IV

Матушка хаджи Христина, монахиня, проповедует, что Казанлык — город исторический, божественный, так как древний рай, в котором жили дедушка Адам и бабушка Ева, находился не между Тигром и Евфратом, а между Старой рекой, Баятом и Кайнарджей. Это ясно, как божий день, хоть госпожа Евдокия и говорит, что неверие — великий грех и что ко всему, сказанному в библии, которая написана премудрым Соломоном, должно относиться с почтением.

— Ну скажи, пожалуйста, почему Старая река Старой рекой прозывается? — спрашивает хаджи Христина, чавкая так смачно, что порой даже язык ее выскакивает из своего гнезда.

— Оттого Старая река Старой рекой прозывается, что она старей Кайнарджи и Баята, — отвечает госпожа Евдокия, улыбаясь при этом масленой улыбкой, которая свойственна всем умным, знающим людям.

— А почему Кюль-боклук[92] Кюль-боклуком называется? — опять спрашивает хаджи Христина.

— Потому что казанлыкцы золу туда выкидывают, — отвечает госпожа Евдокия. — По-болгарски это место назвать — «Зольное поле» выйдет… Понятно?

— Иди ты со своим «Зольным полем», — сердится хаджи Христина. — Никогда казанлыкцы туда золы не выбрасывали. Казанлыкцы — это тебе не сопотовцы и головы еще не потеряли… Мыловары им целую оку мыла за десять шиников[93] золы дают… Кабы у сопотовцев свои мыловарни были, они бы небось золу не выбрасывали.

— Врешь, хаджи Христина, врешь! — возражает госпожа Евдокия. — Хоть в Сопоте мало мыловаров, там есть красильщики, которые за золу гораздо дороже мыловаров платят.

— А я тебе говорю, оттого Кюль-боклук Кюль-боклуком называется, что на этом месте Каин брата своего Авеля убил, — авторитетно заявляет хаджи Христина. — Когда я по святым местам ходила и одному божьему старцу рассказала, что то место, где Каин Авеля убил, в нашем городе находится, святой подивился, подумал немножко и сказал, что это очень может быть и что мы должны на том месте монастырь поставить. «Мужской монастырь или женский?» — спрашиваю. «Мужской поставьте, — говорит. — Женский у вас уже есть». Мудрый и добрый человек этот старец был. «Христина, — говорил он мне, — ты святая, ты богом избранная, ты вторая Мария Магдалина. Для таких вот и создано царство божие». — «Благослови меня, отче!» — бывало, говорю. «Благослови тебя господь!» — отвечает. «Отпусти мне грехи мои, отче», — говорю. «Отпускаю и разрешаю», — говорит. Такого праведного старца я больше ни разу не видела… Когда я из Иерусалима уезжала, заплакал, бедный: «На кого ты меня покидаешь!..» А у самого борода трясется, как пловдивская телега. Ты, Евдокия, еще не видала святых-то.

— Это не он твои денежки промотал? — со смехом спрашивает Евдокия.

— Что ты смеешься, будто барыня какая? — говорит Христина, бледнея от злости. — Не твои они, денежки-то… Тебе какое дело? Я У тебя взаймы не прошу. Каждый тратит свои деньги, как ему вздумается.

— А духовник тебя не заругал? — ехидно спрашивает Евдокия.

— Ты чего над духовником смеешься! — кричит хаджи Христина. — Он за одним столом с архиереем обедает! Язык бы тебе отрезать…

— А Ненов сын? О Неновом сыне что скажешь? — спрашивает госпожа Евдокия.

— А кузнецов сын? — в свою очередь спрашивает хаджи Христина.

— А что кузнецов сын? И Ненов сын и кузнецовский не ко мне, а к тебе ходят, — кричит госпожа Евдокия, хватая себя за волосы от злости.

— Ко мне ходят, а с тобой спят, — сердито произносит хаджи Христина и выходит из кельи.

Из приведенного диалога благосклонный читатель без труда сделает вывод, что воспитание и образование моего героя ни на минуту не прерывались, и Казанлык вскоре должен был принять в свое «лоно» зрелого, опытного гражданина. Имя этого гражданина уже было у всех на устах, и каждый старался высказать какое-нибудь соображение относительно его будущего. По городу даже ходили такие слухи, что Нено был вынужден, хорошенько подумав, прочесть сыну длинную лекцию.

— Ты знаешь, как достаются деньги? — спросил он своего наследника, нахмурив брови.

— Крестьяне зарабатывают их тяжким трудом, с мотыгой в руке, а чорбаджии получают готовыми, — ответил Николчо, поглядев на отца, как хороший ученик глядит на учителя.

— Верно. Но старые люди говорят, что богатство легко добыть, да трудно сохранить, — сказал Нено, причем лицо его несколько прояснилось.

Он, видимо, был доволен ответом сына.

— Что легко досталось, то легко и тратится, — ответил Николчо.

— А ты добывал? Знаешь, как деньги зарабатывают? — спросил отец, снова приняв строгий вид.

— Если б каждый зарабатывать их стал, так все голодные бы сидели, — ответил юный политико-эконом.

