И тогда изменился взгляд и у Анны, из него исчезли робость и испуг, он стал твердым, глаза ее вспыхнули. Бывшая служанка выпрямилась, словно стала выше ростом. Ее смущение исчезло, и она сказала враждебно и сурово:

— Вы будете стрелять в нас? Мы в вас тоже, сударыня!

И, повернувшись, пошла прочь. Она уже знала, куда ей идти. Не к Тонику, а к рабочим, к своим. Ибо Тоник всегда со своим классом, где бы он ни был в данный момент — плечом к плечу с Анной или вдали от нее. Со своим классом! С теми, кто дал ей возлюбленного и мужа, кров и дитя, кто всегда был с ней в трудную минуту.

Она пойдет на завод!

И Анна твердым шагом направилась к трамвайной остановке, не обращая внимания на элегантную даму, охваченную негодованием, побледневшую от гнева. Какая неблагодарность и дерзость, как неслыханно бессовестны эти пролетарии, как грубо ответила эта прислуга ей, даме, которая, по доброте душевной, нарушив данное супругу слово, хотела спасти жизнь Анне и ее мужу — самое ценное, что есть у человека!

— Дрянь! — прошипела Дадла вслед Анне.

Анна поехала на завод. В ней уже не было ни страха, ни тревоги, сердце ее наполняла решимость. Когда трамвай подъезжал к району Карлина, Анна издалека увидела рабочую демонстрацию. И у нее взволнованно и радостно забилось сердце. Да, это они, это товарищи! Обыватели, ехавшие в трамвае, вставали с мест и глазели в окна. Анна выскочила из вагона.

Товарищи идут. Вот они!

Вот с красным знаменем шагает пролетарский Жижков. За ним Карлин и Либень, Голешовице и Высочаны. Тысячеголовая масса, суровая и молчаливая, идет по городу. Эти черные непреклонные шеренги вышли из ворот ткацких и прядильных фабрик, мукомолен и пекарен, столярных мастерских и лесопилок, угольных и дровяных складов, литейных цехов и вагоностроительных мастерских, механических и химических заводов, вокзалов и транспортных депо. Это рабочие, эксплуатируемый пролетариат, который, однако, сильнее всех стихий, ибо он сознает себя хозяином мира. Тысячи раз рабочих разбивали наголову, тысячи раз лилась их кровь — и все же они снова идут на штурм, уверенные в победе. В этот декабрьский день всех их объединяет идеал нового строя и над ними реет алое знамя. Колонны демонстрантов идут во всю ширину улицы, мостовая сотрясается от их поступи.

Навстречу демонстрантам бежит женщина. Это Анна, белокурая пролетарка.

— Кольбеновцы здесь? — восклицает она.

— Здесь! — отвечает кто-то.

Анна отступает к стене, толпа течет мимо нее, тысячи лиц проплывают мимо. Анна ищет глазами кольбеновцев. К ней подбегает юноша.

— Анна! Ты здесь?

Это Ярда Яндак. Он радостно жмет ей руку, глаза его сияют. Впервые он назвал ее на «ты».

— Яроушек!

Анна и Яроуш становятся в ряды, присоединяются к демонстрации, сливаются с ней.

— А где Тоник?

— Его и еще нескольких товарищей послали вперед. В парламенте с утра заседает Исполнительный комитет партии. Мы идем туда.

Многотысячная толпа марширует по городу, ее поступь гулко раздается среди домов. На крышах домов лежит снег. Торговцы с грохотом опускают железные шторы.

Демонстранты вступают на Староместскую площадь. Они у цели, и сознание этого волнует их. Их кровь словно течет единым потоком, все быстрей и быстрей… У толпы единый пульс, он бьется общим ритмом. Тысячи голов поднимаются, как одна голова. Шаг звучит громче. Тысячи голосов поют как один:

Рабочий гимн превратился в боевую песню, она вздымается бурным и грозным хоралом, она сотрясает стены старинных зданий на Староместской площади, отражается от готических окон ратуши и каменных плит Тынского собора. Многократно повторяемая эхом истории, эта песнь летит к верхушкам башен и взлетает с их шпилей к небесам, покрытым тучами, превращается там в бурю и молнии.

Красное знамя в головных колоннах демонстрации уже миновало храм св. Микулаша, а далеко позади, на Целетной улице, еще не отзвучал припев:

— Товарищ! — Кто-то нерешительно потянул Анну за рукав. — Твоего мужа тут нет? Где же он?

Анна не знает этого неприятного человека в очках, но он кажется ей подозрительным. Она хочет позвать Ярду, но человек, заметив это, спохватывается и исчезает в задних рядах. Через полминуты Анна снова видит его: он выходит из рядов и быстро исчезает в боковой уличке.

Демонстранты идут по Капровой улице. В пятистах шагах отсюда, перед парламентом, на площади с круглым цветником, запорошенным снегом, идет рабочий митинг. На этой самой площади, менее двух часов назад совсем безлюдной, Анна разговаривала с Дадлой. Сейчас площадь наполовину заполнена людьми. Но здесь только рабочие со Смихова, которые пришли с другой стороны, через мост. На том берегу Влтавы мало заводов, и главная масса демонстрантов еще только подходит от Жижкова, Либени и Карлина. Сейчас они уже на Капровой улице.

