Представьте себе, что вы — средних размеров камень, что природа или ваша судьба произвела вас на свет только для того, чтобы кинуть вас в Тунджу; но при этом вам удалось уберечься и от мелких песчинок, так часто погребающих под собой счастье множества небольших камешков, и от крупных камней, столь же часто затирающих мелкого себялюбца и ни за что не дающих ему пошевелиться. Словом, представьте себе, что вы попали на удачное место, что в этот момент Тунджа была достаточно полноводна и стремительна и что вас без особых трудностей и осложнений отнесло течением от Калофера к Казанлыку. Так же бывает и с людьми. Сперва удача дарит им что-нибудь незначительное, это незначительное тащит за собой другое, две незначительности соединяются с чем-то третьим, которое уже кое-что, это третье кое-что совокупилось с четвертым, представляющим собой уже что-то, четвертое что-то породило множество других маленьких что-то и так далее, и в один прекрасный день вы видите, что человек, которого вы считали неспособным цыганского осла напоить, вдруг стал богатым, важным, гордым, «именитым», «знатным», прославленным чорбаджием. Так вышло и с Нено, которого аристократия называла «кир Нено», демократия — «чорбаджи Нено», а средний слой — «челебия»[87]. К двадцати пяти годам он имел уже более ста тысяч грошей наличными, а в то время, к которому относится наше повествование, его состоянию завидовали даже пловдивские откупщики.

Кем были родители кира Нено и какого он был роду-племени, на эти вопросы казанлыкская генеалогия до сих пор не сумела ответить, хотя у казанлыкцев есть немало и бывших и современных писателей-критиков. Из преданий, сохранившихся в любознательной голове отца Стояна, я сумел извлечь только то, что, проверив, осмотрев и пересчитав свои сто тысяч грошей, Нено решил жениться.

«Но у жены моей не должно быть ни братьев, ни сестер, так как у меня нет родителей», — подумал он и приступил к поискам. Сто тысяч грошей — самая убедительная сваха на свете, так что очень скоро его желание осуществилось. Через полторы недели после Петрова дня Нено был уже женат на дочери Димитра Хлапара, который через некоторое время оставил зятю три лавки, дом, розовый сад и обладательницу алых губок. Какое наслажденье!

После женитьбы Нено испытал глубокое, неописуемое блаженство: как у него стало чисто, уютно, спокойно! Все в доме дышало весельем и счастьем: и потолок, и постель, и подсвечник, и рукава, и медная посуда, и деревянная ступка для чеснока, и белая шитая рубашка жены, время от времени подходившей к нему — посидеть рядом на лавке… Правда, его голубка все больше помалкивала, не ворковала, но это именно и нужно было Нено, который не желал ничего, кроме тишины и спокойствия.

— Погляди, — говорила она. — Я была у крестной и выпросила у нее вот этот горшочек. Правда, хорошенький?

— Очень хорошенький, — отвечал Нено, целуя жену.

И снова — тишина и спокойствие.

Горшок ставился на место, а нежная супруга появлялась опять, снимала нагар со свечи, зажигала лампадку перед иконой, о чем-нибудь спрашивала мужа, получала ответ… И снова тишина и спокойствие. Нено объяснял молчание жены тем, что ей, как и ему, дороги тишина и спокойствие и что все ее способности направлены на то, чтобы эту тишину и спокойствие непрерывно охранять. А каким нежным голоском пролепетала эта голубка о выпрошенном у крестной горшочке! В ее голосе слышались и любовь к Нено и непрестанная забота о его тишине и спокойствии… Жена Нено была одной из самых добросовестных исполнительниц тех заветов, которые с малых лет внушаются девушкам в родительском доме при помощи повседневных примеров из действительной жизни, — заветов, основанных на принципе: «Не из дома, а в дом». Этой теорией, все в жизни расценивающей с точки зрения возможности побольше добыть и нажить, руководится множество женщин, которых молоденькими, может быть, насильно выдали за какого-нибудь пятидесятилетнего вдовца, но которых потом никакими клещами не вырвешь из объятий старика, так как они сразу становятся жалкими рабынями лозунга «наживи!», составляющего всю религию мужа, и превращаются в безудержных стяжательниц и скопидомок.

