На основании сказанного читатель уже догадался, что кто-то умер и что этот «кто-то» — чорбаджи Нено. После обедни, которую отец Кын с Иванчо отваляли вдвоем с пятого на десятое, потухший вулкан был перенесен в церковь, а посреди дня все казанлыкское христолюбивое общество отнесло его на кладбище и торжественно закопало рядом с его дедами и прадедами. Даже отец Славе в этот день не клевал носом.

А почему отсутствовала дражайшая половина чорбаджи Нено? Почему отсутствовала! Мало ли на свете причин, мешающих человеку исполнить свои священные обязанности! Если б вы слышали, что говорила мать Стояна, вы узнали бы несколько важных тайн, хотя слова ее во многом противоречили ее собственным убеждениям.

— Эх, Петр, Петр! Послал тебе господь хорошего, покорного зятя, нечего сказать! Сам ты его выбрал… Теперь сиди и плачь над дочкой своей!.. Отец его помер от удара, мать лежит избитая, искалеченная… Лучше б ей было не прятать их. Нечистые деньги впрок нейдут. Пока он их не истратит, до тех пор не успокоится. Ну, теперь маленько отлегло у меня от сердца.

Так говорила мать Стояна соседке.

— Экая оказия, прости господи! — пропищала та, качая головой.

— Может, думаешь, вру? Ну, думай, что хочешь, а только скажу тебе: Петровой дочери не видать добра. Велел Нено перед смертью сына позвать — так Иван его у монашек нашел. Каково это молодой жене? И сегодня — отца на кладбище понесли, а сын пьян, на ногах не стоит… И еще что я тебе скажу… Бабушка Стойка мне говорила, что Цона Михаличева разродилась. С одной венчается, а другая родит!

— Надо Петру с Петровичей сказать, — заметила соседка.

— Хочешь — скажи, не хочешь — не говори… Как знаешь. А лучше не говори, — ответила мать Стояна и ушла в дом улыбаясь.

Она отлично видела, что попала в цель, так как ей были известны все душевные и телесные свойства соседки. Через несколько минут Петр, Петровица и даже "молодая жена Николчо были оповещены обо всем, причем известие было сдобрено усладительными рассуждениями, маслеными выражениями сочувствия, пряными добавлениями и пахучими комментариями.

Но оставим казанлыкских сплетниц и посмотрим, что произошло в доме Николчо Ненова, так как все надлежит изучать и исследовать на месте. Хотя Нено умер от тоски по своим пропавшим деньгам, а Неновица пролежала несколько месяцев, сраженная этим же обстоятельством, а также кулаками своего любящего сына, Николчо получил довольно внушительное наследство. Казанлыкцы рассказывали, что богатства чорбаджи Нено, вместе взятые, составляли огромную сумму, которую Николчо сумел растратить только через четыре года, когда молодая жена успела народить ему двух детей. Но не думайте, что в течение этого периода казанлыкские православные христиане презирали Николчо или старались вернуть его на правильный путь. Отнюдь нет! Любезные читатели и читательницы, вы еще не знаете самих себя! Хотите, я открою вам глаза и поставлю перед вами зеркало? Если среди вас найдется человек, который сорит деньгами, шатается без дела, развратничает и пр. и пр., но при этом не просит у вас взаймы и не становится вам поперек дороги, то вы будете либо хвалить его, либо молчать, либо придумывать ему всяческие оправдания. Но как только этот человек вынет из своих карманов последний грош, перестанет вас угощать, начнет вам жаловаться на свою судьбу и попросит у вас пять грошей взаймы, у вас так широко откроется рот, словно вы собираетесь проглотить Канары.

Именно это самое произошло с нашим героем. Когда сей добродетельный муж (такой титул получил он от монашек) проел все денежки, когда у него стоптались каблуки и он стал пить на чужой счет, даже преподобные сестры Преображенского монастыря решили, что он сумасшедший и что «порядочные люди не должны пускать к себе в дом человека, который имеет незаконных детей и уморил родного отца».

В один прекрасный день Николчо заявил жене и матери, что решил продать дом с розовым садом и переселиться в Пловдив. Поднялись Содом и Гоморра… Мать рыдала и рвала на себе волосы, жена взяла ребятишек и ушла к родителям, а Николчо расхаживал по двору, махал руками, сыпал проклятьями и ругался на чем свет стоит. Но в тот же день его вызвали в конак, где собрались все кметы и чорбаджии; кадия объявил ему, что дом и розовый сад принадлежат его матери и он не имеет права ими распоряжаться. Не знаю, что ответил Николчо. Знаю только, что каймакам приказал арестовать его и отправить в Пловдив.

— Весь город против тебя, — сказал каймакам, махнув рукой.

— Давно пора тебя приструнить, — поддержал Али-ага.

«Теперь розовая водка немножко подешевеет», — подумал отец Желязко.

В Пловдиве нашего героя держали недолго, так как он не был осужден и его проступки касались больше его самого, чем других граждан. В день святого Димитра его выпустили… Куда же он делся после этого? По словам отца Кына, он отправился в Валахию и поселился в Гюргево, где его взяла на содержание цыганка, занимавшаяся стиркой белья и продажей вареной кукурузы вразнос.

Казанлык — красивый, веселый город. Публика там чистая, благородная, граждане отличаются возвышенным, гуманным мировоззрением, а розовая водка — крепостью и ароматом.