— Замолчи, сукин сын, и слушай, что я тебе скажу, — сказал Нено, топнув ногой. — Я хочу знать, откуда у тебя берутся деньги на пряники и шелковые подрясники для монашек. Ты думаешь, я не знаю, что ты делал прошлую субботу в подворье! Шкуру с тебя спущу! Если и дальше будешь так себя вести, убирайся с глаз моих долой! Вчера вечером я видел Али-агу. Он мне сказал, что ты шатаешься с Кузнецовым сыном по кофейням да по корчмам и вы там напиваетесь как сапожники. Он думал было дать тебе хорошую взбучку, да не захотел меня расстраивать. А надо бы тебя проучить как следует. У тебя ни стыда ни совести. А вчера что ты в Нижнем квартале делал, а? Ночевал где? Господи, мой сын, сын Нено, чорбаджи Нено, шатается по корчмам, напивается пьяным, ходит к женщинам, нанимает цыганские оркестры, устраивает выпивки! Этому надо положить конец! Я тебя…

В продолжение этой лекции Николчо глядел в окно, изучая нравы воробьев, дерущихся на грушевом дереве; а при последних словах, увидев, что по двору идет мать, направляясь в погреб, юный натуралист кинулся опрометью из комнаты, как будто в доме начался пожар.

Если бы какой-нибудь психолог обратил внимание на лицо Николчо, когда тот увидал свою мать, входящую в погреб, он невольно сделал бы вывод, что действия мамаши, несмотря на всю кажущуюся их незначительность, произвели на сына глубокое впечатление, как будто с ее посещением погреба было связано счастье всей его жизни. Нено изумился, обнаружив, что сын не желает слушать его советов. Но когда Николчо выскочил из комнаты и опрометью кинулся к погребу, старик побелел как полотно, решив, что парень сошел с ума… Он встал, подошел к окну.

Но в то самое мгновение, как Николчо уже готов был перемахнуть через порог погреба и вторгнуться внутрь, родительница вдруг вышла оттуда, заставив и сына и мужа отступить на несколько шагов… Тучная утешительница чорбаджи Нено производила страшное впечатление: бледное лицо, сверкающие глаза, пена на губах, взлохмаченные, покрытые пылью волосы, довольно большой камень в руке…

— Нас обокрали! Обокрали! — воскликнула добрая женщина, махая рукой, в которой был камень. — Только прежние деньги остались… Я их в стену между камнями спрятала. Господи, что же теперь делать?.. Идите ищите. Что встал в окне, как пень! — накинулась она на мужа. — Иди искать! Ох, мама ро́дная, плакали мои денежки!

С этими словами Неновица села на порог, запустила пальцы в волосы и так дико завыла, что даже воробьи на грушевом дереве прервали свои игры и стали внимательно прислушиваться.

Нено вышел во двор и, подойдя к жене, взволнованно спросил:

— О каких ты деньгах говоришь? Я не понимаю Объясни, какие у тебя деньги пропали.

— Какие деньги! — закричала Неновица. — Мои деньги, которые я целых пятнадцать лет копила… Разорили меня, боже мой, господи, разорили!.. На старости лет пустили по миру…

— А много ли было? — вздохнув, спросил Нено.

— Ох, много, — ответила Неновица. — И ожерелье мое, и монисто, и мои золотые, и отцовские, и мамины денежки, и…

— Я уверен, что это дело рук нашего Николчо, — с возмущением промолвил Нено. — Зачем ты их в погреб прятала? Лучше бы мне отдала… С какой стати ты от меня-то их прятать вздумала? Вот и плачь теперь…

— Пойди-ка сюда! — обратился он к сыну. — Говори, куда девал материнские деньги? И сколько их было?.. А я-то понять не могу, откуда у него деньги берутся бездельников-приятелей своих угощать! Вчера целый золотой цыганам дал, которые играли ему… Ну, кто деньги у матери украл?

Но тут Неновица подняла голову, поглядела на сына, который стоял перед ней ни жив ни мертв, и сказала:

— Это не он украл, а слуга твой с моими служанками. Николчо ни разу не ходил в погреб.

Услышав это, наш герой до такой степени воспрянул духом, что поднял голову и без запинки повторил то, что сказала мать:

— Я никогда не ходил в погреб и не мог знать, что мама прячет там деньги в стене.

— А откуда у тебя деньги на кутежи в городе и на всякие пирушки? — спросил отец.

— Я ему давала, — ответила мать.

После этого краткого объяснения отец, мать и их наследник пошли в комнату и устроили семейный совет.

— Деньги надо найти, — решил Нено.

— Нужно отправить слугу со служанками в конак, чтоб их там как следует допросили, — решила Неновица.

— Пускай спросят Ивана, откуда он взял деньги на покупку арнаутских пистолетов и суконного кафтана, — заявил наследник.

Понятное дело, к реализации всех трех решений приступили безотлагательно. Слугу и служанок допрашивали, сбивали с толку, мучили, били, но дело не двигалось и деньги не находились. Слуги говорили, что Николчо лжет, будто никогда не входил в погреб, и приводили множество доказательств противного; но слово Ненчо было законом, так что им пришлось замолчать и терпеливо переносить мучения. Так продолжалось целых два месяца. Вдруг, в тот самый день, когда обвиняемых должны были доставить в суд в последний раз, в доме Нено произошло важное событие. Один казанлыкский лавочник, торговавший водкой, английскими каплями, миндалем и другими раздражающими и услаждающими желудок предметами, предстал перед гордыми, но сонными очами кира Нено и объявил, что тот должен заплатить ему, человеку бедному, зарабатывающему деньги в поте лица своего, за водку, миндаль, смоквы и английские капли две тысячи грошей.