VI

В доме Стояна собрались несколько парней — пожелать ему счастья и пропустить по чарке водки. В комнате было весело, шумно — по случаю торжества и еще потому, что водка сама имела привкус английских капель.

— Чудную девушку за себя берешь, — сказал Никола Глухой, с наслаждением рассматривая полную чару, как будто в ней заключалось все его счастье.

— И родители у нее хорошие, — пробормотал Стойко Тахта, намеревавшийся стать чорбаджией, векилом или по крайней мере камзамалом[98] и поэтому вынужденный хвалить сильных мира сего и критиковать слабых.

— А когда свадьба? — спросил Иван Локма, имевший привычку поминутно моргать без всякого повода. — Ты поторопись, а то я через месяц уйду из города, работы искать.

— Откладывать не буду, — ответил Стоян. — Только вот съезжу на этой неделе в Филибе купить кое-что… Кто-нибудь из вас поедет со мной?

— Я поеду, — сказал Локма. — В Казанлыке никак работы не найду… Ты когда едешь?

— Завтра, — ответил Стоян и предложил выпить по третьей.

— Хватит, хватит, — раздались голоса, принадлежавшие главным любителям выпить. — Двух довольно. Надо еще кое к кому зайти.

— Водка хорошая, — возразил Стоян и стал наливать.

Компания умолкла, приготовившись облобызаться еще раз с утешительницей рода человеческого, и к обеденной поре, когда каждый гость почувствовал потребность в более существенном питании, дивная утешительница имела счастье омочить уста присутствующих в восьмой раз, после чего общество пришло к окончательному выводу, что свадьба будет замечательная и Стоян не должен терять времени, так как умные люди куют железо пока горячо. Стоян согласился и на другой день с утра приготовился к поездке в Пловдив. Тут к нему пришли бай Петр с Петровицей.

— Ты, Стоянчо, зайди к Праскалу, передай ему от меня поклон и позови его на свадьбу. Он мне — большой друг… Я люблю богатых, почтенных людей, — сказал бай Петр, перебирая четки.

— Ты, Стоянчо, не трать много, — сказала Петровица. — Подумай о будущем. Нынче никто таких свадеб не устраивает, как в прежнее время. Вон филибчане только кофе с вареньем подают. Угощеньем-то никого не удивишь. Наедятся, напьются, навеселятся, а потом над тобой же смеяться будут: и кушанье-то пригорело, и вино-то плохое, и водка-то слабая… Не траться зря!

Мать жениха, стоявшая возле, подумала: «Не успел петушок на полку взлететь, а уже кукурекает. «Не траться, не устраивай пышной свадьбы, не подавай гостям угощенья!» Нечего сказать, добру учат!.. Чтоб нас на смех подняли — с филибчан пример бери! Муж уголья в шелковом платке таскает, жена весь день на балконе сидит, а в животе у обоих барабаны бьют, — вот как у них, у ваших хваленых филибчан-то. Я хочу, чтобы свадьба как у людей была, хоть мы и не чорбаджии и не городские старосты. «Ты, Стоянчо, пригласи господина Праскала…» Очень он нам нужен, Праскал ваш. Да он всю свадьбу испортит. «Куда грек ступит, там трава не растет», — говорят старики. «Не пускай свинью на гумно, а греков в дом, не запирай коз в саду, не зови валаха на свадьбу», — сказал дедушка Трифон. Позапрошлый год двое наших тонковцев из Захары женились на филибчанских гречанках… Я тогда в Захаре была… Ну и свадьба — всем на удивление! Красуются наши гречаночки, будто самодивы под троицу; глаза в потолок, словно куры воду пьют; губки поджимают, как старушки; головой вертят, ровно сопотенские козлы; лоб морщат, ни дать ни взять волы гьопценские. Барыни, черт их побери! Нипочем к себе в дом бы их не пустила. То им не так, это им не по вкусу; то никуда не годится, это смешно… Сами-то вы смешные, кошки драные! Красота ваша — поддельная, лица у вас накрашены, зубы от белил расшатались, волосы чужие, честь женская напрокат взята. Неподходящие вы для нас. Я сколько раз в вашем городе была, знаю вас хорошо, — вы от меня ничего не скроете. Ну, похожи ли вы на наших болгарских розочек? Где у вас румянец, который здоровьем называется? Где грудь, чтоб здоровых детей выкармливать? Где сияние глаз, что из сердца идет? И вы кичитесь перед нами своей красотой! Да поглядите на детей своих! Увидите, какие вы сами! А мужья ваши? Об них и толковать нечего. Надуется, как мышь на крупу, начнет выступать, как аист, да качать головой, как селезень, да распустит хвост, как индейский петух… — Чего ты хорохоришься, кир Праскал? — Я себе суконные шаровары купил. — А почему твои дети такие желтые и худые, кир Праскал? — Я их белыми булками кормлю. — А сыты ли они с одних белых булок-то? Почему не накормишь их как следует, не купишь им мясца? — Время тяжелое, заработок плохой. — Странный ты человек, кир Праскал! Разрядил жену, будто цыганскую царицу, а дети не пивши, не евши сидят!»

