— Товарищ консул! — вдруг услышал Антонов радостное восклицание. — Неужели вы с нами? Добро пожаловать!

У трапа стояла Наташа, та самая глазастая стюардесса, из-за которой в прошлом году он сцепился с Кротовым. Надо же, как повезло!

— У вас будет приятное общество, — посмеялся Ермек. — Вечно вы в окружении красивых женщин.

— Ты что, хочешь сказать, я бабник? — шутливо нахмурился Антонов.

— Нет! Просто жизнелюб.

— Такой же, как и ты?

— Такой же, как и я…

Ермек погасил улыбку:

— Передайте, пожалуйста, мой привет Ольге Андреевне.

— Непременно передам!

Два асибийца в синих аэропортовских комбинезонах вытаскивали из-под самолета металлические уголки — фиксаторы. Водитель самодвижущегося трапа полез на свое сиденье — значит, пора!

— Так много я хотел тебе сказать на прощанье, Ермек! Целую речь приготовил… — Антонов слабо улыбнулся. — Да вот не успел…

— Зачем нужна речь? Я и так все знаю.

— Конечно, знаешь. Только ты… — Он сжал его локоть. — Только ты, Ермек, пожалуйста, не гони лошадей, слышишь, но гони! А если уж гонишь, то приглядывайся к дороге. Здесь не казахстанская степь. Честно говоря, Ермек, мне будет жаль, если ты себе сломаешь шею на пустяковой кочке.

— Если уж сломаю, то не на пустяковой. Это я вам обещаю!

Он усмехнулся в свои длинные висячие усы, которые за последние месяцы отросли и делали взрослее и строже его скуластое, совсем еще юное лицо.

Ермек так и остался на летном поле, и, когда самолет уже поднимался, Антонов в иллюминатор увидел его юношески тонкую одинокую фигурку в гигантской сетке бетонных плит аэродрома.

Самолет взял курс на север. «Вот и все! — сказал себе Антонов. — Точка!»

Вера! Это была полная неожиданность. Пассажиров в рейсе оказалось мало, и он издали увидел Верину аккуратную темную головку. Вера сидела в центральном салоне, и рядом с ней было свободное место. Она обрадовалась:

— Неужели вы? Как здорово!

Вера возвращалась в Москву совсем, срок командировки ее окончился, была счастлива, оживленна, разговорчива.

— Через несколько часов мы дома! Просто чудо.

Все такая же — искренняя, открытая, каждую минуту готовая к радостному приятию жизни.

Она была в легкой белой кофточке, и с ее шеи на тонкой цепочке свисал крохотный серебряный кулончик, сделанный в виде африканской маски.

— О! — воскликнул Антонов. — У вас роскошное приобретение. Купили все-таки?

— Подарили….

Он сжал ее руку, лежащую на подлокотнике кресла:

— Как же я рад, Верочка, что лечу вместе с вами!

Когда самолет набрал высоту, к ним подошла стюардесса, наклонилась к Антонову, обдавая его лицо запахом хороших духов, зашептала:

— Я вам, Андрей Владимирович, сейчас шампанского из первого класса принесу. Излишечек образовался, — взглянула на Веру, заговорщически подмигнула, — и вам.

Когда Наташа, легкая и стройная, упорхнула, едва касаясь туфлями ковровой дорожки, Вера рассмеялась:

— Вы все-таки настоящий Дон Жуан! И, пожалуйста, не отпирайтесь!

Перед посадкой в Москве он сказал Вере, что охотно подбросит ее до дома, возможно, за ним приедет служебная машина, а если нет, то возьмет такси.

Она покачала головой:

— Спасибо, но меня будут встречать.

— Родные и близкие?

— Родные и близкие.

В Шереметьевском аэропорту он, как дипломат, таможенному контролю не подвергался, а Вере пришлось задержаться. Он ждал ее у стеклянной стенки-ограды при входе в большой зал. За притемненным стеклом белели лица и руки встречающих. Он прошелся вдоль стены: лиц, которых ожидал увидеть, не было. Прошел еще дальше. Вдруг его внимание привлекла чья-то улыбающаяся за стеклом физиономия: черные, круглые, вроде бы изумленные глаза. Так это же Сережа, тот самый парень, которого он пригрел в своем доме в первый день нового года! Какой быстрый, уже в Москве! Машет рукой, Антонов тоже махнул в ответ, но тут же понял, что Сережа смотрит вовсе не на него, а куда-то в сторону. Антонов оглянулся: от пропускных стоек таможни шла Вера.

В зале Сережа бросился к Вере, схватил ее за руки, взъерошенный, счастливый.

— Ну, здравствуй!

Вера смутилась, покраснела, пряча глаза от Антонова, промолвила:

— Знакомьтесь, Андрей Владимирович, это Сережа… мой друг!

— А мы знакомы! Знакомы! — радостно вскрикивал Сережа, схватив руку Антонова.

— Может быть, подвезти вас, Андрей Владимирович? — предложил Сережа. — У меня машина.

И не без гордости добавил:

— Своя машина. «Запорожец», месяц назад купил.

— Нет, спасибо! Меня должна встречать жена, — сказал Антонов, глядя на Веру. — Наверное, она где-то здесь…

Вера простилась с ним, почему-то не решившись подать руки:

— До свидания, Андрей Владимирович!

— Прощайте, Верочка!

Щеки ее полыхали.

Сергей, сноровисто подхватив Верины чемоданы, поволок их к выходу. Вера покорно шла за ним.

