4

В продовольственном магазине как раз оканчивался перерыв. У стеклянной двери уже толпились покупатели. Самые нетерпеливые барабанили в стекло кулаками. Тощая продавщица в нечистом халате подошла к двери изнутри, показала очереди руку с часиками и погрозила пальцем — скорее в шутку, чем всерьез. Однако очередь зароптала.

— У них часики золотые, с секретцем: когда отстанут, а когда и поспешат! А то совсем остановятся — переучет. Выручку сдаем, товар принимаем, ревизия, тары нет. Сам в торговой сети работаю, знаю! Ненормированный рабочий день, — рассуждал хорошо знакомый Шурику пронзительный голос.

— Он у начальства ненормированный, — возразила старушка, одетая в старый офицерский китель с подвернутыми рукавами. — А продавцы что ж, разве они начальство? Это в войну, тогда — да, спорить не стану…

— Те же у фонтана, — пробормотал Шурик, узнавая Витьку Бирюка, и тронул его за рукав.

Витька живо обернулся.

— Шура, ты ли это? — вскричал он.

— Я, я, — ответил Шурик.

Витька с восхищением оглядел Шурика с фуражки до сапог, а потом с сапог до фуражки.

— Лоб вымахал, лоб, — сказал он. — Здравия желаем, гражданин генерал-сержант. Много у вас лычек! — Витька, дурачась, сделал «под козырек».

— К пустой голове руку не прикладывают, — снисходительно улыбнулся Шурик. — Ну, здорово! — И сжал протянутую Витькой руку.

— Силен, лбина, силен! — оценил рукопожатие Бирюк. — Отъелся на кирзе, — проявил он удивившее Шурика тонкое знание солдатского рациона. — Как ты насчет выпить, Шура? Я-то винца хотел на одного, но теперь, гляжу, мои планы меняются…

— Не за мылом пришел, — ответил Шурик, пряча за грубостью смущение. — Я и сам хотел…

Он расстегнул и снова застегнул ремень, втянув живот и чувствуя, как под ремнем и мундиром намокла майка. Витька как бы невзначай скользнул взглядом по ремню.

— Чтобы сердцу дать толчок, очень нужен троячок! — прищелкнув пальцами, дурашливо продекламировал он и заслужил укоризненные взгляды очереди.

Бабушка в кителе даже отвернулась, но Витька не обратил на нее никакого внимания.

— Я тут пятерочку закалымил, — шепотом пояснил он, дыша Шурику в лицо табаком, — одному тут фраеру холодильничек достал, доставил и поставил. С гарантией… Я теперь на важной работе. Я товаровед, Шура! Будь здоров, какая работенка. Но требует… — Бирюк прямым пальцем потыкал себя в лоб. — Слушай, Шура, а почему у нас с тобой нет ба-альших, — он, как в детской игре «каравай», показал, каких именно, — рублей?

— Не заработали, — отрывисто ответил Шурик.

Он извлек из кармана военный билет, а из билета десятку. «Чужие ведь, — остановили его сомнения. — А, ладно, — решил он, — семь бед, один ответ».

— Строго пополам, — сказал Витька, разрешая все Шуриковы сомнения, и вытянул десятку из его вялых пальцев. — Все строго пополам, Шура. А как же? Только так!

А тут и магазинная дверь отворилась.

Старики и старушки, толкая друг друга и стукаясь о толстое стекло, втекли в магазин. Продавщицы расходились, дожевывая и перекликаясь, — каждая к своим весам. Тощая, из кафетерия, та, что показывала очереди часы и грозила пальцем, привстав на носки, переливала из трехлитровой банки в стеклянный конус мутный и густой сок синеватого цвета. Кассирша устроилась на высоком табурете и заперла свою стеклянную клетку изнутри. Пенсионеры разбрелись к прилавкам. После давки в дверях оказалось, что их неожиданно мало. Только у штучного отдела, под плакатиком «Деньги платить продавцу», писанным от руки, скопилась жиденькая очередь. Старуха в офицерском кителе заняла позицию у прилавка и, широко расставив локти, вытаскивала из кошелки порожние бутылки разных цветов и калибров.

— Сколько возьмем, Шура? — обернулся Витька Бирюк. — Две хватит?

Он не глядя оттеснил бабушку с кошелкой в сторону. Печально звякнули бабкины бутылки. Бабка молча сопротивлялась, тыкая своим острым локтем Витьке в грудь. Глядя на них, молчала и очередь.

Шурик недоуменно развел руками.

— Боевую давай, — сказал он, вспомнив Саню-«москвача». — Смотри сам… — и отошел к витрине.

Прислонясь к большому и теплому стеклу, Шурик начал думать о том, как дальше жить. Дождаться понедельника, набить милиционеру морду, а Нину за руку увести домой?.. Но всю жизнь над ним будут смеяться, а за милиционера могут и посадить. Уехать? А мама? И потом — куда уедешь, если Витька Бирюк разменивает сейчас последнюю десятку, и та чужая?

