— На складе взрывчатку получает, — каменным голосом бросил Дутов. — И первая путевка у него в наш забой.

— Запальщик кто? — спросил бригадир.

— Павло! — как камнем пульнул в него Кошкарев.

— Хлопцы! — воскликнул Виктор. — Может, его перевстретить и попросить сменить маршрут? Пусть быстренько на другом участке отпалит, а потому нас…

— Другой его участок у черта на куличках, на Восточном крыле. Может, ты ему поможешь таскать шестьдесят килограммов аммонита туда-сюда?! — Дутов вставил наконец глазок, броском напялил каску.

— Да я…

— Ты, я вижу, шибкий очень! — оборвал его Дутов. — С коногонкой вон управиться не можешь. Шахтер… — он презрительно сплюнул. — С любой помощью Павло докостыляет с Восточного крыла до нашего к концу смены. Помощник нашелся! Чтобы носить по шахте взрывчатку, нужно иметь специальное разрешение. Первому попавшемуся охламону не доверят.

— Диспуты, как говорит ученый народ, проведем на-гора, когда со временем попросторнее будет, — Чернышев отложил в сторону самоспасатель. — Наверстать упущенное необходимо.

— Мне эти «наверстания» в печенке сидят! — Кошкарев старался говорить спокойно, но привычка жестикулировать всегда сбивала его на резкий тон.

— Ты, Гаврила, как мальчишка… — урезонил его Михеичев. — Если бы не эта треклятая вагонетка, дак мы бы…

— Хватит языками муку молоть… — примирительным голосом сказал Чернышев. — Этим делу не поможешь.

Сменщики раздевались, примеряли инструменты, готовились к работе. Помолчали.

— Что там, на-гора? — спросил Михеичев.

— Солнышко взошло… — со вздохом ответил Чернышев. — День новый зачался. Хорошим, ведренным будет. На небе ни облачка, и птицы летят стая за стаей, на юг, стало быть, кочуют. Красота… Так что поспешайте.

Проходчики медленно, с трудом переставляя непомерно отяжелевшие ноги, шли по штреку к стволу. Они были похожи на людей, преодолевших мучительно трудную дорогу, в конце которой ожидали встретить что-то радостное, утешительное, но обманулись в своих надеждах, и усталость со всей беспощадностью навалилась на их изнуренные, изошедшие потом тела.

Громко звоня колоколом, промчался мимо состав порожняка. Все четверо инстинктивно прижались к боковым затяжкам, пропустили поезд и, ни словом не обмолвившись, пошли дальше. Встретилась группа добычников. Все белолицые, пахнущие свежим воздухом осени. По докладам третьей смены они наверняка знали: струг идет как часы, успевай отгружать уголь. Работенка предстояла горячая, руки чесались. Шахтеры спешили.

Около ствола толпилась группа горняков, ждали клеть. На усталых черных лицах белели только зубы да белки глаз. Умаялись хлопцы в ночную смену.

По стенкам ствола ручейками бежала вода, густой капелью булькала внизу. В хитросплетении ферм, канатов, полозьев свистел ветер, разбойным напором врывался в околоствольный двор, трепал взмокшие от пота шахтерские спецовки, шуршащими струями растекался по сторонам.

На кровле, у пульта стволового, маятником билась лампочка, заключенная в толстый стеклянный колпак, крест-накрест перепоясанная железным каркасом, и тени людей, стоявших неподалеку, беспорядочно шарахались из стороны в сторону по тесному пространству двора, и казалось, что мечутся они не потому, что качается лампочка, а сшибает их и треплет упругая вентиляционная струя, пытается оторвать, закрутить и утащить невесть куда, в чернеющие провалы горных выработок.

Клеть почему-то задерживалась на верхней приемной площадке, и стволовой, низкорослый сердитый человечек, облаченный в блестящую от воды прорезиненную спецовку с капюшоном, энергично колотил по рычагу телефонного аппарата и до хрипоты в голосе что-то кричал в трубку, вызывая дежурного с поверхности.

Струя рвала на нем капюшон, била по телефонной трубке, и он, кривя лицо, с ожесточением отбрасывал его в сторону, будто капюшон был чужой, опротивевший и ненужный. Наконец ему надоело воевать со своей водозащитной фатой, он повернулся лицом к воздушному потоку, но теперь струя срывала с трубки слова, которые он силился прокричать, и на поверхности его не слышали.

— …людей… дей… дей… да, пойми ты!.. порода… рода… мать твою!.. — кричал стволовой, поворачиваясь к ветру то задом, то передом.

Струя была не холодной, но свежей и влажной. Взмокшие спины ребят остывали. Хотелось есть, курить, поскорее добраться до общежития и плюхнуться в мягкую постель. Вадим стоял рядом с Виктором, ветер бил им в грудь, обвевал лица, и, несмотря на усталость, друзья были наполнены какой-то спокойной, тихой гордостью, что закончилась еще одна подземная смена, прожит короткий, но насыщенный трудом отрезок жизни, и они хоть на малую толику, но уже не те, что были вчера, потому что на незримые миллиметры подвинулись к понятию того, зачем они живут в этом мире.

Грохнув о цапфы, пришла наконец клеть. Диспетчер на поверхности явно самовольничал, нарушал ПБ — правила безопасности и во время подъема людей решил опустить в шахту лес. Вот почему нервничал стволовой и задерживалась клеть. Шахтер, торопясь, открыл дверки, включил толкач, выкатил вагонетку с крепежным лесом и заспешил еще больше.

— Скорее, братцы, скорее садитесь! — частил он, слегка подталкивая каждого в спину. — У меня сорок вагонов породы скопилось. Ее же, проклятую, немедленно качнуть нужно. За грудки трясут — давай порожняк. А где он? Вот стоит, породой забит. Поживее, братцы. — Он замкнул клеть, бегом метнулся к пульту, всей своей маленькой блестящей фигуркой налег на кнопки.

Клеть дернулась, канаты задрожали, напряглись, как струны, вверху что-то ухнуло, засвиристело, и в следующее мгновенье шахтеры ощутили привычную тяжесть в теле, как будто в жилы им плеснули свинца и он придавил их к полу, да так, что согнулись колени, отяжелели реки глаз, отвисли щеки, сдавило грудь. Клеть стремительно рванулась вверх, на семисотметровую высоту, неся их к поверхности, к земным тропинкам, застланным осенним листопадом, навстречу восходящему солнцу.