Антонов прождал полчаса. Не могло быть, чтобы его не встретили! Он почему-то был убежден, что непременно приедет Ольга, и, конечно, с Аленой.

Он снова нервно походил по залу, и его все больше охватывали тревога, грусть и обида. Может быть, они не получили телеграммы? Наверняка не получили!

Он окликнул носильщика с тележкой:

— К стоянке такси!

За своим чемоданом, который вез на тележке носильщик, он шел как за гробом, в котором покоились его надежды. И вдруг увидел, как стеклянные автоматические двери раскрылись, пропуская Алену и Киру Игнатьевну.

Алена была в веселой клетчатой юбочке, из-под которой торчали длинные, худые подростковые ноги. Увидев отца, бросилась бежать к нему по залу, косички ее с бантиками разлетались в разные стороны. До чего же выросла Алена!

Подпрыгнула, заплела на его шее прохладные руки:

— Здравствуй, папка!

Он прижал дочь к себе, с наслаждением ощущая ее детское тепло, почти забытый запах ее головы, и у него радостно и скорбно перехватило дыхание.

Кира Игнатьевна, маленькая, усохшая, чинно подала ему руку и после короткого колебания запечатлела на щеке сухой поцелуй.

— Папа, а ракушки привез? — верещала. Алена. — У меня ведь коллекция, не забыл?

— Ракушки?.. — В растерянности он почему-то взглянул на свой чемодан.

Когда они вслед за носильщиком шли к стоянке такси, он заставил себя спросить упорно молчавшую тещу:

— А где Ольга?

Она с притворным удивлением вскинула хилые крашеные бровки:

— А разве я не сказала? Ольга уехала… в командировку. В Петрозаводск.

— Мама позавчера уехала, — пояснила Алена. — Сказала, что никак не может отложить отъезд. Никак. Очень срочная командировка.

— Бывает… — кивнул Антонов.

Дома он разобрал чемоданы и выложил на стол подарки. Алена радовалась разным разностям, которые он ей купил, прыгала по комнате от восторга, примеряя то кофточки, то джинсы.

— А ракушки?

— Видишь ли, дочка…

Она великодушно пришла, ему на помощь:

— Ладно, привезешь в другой раз. Не забудешь?

Свою долю подарков теща приняла охотно, но в эмоциях была сдержанна.

Он вынул из чемодана вечернее английское платье, оставленное Ольгой, передал теще:

— Повесьте в шкаф, чтобы не мялось.

— Какое красивое! — восхитилась Алена. — Чудо! Правда, бабуля?

Кира Игнатьевна молча повесила платье в шкаф.

В министерстве он зашел в свой отдел, но пробыл там недолго. Сослуживцы похлопывали его по плечу, шутили: «Герой дипломатической службы. Гроза белых наемников!» Начальство было лаконичным: «Отдыхайте, а после отпуска обо всем потолкуем».

В отделе ему сказали, что два месяца назад Василий Гаврилович по состоянию здоровья ушел на пенсию, при этом по секрету добавили, что посланы документы на представление посла к ордену в связи с предстоящим его шестидесятилетием. Кто-то из молодых сотрудников в отделе вспомнил, что недавно на Гоголевском бульваре видел бывшего посла: тащит за руку внука и, как провинившегося подчиненного, строгим баском наставляет оробевшего мальчишку.

— Нужному наставляет! — сухо заметил Антонов, задетый иронией, сквозившей в словах рассказчика.

— А что значит «нужному»?

— Умению жить по совести.

За полдня Антонов оформил отпуск, получил в бухгалтерии отпускные, в «Метрополе» в железнодорожной кассе взял билет на поезд до Кинешмы.

Из центра шел пешком по ласково прохладным майским московским улицам, вдыхая аромат цветущих тополей. Шел медленно, бездумно глядя по сторонам, гоня от себя невеселые мысли. Торопиться было некуда. Он хотел после обеда погулять с Аленой, сходить с ней, может быть, в «Сластену» на Арбате или в парк, но Кира Игнатьевна распорядилась по-своему и повезла внучку в музыкальную школу — теперь до вечера. Антонов попробовал убедить тещу сделать исключение ради сегодняшнего дня, но услышал в ответ: «Никаких исключений! Мы не пропустили еще ни одного занятия. И не пропустим! Я не намерена нарушать порядок!»

«Вроде завхоза Малюты, — с неприязнью подумал Антонов о теще. — Порядок для нее — идол!»

У станции метро «Кропоткинская» Антонов разыскал телефон-автомат, набрал номер, который почему-то запомнил еще в Дагосе. Ответил женский голос, и он сразу узнал его, хотя никогда не слышал раньше.

— Здравствуйте, Антонина Ивановна! Это Антонов.

В трубке что-то зашуршало.

— Боже мой! Вы? — Голос дрогнул, притих на мгновение и вдруг упал почти до шепота. — Где вы?

— Здесь, в Москве!

— И можете к нам приехать?

— Могу приехать. Хоть сейчас!

Домой он заглянул всего на полчаса, чтобы переодеться и взять вещи. Алена уже спала.

— Устала! — коротко объяснила теща. — Ей так достается! Школа, музыка! Что тут толковать!

Она говорила с ним о его дочери как со сторонним человеком, которому можно мимоходом пожаловаться на семейные трудности.

В спальне, собирая вещи в дорогу, он обратил внимание на стопку счетов с телефонной станции, лежащую на тумбочке. Двенадцать извещений. Самое первое месячной давности. Каждый разговор по десять-пятнадцать минут. И все с Ленинградом.