— Ничего, — проговорил Шурик вслух, — расплачусь…

— А как же? — подтвердил Витька. — Расплатишься, Шура. Как не расплатиться! Глаз за глаз, зуб за зуб. Как учили отцы святые!

В одной руке Бирюк, зажав горлышки между пальцев, цепко держал две бутылки с водкой, а на ладони другой, под пачкой «Беломора», — мятые бумажки, присыпанные сверху мелочью.

Между большим и указательным пальцами той руки, которая сжимала горлышки бутылок, Шурик увидел тусклый синий якорек. Раньше, еще в школе, Бирюк часто рисовал на этом месте якорь — чернилами или химическим карандашом. Теперь татуировка была настоящей.

— Обязательно надо расплатиться, Шура, — повторил Витька. — Мы же женьтельмены!

Шурик вяло отмахнулся и отделился от теплого стекла. Ему было жарко в суконном мундире, с лица тек обильный пот.

— А где употребим, Шура? — нисколько не обидевшись, спросил Бирюк. — В столовой, а? А то в кино пойдем, — предложил он, и глаза его загорелись. — Есть там, Шура, одна, буфетчицей работает. Там сеанс, а ты сидишь спокойно и пиво пьешь. Как девять бутылок выпьешь, десятую бесплатно дает — удивляется!..

«Еще бы!» — подумал Шурик, иронически оглядев тщедушную фигуру Витьки Бирюка. Идти в форме никуда не хотелось. Подумав, он предложил:

— Ко мне можно. Мать на работе, и закусить есть чем, — добавил он, вспомнив селедку без хвоста, лежащую на щербатой тарелке. — А то я в форме…

— Боишься, заметут? Так тут некому. Ну, у тебя, так у тебя, — быстро согласился Витька. — Вот рубли и мелочь, как в Госбанке, — протянул он Шурику сдачу. — Можно не считать, Шура!

Шурик снова расстегнул мундир и вложил в военный билет потрепанные бумажки. «Вышлю еще, успею», — подумал он, отмахиваясь от самого себя.

Витька потянулся к уголку фотографии, выглянувшей из Шурикова военного билета.

— Кто это, Шура? — спросил он, разглядывая фотографию чужой Наташи. — Ну, нет слов! Краля! Нинка твоя ей и в подметки не годится, Шура!

— А так, знакомая одна, — стараясь казаться небрежным, с трудом соврал Шурик.

Его мундир так и остался незастегнутым — впервые за три года, — а он даже не замечал этого.

— Хорошие у тебя знакомые, Шура, — сказал Бирюк, читая надпись на обороте фотографии. — Ты разве куришь сам? — удивился он. — Может, тебе другие взять? — показал он пачку папирос. — А то я «Беломор» смолю, многим не нравится!

— Не надо, — снова соврал Шурик. — Я бросил.

Во второй раз совралось легче, чем в первый.

По дороге Витька болтал не умолкая.

— Ты думаешь, Шура, я обиделся, когда ты на меня с ремнем лез, хотел съездить? — говорил он. — Нет, Шура, я, дело прошлое, не обиделся и не рассерчал. А почему я не обиделся и не рассерчал-, спросишь ты меня, Шура? А потому, что я сильно зауважал твою любовь и знаю, какой ты есть человек, Шура. Я тебе тогда еще хотел сказать про приключения ее — вся улица орала. Но ты бы слушать все равно не стал, а я глядел и плакал, как она тебя на законный брак лихо наколола…

— Неправда! Как это «наколола»? — упрямо возразил Шурик. — Я сам!

— …наколола, Шура, наколола, — не позволив перебить себя, продолжил Витька. — Я ведь сам, Шура, когда от хозяина прибыл, ходил по земле, как ребенок. Веревки из меня вей, вяжи узлами, — такой я был счастливый!.. Вот тут она и поместилась с «мусором» со своим, — презрительным кивком указал он на батищевские хоромы.

— Знаю, — коротко ответил Шурик и отвернулся, чтобы не видеть высокой калитки с литой табличкой: «Для писем и газет».

— А эта краля, что ты при себе ее карточку носишь, ехал бы ты к ней, Шура, а Нинка еще поплачет горькими слезами вместе с хахалем со своим, ох, поплачет!.. Ее ведь Наташей зовут, да, Шура?

— Наташей, — подтвердил Шурик, краснея. — Ты ж прочитал, чего ж спрашиваешь?

— Не сердись, Шура, не надо… — попросил Витька, быстро, как птица, вертя головою. — А где она прописана, в каких краях? Читецкая, дальняя, да, Шура?

— Читинская тогда уж, — улыбнулся Шурик. — В Москве она прописана, вот где, — сказал он чистую правду. — Поеду скоро. Осмотрюсь и поеду!

В третий раз совралось совсем легко.