Наконец пришел долгожданный приказ — наступать!

Дивизия прикрывала правый фланг 4-й ударной армии, продвигающейся на Полоцк. Первыми пошли вперед подразделения 156-го стрелкового полка, а с 1 июля уже все части дивизии с походного рубежа в районе к северо-востоку от города Дретунь гнали гитлеровцев, не давая им передышки и возможности закрепиться на промежуточных рубежах.

Во время наступления части 16-й стрелковой дивизии перерезали железнодорожную линию Полоцк — Псков и освободили две железнодорожные станции, а 4 июля участвовали вместе с другими соединениями в освобождении Полоцка. По этому случаю приказом Верховного Главнокомандующего была объявлена благодарность всем войскам, участвовавшим в боях за освобождение этого важного железнодорожного узла и сильно укрепленного района гитлеровской обороны, прикрывавшего направление на Двинск (Даугавпилс).

Впервые в приказе Верховного Главнокомандующего был упомянут крупный латвийский город Даугавпилс и даугавпилсское направление, и мы с нетерпением ожидали упоминания в скором времени швянчёнского, утенского или паневежского направлений. Ведь это уже родная Литва!

В боях за Полоцк гитлеровцы сопротивлялись с упорством загнанного зверя. Так, 2 июля фашисты неоднократно пытались контратаковать 167-й стрелковый полк, но безуспешно — все контратаки были отбиты, враг понес большие потери.

Во время Полоцкой наступательной операции, когда бои шли уже на подступах к самому городу и до его освобождения оставались считанные часы, погиб смертью храбрых командир 156-го стрелкового полка подполковник Анатолий Кеселис. Он был литовец родом из Сибири и уже в гражданскую войну служил в рядах Красной Армии.

Сначала Кеселис был начальником отдела войсковой разведки штаба дивизии, и на фронте под Орлом мне неоднократно приходилось с ним общаться, помогая при опросе захваченных «языков». Затем принял полк. И вот в Полоцке мы навсегда попрощались с верным сыном своей Отчизны Анатолием Кеселисом…

С тяжелым сердцем покидали мы этот город. Лежал он тогда в развалинах, изуродованный и истерзанный. Кое-где еще дымились пепелища. На улицах путь преграждали завалы — спиленные столбы, какие-то бочки, скрученные провода, сломанная мебель, различные предметы домашнего обихода. Вместе со своими четвероногими помощниками — специально обученными служебными собаками — саперы уже занимались своим делом — тщательно проверяли каждый дом, каждый двор, закоулок, и в результате на стенах появлялись надписи: «Мин нет!»

Неглубокую речушку Полоту одолели вброд. Мост через Двину был взорван, и его искореженные железные фермы и быки зловеще торчали из воды. Однако рядом по сооруженному саперами новому деревянному мосту непрерывным потоком двигались на противоположный берег грузовики, артиллерийские орудия, обозы, пехотинцы…

Бросили прощальный взгляд в ту сторону, где остались дорогие нам могилы, и машина устремилась дальше на запад, туда, где части дивизии вели бои с отступавшим противником. Немцы то тут, то там предпринимали контратаки, стремясь дать возможность своим основным силам оторваться от преследования. После захода солнца они открывали огонь из пушек и минометов по нашим позициям. Подобные «концерты» повторялись каждую ночь. Дело в том, что, не имея возможности вывезти все свои боеприпасы, гитлеровцы старались их израсходовать и в то же время под гром артиллерийской канонады незаметно отвести свои войска. В связи с этим все мы эти дни спали в отрытых щелях. Хорошо, что все эти дни стояла сухая, теплая погода.

11 июля 16-я литовская стрелковая дивизия последний день вела боевые действия у рек Нища и Дрисса. За две недели наступления на полоцком направлении она освободила 148 населенных пунктов, в том числе три железнодорожные станции, захватила большие трофеи, уничтожила свыше 2000 гитлеровцев.

В ночь на 12 июля начался долгожданный марш в Литву. Было известно, что бои развернулись на территории Литовской ССР, а наша дивизия еще воевала под Полоцком.

Некоторые бойцы, не скрывая обиды, спрашивали: «Как это будут освобождать Литву без нас?..»

Командирам и политработникам приходилось проводить большую разъяснительную работу, убеждая личный состав, что и здесь, у Полоцка, громя врага, мы также помогаем освобождать Литву. Когда командующему фронтом генералу армии И. X. Баграмяну стали известны настроения некоторых наших воинов, он позвонил комдиву и сказал: «Надо успокоить товарищей — литовской дивизии еще немало придется повоевать за освобождение своей республики!»

Итак, 12 июля мы начали марш из района Полоцка через Ветрино, Шарковщину, Тверячюс, Сведасай, Субачюс, Паневежис, Шядуву. Предстояло пройти 500 километров и 2 августа сосредоточиться в районе Шяуляя.

