Народ любит своих героев. И люди по обоим склонам Карпат еще сегодня вспоминают о своем Довбуше (так его имя произносят в Прикарпатье).

«Он казнил за людскую кривду». — «Был жестоким к панам, а к простым людям милосердным и ласковым». — «У богатых брал, а бедным давал». — «Пока он был жив, паны его боялись — лучше стали, и бедному люду было легче». — «Появится еще на свете новый Довбуш».

Это уже не Олекса Довбуш, каким он был в действительности. Это легенда. Или лучше сказать: глубокий вздох, который рождает легенду.

Преданий о Довбуше много. Народ связывает с его именем горы, деревни, замки, одинокие деревья и камни. Он убил дьявола, который поносил господа бога, и бог сделал его самым сильным из людей и неуязвимым в бою. Убить его могла только серебряная (или стеклянная) пуля, над которой двенадцать священников отслужили двенадцать обеден. Причем предварительно они должны были спрятать ее в яровую пшеницу, освящаемую духовным пастырем во время богослужения. Он нападал на замки, наказывал жестоких панов, раздавал мешками дукаты, возвращал бедным людям заклады от еврейских ростовщиков, наносил поражения регулярным войскам. На Кедроватом у него был каменный трон, с которого он отдавал распоряжения народу, и там же он зарыл клады. Если бы кто-нибудь нашел эти клады и выкопал, они ослепили бы своим блеском весь мир. Предала его возлюбленная, по имени Дзвинка (в легенде уже забыто, что Дзвинка — это фамилия, а не имя). Она, девять раз поклявшись молчать, выведала от него тайну серебряной пули. Могила его затеряна где-то среди скал Кедроватого, и когда в тень ее проникает первый весенний луч и касается сердца Олексы Довбуша, в мире наступает пасхальное воскресенье. Но придет время и появится новый Довбуш. Перед смертью закопал Олекса глубоко в землю свой мушкет. Каждый год он поднимается чуть-чуть ближе к поверхности, и, когда совсем выйдет из земли, это предсказание сбудется.

О смерти Довбуша сохранилась народная баллада. Суровая и прекрасная, жестокая и нежная, как Карпатские горы.

Она возникла, очевидно, в ту пору, когда воспоминания о действительном Олексе Довбуше еще живы были в памяти людей. Разумеется, и эта баллада повествует о возлюбленной разбойника и о выведанной ею тайне серебряной пули, продолжая тем самым старую традицию и утверждая, что не приличествует мужчине, если он желает чего-нибудь добиться в жизни, связываться с этим чертовым коварным племенем. Но смерть Довбуша, о которой мы знаем из протокола допросов Степана Дзвинки и Васыля Баюрака, баллада рисует удивительно верно. Автору ее известны местные названия, он знает о Степане Дзвинке и не путает его фамилии с именем. Известны ему и подробности. Он осведомлен о времени нападения на хату Дзвинки, о том, как Довбуш высадил двери, и о том, откуда раздался роковой выстрел, о приказании Олексы Довбуша поджечь дом, о двух хлопцах, несших раненого (имена, правда, здесь приводятся другие, но возможно, что это только прозвища Баюрака и Орфенюка), упоминает он и о хвое, которой был прикрыт Довбуш. Только об одном он ничего не хочет знать — о надругательстве над телом Довбуша, о том, как его труп возили от деревни к деревне, а потом выставили для всеобщего обозрения в Коломыйской ратуше. Между тем столь хорошо осведомленный автор или авторы наверняка знали бы факты, известные всей округе. Но в песне, разумеется, всего этого нет. Она милосердна к мертвому телу Довбуша и не допускает, чтобы в балладе произошло то, чего не должно было произойти в действительности. А это уже стилизация и искусство.

Песня о смерти Довбуша по сей день поется по обоим склонам Карпат. Автор этих очерков приводит ее в той редакции, которую дает в своем романе «Каменная душа» Гнат Хоткевич{228}.

Олекса Довбуш был последним крупным разбойником Полонинских Карпат.

У него нашлось еще много последователей, но почти никто из них не оплодотворил народную фантазию, и все они исчезли бесследно.

В Колочаве, историей которой я больше всего занимался, живы воспоминания еще о двух разбойниках, но, как мне кажется, весьма смутные. Тут нельзя с уверенностью положиться ни на факты, ни на имена, не говоря уже о датах. Одно из них — это предание о еврейском разбойнике Хаиме Пинте. Рассказывают, как, обобрав до нитки попавшихся к нему в руки богатых евреев, он, чтобы выведать, где они прячут деньги, прикладывал к их телу раскаленные монеты. Однажды, когда Пинтя ночевал на Квасовце, его враги повалили пастушью колыбу, в которой он спал, и прямо сквозь хвойные ветви проткнули его тело заостренными кольями. Помнят здесь и о Иосифе Полянском, о том самом Полянском, который субботними вечерами через освещенные окна стрелял в евреев, склонившихся над белыми хлебцами и рыбой праздничной трапезы. Этого Иосифа Полянского не могли одолеть двенадцать высланных против него парней. А когда его, уже в кандалах, вели солдаты, Полянский волочил за собой, «как метлу», парня из Кричова, к которому он был прикован, и пел:

Но это все мелкие, так сказать, местные разбойники, и скромная их слава не выходит далеко за границы села.

Последним разбойником Полонинских Карпат был Никола Шугай. И я осмеливаюсь утверждать, что он был не только последним из прославленных разбойников прошлого, но и вообще последним разбойником в этих краях. Дело в том, что предпосылки для столь героического ремесла исчезают даже здесь. Мало изменились дремучие леса, где попрежнему можно встретить оленя или рысь, увидеть орлиные и вороньи гнезда. Все теми же остаются пропасти и скалистые лесные лощины с медвежьими берлогами. Но меняются условия жизни людей, а значит и их мысли. В Прикарпатье едва ли еще родится разбойник. Ведь это слово подразумевает соединение в одном человеке черт обыкновенного грабителя и народного вожака. Теперь же и в Прикарпатье будут рождаться либо просто грабители, либо настоящие народные вожди.