Войдем в розовые сады и подышим счастьем, блаженством… Солнце светит весело и приветливо, птички поют и скачут с ветки на ветку, девушки смеются и радуются, дети бегают и кричат во все горло… В одном из таких райских садов сидит почти совсем седая женщина с болезненным, желтым лицом, держа на коленях двух детишек, глядящих ей в глаза с чистой детской любовью и наивным почтением… Неподалеку от этой счастливой группы какая-то еще молодая женщина окапывает мотыгой розовый куст… Лицо у нее тоже бледное, постаревшее, взгляд мрачный, безжизненный, руки черны от загара и тяжелой работы, волосы побелели, из глаз струятся слезы. Время от времени она разгибает спину, но тотчас с глубоким, тяжелым вздохом снова склоняется к земле… По всему видно, что работа ей не по силам: у нее дрожат руки, болит спина, и она изнемогает под тяжестью мотыги. Но надо накормить и одеть детишек, обеспечить спокойную старость свекрови…

Тяжела железная мотыга, жарко палит солнце, мало у женщины сил, тяжек труд! А в воображении молодой женщины встают более приятные картины, более привлекательные образы, более чистые воспоминания, более счастливые дни… Встает ее девичья жизнь, ее молодость, встает Стоян, его умное, доброе лицо… И бежит слеза за слезой, и громоздится страданье на страданье, и льнет несчастье к несчастью, и терзается бедное, полуубитое сердце…

«Ах, если б только не дети!» — думает молодая женщина, поднимая к небу полный любви и ненависти взгляд. «Что же тогда? — спрашивает она сама себя и отвечает: — Сейчас же в реку кинулась бы! Не хочу больше жить… Ах, отец, отец, что ты со мной сделал? Господи, возьми меня к себе, только не оставляй детей!»

А детки нежно смотрят на нее, смеются, хохочут, шалят!

— Положи мотыгу, милая невестка, отдохни! — говорит Неновица, качая головой. — На, выпей водички холодной. Господи, почему я не могу ей помочь? Пусть деньги взял, да зачем и здоровье отнял?..

В Румынии произошли три великих события, заслуживающих быть отмеченными не только в анналах г-на Хаджиу[99], но и в болгарской истории г-на Крыстевича, которая обязательно должна окончиться болгаро-кинезским периодом. Благодаря означенным событиям румыны были вынуждены ввести еще один праздник. В этот день с раннего утра звон трехсот бухарестских колоколов лишил чувствительных людей утреннего покоя; множество женщин, детей и старух сновали по городу; солнце, нередко принимающее участие в человеческих развлечениях, сияло во всю мочь; торговцы бузой, сластями, халвой — вообще все любимцы детворы — ждали хорошей выручки. Словом, все рассчитывали повеселиться, на время выкинув заботы из головы.

Я расскажу об этих событиях вкратце, поскольку мы изредка встречаем такие краткие резюме даже у д-ра Богорова[100] и поскольку истинная поэзия немногословна. Первое событие, имевшее начало в Гюргево, кончилось свадьбой; второе, огорчившее весь Бухарест и все благородные и богобоязненные сердца, кончилось смертью и духовным завещанием; третье, имевшее место тоже в столице и подогревшее бухарестский патриотизм на несколько градусов, кончилось официальным решением румынского суда.

На основании этих нескольких строк вы уже можете догадаться, что в первом событии главную роль играл наш казанлыкский герой г. Николчо, чье жизнеописание я постарался дать вам с возможной полнотой. Это действительно так. Переселившись в Гюргево и увидев, что здесь есть где разгуляться, он поставил ребром последний грош, так как во многих городах поднебесной чистая женская любовь продается на вес. Сперва он искал работы, думал о жене и детях, надеялся со временем стать им полезным, — перевезя их в Румынию или прикопив денег и вернувшись в Казанлык, — строил планы насчет воспитания своего потомства, частенько испытывал угрызения совести. Но через месяц мало-помалу, незаметно для него самого, Казанлык утратил в его воспоминаниях прежний реальный вид, лица детей подернулись каким-то туманом, а фигура жены стала принимать другую форму, другой вид, другое положение. В конце концов через два года в душе Николчо совершенно иссякла вся поэзия прошлого до последней капли, так как некоторые составлявшие общественную собственность гюргевские дамы стали казаться ему аппетитней его бедной работницы, а красное вино отличалось чудесной способностью изглаживать воспоминания. Первое время Николчо кое-что зарабатывал, кутил со своими многочисленными женами и еще надеялся стать человеком. Но время и обстоятельства нередко заставляют даже и природу действовать в обратном направлении. В данном случае вино, разврат и скверная компания скоро произвели свое разрушительное действие: Николчо стал скитаться из корчмы в корчму, ночуя под забором и думая только о том, как бы освободиться от боли в голове, вышибив клин клином. Работы никто уже ему не давал, так как пьянство ослабляет человека, а слабость влечет за собой отвращение ко всякой работе. Один добрый человек сжалился над бедственным состоянием нашего героя и взял его для работы по дому; но это плохо кончилось. Как-то раз он послал Николчо в погреб нацедить вина и принести кислой капусты. А у Николчо в это время в брюхе стало посасывать. Налил он одну за другой несколько чашек вина и выпил их натощак. Хозяин ждет десять минут, ждет двадцать — Николчо все нет и нет. «Негодяй, заснул в погребе», — решил добряк и пошел за ним. Но когда он туда вошел, глазам его открылась живописная картина, какой не найдешь и у Гогарта: содержание стоведерной бочки вытекло все до капли, и Николчо плавал по красному морю словно венецианская гондола.