На парапете парламента стоит оратор. Это старый Штурц, ветеран рабочего движения, много сидевший в тюрьмах. В шестьдесят два года он такой же пламенный революционер, каким был в двадцать.

— Всеобщая забастовка! Только таким может быть наш ответ на вчерашнее кровопролитие! — призывает он.

Митинг отвечает бурным одобрением.

В здании парламента, в помещении социал-демократической фракции, заседает Исполнительный комитет партии. Но и сюда правительство послало полицию: в воротах, украшенных двумя каменными львами, стоит взвод полицейских в полном вооружении, а в восточной части площади видны вооруженные шеренги; они спокойно выжидают. К полицейскому офицеру подходит человек в очках, что-то докладывает и быстро отходит.

Толпа на площади слегка дрогнула. Люди чего-то ждут, напряженно прислушиваясь. Со Староместской площади доносится пение.

Оратор на парапете говорит о важных вещах, но его слова теряются в сыром воздухе, люди уже не слушают его. С Капровой улицы слышна песня! Все головы поворачиваются в ту сторону.

На Капровой улице гремит песня.

Гремит рабочая песня!

Демонстранты заполнили всю улицу. Пролетарии Большой Праги{158} идут сюда! Над их головой реет красное знамя. Боевой красный цвет ликует над тысячами голов. Ура-а-а! Какой это великий момент!

Знаменосец крепче сжимает в руке древко, выше поднимает знамя. Полотнище развернуто во всю ширину и полощется на ветру. Передние ряды ускоряют шаг. Анна и Ярда в первых рядах, около знаменосца.

Рабочие бегут по площади навстречу демонстрантам.

В этот момент выступает полиция. Выскочив из-под прикрытия, полицейские рассыпаются цепью и тоже бегут навстречу демонстрантам, сжимая в руках резиновые дубинки. Они хотят помешать двум потокам людей соединиться.

Но полицейские опоздали на несколько секунд. За спиной у них толпа, устремившаяся с площади, перед ними масса людей, текущая с Капровой улицы. Секунда — и полицейские сжаты между надвигающимися стенами человеческих тел. Толпа напирает, волнуется. Слышны громкие крики. На головы обрушиваются первые удары, в воздухе мелькают полицейские дубинки и палки демонстрантов. Откуда-то летит обломок кирпича, и полицейский хватается обеими руками за лицо. Начинается свалка.

И вдруг — щелк… щелк… щелк!.. — полицейские выхватили револьверы и открыли огонь.

Щелк… щелк… щелк!.. — звук совсем не страшный, даже какой-то пустяковый, словно игрушечный. Анне не страшно.

Щелк… щелк… щелк!

«Наши, видно, тоже стреляют», — думает Анна.

Красное знамя вдруг странно заколебалось и склонилось к земле. Знаменосец повалился ничком. К знамени подбегает Ярда Яндак и высоко поднимает его. «Ура-а-а!» — кричит он. Глаза его широко открыты.

Полицейский в упор стреляет ему в лицо. Несколько мгновений густая толпа еще держит убитого наповал студента, потом он падает лицом в талый снег.

Толпа бросает Анну то вперед, то назад, куда-то несет ее, опять тащит назад. На мгновение Анна видит, как из-под каменной галереи выбегают полицейские и, со штыками наперевес, бегут по площади, стараясь рассеять толпу и загнать людей на мост. Там тоже идет кровавая расправа, хлопают выстрелы. Очищенное от людей белое пространство на площади то увеличивается, то уменьшается. На снегу лежат раненые. Но Анне не страшно, все происходящее кажется ей нереальным и далеким.

Толпа снова несет ее. Вот она уже в боковой улице, среди волнующихся людей. Здесь немного просторнее. Сзади слышатся топот и крики, потом опять хлопают несколько выстрелов.

— Здесь нас не пустят, — кричит кто-то рядом с Анной. — Надо перейти через мост Легий и пройти по той стороне.

Толпа спешит по пустым улицам, Анна бежит вместе со всеми. Запыхавшись, люди переходят на шаг. Они идут мимо прохожих, которые еще ничего не знают. Они упорно идут вперед, нахмурив брови и блестя глазами, в которых не гаснет боевой пыл. Они идут, как бойцы на фронте.

Быстрыми шагами они переходят мост и по другому берегу спешат к парламенту.

Улица забита людьми. Толпа бурлит около трех вагонов трамвая — это рабочие, которых полиция отогнала от парламента, остановили трамвай и вытаскивают оттуда полицейских, пытавшихся пробраться в тыл толпе. Отняв у полицейских дубинки, рабочие волокут фараонов за шиворот и крепко молотят кулаками. Полицейские даже не обороняются, они только защищают руками глаза и пытаются удрать. На земле повсюду валяются их каски.

Демонстранты, подбежавшие вместе с Анной, перехватывают полицейских, оттесняют их к стенам домов. Анна останавливается посреди улицы.

— Тоник, товарищ Тоник! — кричит она, взмахнув руками.