На марше мы услышали радостную весть о том, что войска 3-го Белорусского фронта разгромили окруженную 15-тысячную группировку противника и 13 июля освободили столицу Литовской ССР город Вильнюс!

В тот день в дивизии царило небывалое оживление, у всех было приподнятое настроение, и мы друг друга поздравляли по нескольку раз!

15 июля штаб дивизии остановился на привале в окрестностях местечка Жуковщизна. Здесь же сосредоточились отряды белорусской партизанской бригады. Состоялась душевная, радостная встреча. В честь отважных народных мстителей участники художественной самодеятельности дивизии устроили концерт. Партизаны расселись полукругом, обвешанные оружием самых разнообразных систем чуть ли не из всех стран Европы. Один был вооружен немецким автоматом, у другого увидел хорошо знакомый мне по службе в литовской буржуазной армии бельгийский пистолет «ФН». Кто-то хвалил свою винтовку французского производства… У каждого на ремне висели по две-три гранаты — наши и немецкие. У многих в чехлах были самодельные длинные ножи. Некоторые партизаны носили немецкие шинели, френчи.

Мы тогда находились далековато от передовой — даже артиллерийской канонады не было слышно, — но народные мстители все же ни на минуту не расставались со своим оружием — таков был непреложный закон партизанских будней, ставший привычкой. Состав отряда был весьма пестрый — и мужчины, и женщины всех возрастов. Степенно о чем-то беседовали седовласые бородатые старики, а рядом вооруженные подростки, почти дети. Смотрел я с любовью на этих людей с мужественными обветренными лицами, готовых в любую минуту выполнить самое опасное задание командования, а в душе моей теплилась надежда, что скоро где-нибудь в Литве вот так же встречу своего брата Александра…

Во время боев под Полоцком у меня появилась дополнительная работа — начальник отдела приказал подключиться к опросу военнопленных, которых было настолько много, что переводчики штаба дивизии и полковых штабов были просто не в состоянии справиться со своими обязанностями. Еще никогда наши части не брали такого количества пленных, как в этих боях. Впервые пришлось столкнуться с «тотальными» немецкими солдатами, призванными Гитлером в армию после объявленной им так называемой тотальной мобилизации. Это были, как правило, престарелые и больные люди либо безусые юнцы. Смертельно напуганные гитлеровской пропагандой о том, что большевики якобы расстреливают немецких военнопленных, они сначала не могли вымолвить ни слова. Но, постепенно успокоившись, начинали понимать, что никто не собирается их убивать, и они охотно рассказывали об обстановке на своем участке фронта, о настроениях среди солдат, а также о положении в фатерлянде, то бишь в Германии. Один показал письмо, полученное от родителей из Любека. Город подвергся основательной бомбежке авиацией союзников. Люди живут в уцелевших подвалах или землянках. Родители молят бога, чтобы скорей кончился этот кошмар.

Беседовал я с ними и просто удивлялся происшедшей метаморфозе — этакие агнцы, прямо ангелы. «С Гитлером — ничего общего. Воевать не хотели. Массовые убийства людей? Ничего об этом не знали». Одним словом, мы здесь вроде ни при чем…

В ближнем тылу противника наши славные разведчики из засады разгромили немецкий обоз, и среди захваченных в плен военнослужащих оказался также старший лейтенант — ветеринарный врач.

Привели его в штаб дивизии, щеголеватого, при всех регалиях, причем с чемоданом в руках. При допросе он пытался создать о себе впечатление как о личности интеллектуальной, культурной, не причастной к совершаемым нацистами преступлениям. Он то и дело повторял:

— Мое дело было только лошадей лечить…

Однако, когда для досмотра был открыт его чемодан, все ахнули: рядом с аккуратно сложенным бельем и предметами личного туалета красовались изделия из фарфора, старинные шкатулки искусной работы, столовое серебро, старательно свернутые в трубку, снятые с подрамников, исполненные маслом картины — два пейзажа и один натюрморт, а также наручные часы разных марок, серьги с драгоценными камнями, золотые обручальные кольца и другие вещи, награбленные у местного населения.

Больше всех увиденное огорчило участвовавшего в допросе лейтенанта Г. Рольникаса, который, укоризненно покачав головой, сказал:

— Интеллигентом еще называетесь. Как вам не стыдно, ведь вы врач?!

Г. Рольникас был уже пожилой человек, высокоэрудированный юрист, получивший высшее образование в Германии. Он был по характеру очень мягкий, добродушный и настолько деликатничал при допросе военнопленных, что над ним даже иногда незло подтрунивали: «Доктор Рольникас опять по-отечески журил эсэсовских изуверов: „Фи, нехорошо так!“».

Нам показалось, что и на сей раз он собрался читать нравоучения немецкому офицеру-мародеру, когда тот в свое оправдание начал лепетать, что он, дескать, брал все это только с благородной целью — уберечь произведения искусства от невежественных немецких солдат, которые могли всю эту прелесть уничтожить…