И о многом другом думала мать Стояна, но нам придется на время оставить ее, так как лошадь путешественника уже бьет копытом в землю, фыркает, махает хвостом и нетерпеливо просит поводьев… Поезжай, Стоян! В добрый час! Не слушай моей болтовни с читателями. Я, как ученый человек и болгарский писатель, люблю почесать язык, задуряя людям голову всяким вздором. Сохрани тебя господь от советчика, у которого мозговая самопрялка плохо работает! Когда она совсем останавливается, а писателю захочется во что бы то ни стало блеснуть, он пускает на полный ход свой язык, предоставив ему неограниченную свободу городить турусы на колесах и брехать на ветер. Хорошо, что бумага подешевела, а чернила научились делать даже малые ребята! Поезжай, Стоян! Купи все, что нужно для свадьбы. Человек женится раз в жизни! Истрать хоть половину того, что имеешь, а о том, что будет дальше, нам с тобой незачем думать! Накупи брильянтовых серег, шелковых юбок, собольих шуб, золотых запястий, купи брильянтовый крестик, десять ниток жемчугу, телогрейку с белой бахромой, белые шелковые туфельки и другого добра… Мы не хуже филибчан! С богом!

Теперь пойдем к чорбаджи Нено, посмотрим, что делают его дражайшая половина и благонравный сынок.

— Я хочу тебя женить, — сказал Нено, глядя на свой указательный палец, поднятый вверх и согнутый крючком. — Довольно тебе слоняться по корчмам да кофейням… А если не послушаешься, выгоню тебя из дома — пропади ты пропадом!.. Понял? Не забывай, что я твой отец.

— Мы замечательную девушку упустили! — промолвила Неновица. — Петр просто с ума сошел. Господи, ну как можно выдавать такую славную девушку за человека, у которого такая скверная мать, который на соломе родился? И чего Петровича смотрела? Говорят, она умная, толковая женщина! На кой же черт и ум и толк ее? А тебе нравится Петрова Пенка, Николчо?

— Мне все девушки нравятся, — ответил Николчо, осклабившись так, как обычно делают люди, довольные жизнью, у которых все идет как по маслу.

— Вот я сейчас возьму палку и дам тебе хорошую взбучку! — сказал Нено, играя трубкой. — Все девушки ему нравятся! Погоди, скоро я тебя обуздаю, жеребчика. Довольно тебе брыкаться, ржать и кусаться.

— Я теперь только жену кусать буду, — ответил Николчо и поглядел на дверь.

— Замолчи, сукин сын! — крикнул Нено, вскочив на ноги.

— Не ругай его, — промолвила нежная мамаша, устремив на сына взгляд, полный телячьего восторга. — Лучше подумай, кого ему сосватать… Женится — образумится. Все молодые парни такие.

— Посватаем Раду Беньовичеву, — сказал Нено, уступая.

— Рада нам не подходит, — возразила Неновица. — Ее отец еще недавно чабаном был… И дом у них с одной стороны совсем развалился… Десять лет тому назад бревна и доски купили, все никак не поправят!.. Мы замечательную девушку упустили.

— Свет на Петровой дочери не клином сошелся. Есть и другие девушки в Казанлыке. Я найду ему хорошую невесту, — промолвил вулкан, выпуская клубы дыма.

— Где найдешь? Такой, как Пенка, другой в Казанлыке нет.

— Заладила. Иди ты со своей Пенкой! — ответил Нено.

— Нет, не заладила! — возразила Неновица, кидая на своего повелителя полный ненависти взгляд. — Я тебе говорила — не теряй времени, а ты как оглох… И не стыдно нищему дорогу уступать? Да будь я мужчиной, Нено-чорбаджией, я бы такое устроила, что Казанлык век не забыл бы.

— Что же такое? — насторожившись, осведомился Нено.

— Уж я подложила бы Стояну свинью, доказала бы ему, что сорока соколу не товарищ… Всяк сверчок знай свой шесток. Не суйся со свиным рылом в калашный ряд. Хочешь меня послушать, так пойди к Петру и уговори его отказать Стояну. «В толк никак не возьму, — скажи ему, — как ты со своим умом мог дать слово человеку, над чьей матерью и старый и малый смеются! Деньги потеряешь — нажить можно, а доброе имя — никогда». Сделай так, докажи, что ты — чорбаджи Нено. Хотела бы я посмотреть, как Стоян обозлится, как начнет ругать богатых и знатных! Послушай меня, Нено, сделай, как я говорю!

Нено задумался в нерешительности. Через несколько минут он поглядел на сына и, слегка нахмурившись, промолвил:

— Из-за тебя мне для всех посмешищем быть приходится. Слышишь? Станешь ты человеком или нет?

— После свадьбы видно будет, — равнодушно ответил Николчо. — Только с какой стати вы так рано женить меня вздумали? Или несчастья моего захотели? Погодите еще! Дайте мне погулять, молодости своей порадоваться…

Все это было сказано без малейшего волнения, совершенно спокойно.

— Ежели ты еще год-другой холостяком походишь, так в один прекрасный день на первом попавшемся дереве повиснешь, — возразил отец. — На тебя нужно скорей хомут надеть… Я только хочу знать, нравится тебе Пенка Петрова или нет? Коли нравится, я заставлю отказать Стояну.

Последние слова заставили Николчо прийти в себя и призадуматься. У этого юноши, наделенного всеми пороками и готового унизить свое человеческое достоинство по самому ничтожному поводу, была известная гордость, или, верней, особое самолюбие, свойственное только развратникам, которые не выносят честности и моральной чистоты и стараются вредить каждому, кто лучше их. Как мы уже знаем, Николчо презирал бедняков и честных работников, живущих своим трудом и не имеющих возможности жить на готовом, так как отцы не оставили им того, что необходимо для беззаботного наслаждения жизнью. Мысль, пришедшая в голову матери, привела сына в восторг, и он после минутного размышления решил, что ее надо осуществить.