борова. А бедняков не пускает в крохотную квартиру. Они ждут тут уже третий час, а у спекулянта там сидят полицейский комиссар и два фараона.

Кто-то снова свистнул в два пальца. Посвист, перекликаясь, повторился несколько раз. Взбудораженная кипучая толпа окружила Анну.

— Пойдем вселим их в квартиру! — крикнул кто-то.

— Пошли туда, айда!

Толпа устремилась к подъезду. Но подъезд был заперт. Послышались гневные возгласы. Чьи-то руки затрясли ручку двери, шесть ног забили в филенку. Но дверь была прочная.

Это был момент, когда сто пятьдесят рабочих жижковской фабрики стали коллективом. Это сделало препятствие, преградившее им путь, — дверь, трещавшая от ударов. Люди теряли индивидуальные черты, сливались воедино.

Вот так же возбужденная и ликующая толпа доисторических людей, одетых в звериные шкуры, волновалась на краю ямы, в которую попался громадный мамонт; они предвкушали близкое пиршество, злились на последнюю помеху, рычали от радости и от голода, швыряли в зверя каменья, протыкали ему брюхо заостренными кольями.