Именно к этой категории жен принадлежала жена Нено. Ее хорошенькое, пухленькое личико было почти всегда серьезно, неподвижно, нахмурено и озабочено только потому, что мысль ее билась над важными вопросами: например, о том, сколько класть соли в капусту, каким способом сохранять свежими яйца, как бы выпросить еще горшочек, как сократить домашние расходы и т. п., — вопросами, не оставляющими ей ни минуты для того, чтобы она могла нарушить домашнюю тишину и спокойствие. Словом, голова Неновой жены круглые сутки занята была мыслью об осуществлении трех жизненных принципов: не выпускай из дому того, что может остаться в доме; не давай двадцати восьми пар, когда можно дать двадцать семь; не доплачивай или даже вовсе не плати тем, кто не в состоянии силой принудить тебя к уплате… Когда Нено возвращал кому-нибудь долг, супруга его искренно сожалела об этом событии… В голове ее частенько кружились такие мысли: «Хорошо было бы не платить работникам. Каждый год у нас оставалось бы десять тысяч грошей. А вот приходится платить… Найди я на дороге сто тысяч грошей, я бы их спрятала и никому не показывала. Пусть себе лежат, закопанные в саду. А если только сто грошей?.. И их тоже в саду закопаю… Положу в горшочек и зарою… Или нет, не в горшок… Лучше в тряпку заверну: горшок-то шестьдесят паричек стоит. Ну, а ежели кольцо?.. Кольцо продам». И еще множество зрелых, практических мыслей проносилось в мозгу этой замечательной женщины, хотя весь процесс протекал без волнений, без страстных порывов и лишних разговоров, так как тишина и спокойствие уже прочно восседали на своих тронах.

— А ты куришь дорогой табак, — говорила мужу нежная супруга, сопровождая слова свои упоительным поцелуем.

— Дорогой, это верно, — отвечал Нено.

— Лучше покупай который дешевле, — продолжала разумная и экономная жена, повторяя поцелуй.

Не имея сил хотя бы на минуту отказаться от домашней тишины, Нено переходил на более дешевый табак.

— Нынешний год вино дорогое, — говорила Неновица.

— Правда, дорогое, — отвечал Нено.

— А корчмари берут с вас за него еще дороже, — продолжала Неновица.

— Это правда: они продают еще дороже, — соглашался Нено.

— А ты не ходи в корчму, не потчуй казанлыкских бражников, — советовала Неновица. — Пей дома. У нас вино — десятилетнее… В погребе целых двадцать бочек стоит. Продал бы половину-то!

Последний совет не понравился Нено, и он решил было оборонять свои позиции, но спокойствие, тишина и уже пополневшее лицо супруги одержали такую блестящую победу, какой не одерживал ни Наполеон I, ни Атилла, ни Тамерлан. Не прошло недели, как Нено стал уже осуждать прежних своих приятелей за то, что они шатаются по корчмам да кофейням, сорят деньгами, бранятся друг с другом, как цыгане, и не знают, куда себя девать… Он чувствовал, что вправе смеяться над ними, так как у него в доме царят спокойствие и тишина. Возвращаясь после какого-нибудь дела домой, он отворял калитку и оглядывал двор со словами:

— У меня в доме — просто рай. Райская тишина.

После чего шел в комнаты.

— Покончил? — спрашивала Неновица, садясь рядом с ним на лавку и принимаясь шить рубашонку.

— Покончил, — отвечал Нено, снимая феску со своего верхнего арбуза.

— А я уж кончаю рубашечку, — говорила нежная супруга.

— Для кого ж это ты ее шьешь? — спрашивал Нено, многозначительно подмигивая.

Неновица молчала, продолжая шить, как полагается женщине предусмотрительной.

«Какое у нее в лице появилось святое выражение!» — думал Нено и осведомлялся насчет обеда.

Вот как прошла молодость двух арбузов и их супруги, которых я намерен подвергнуть химическому, анатомическому и историческому анализу в следующей главе.