В нем ехали уже никакие не спецназовцы, а польские туристы из старинного города Гданьска, бывшего вольного Данцига, из-за которого в Европе приключилась не одна война. В подтверждение чего все имели при себе должным образом выправленные паспорта с египетскими, суданскими и джаббатийскими визами.

Откровенно говоря, маскировка была топорная – никто из них не владел польским достаточно хорошо, чтобы выдать себя за ляха. Даже Мазур, чьи далекие предки хотя и происходили из Речи Посполитой, но перебрались в Российскую империю еще до того, как вышеупомянутую Речь соседи начали кроить на кусочки, как именинный торт. Был риск нарваться на взаправдашнего поляка – нет на земном шаре такого уголка, где бы совершенно неожиданно поляк не обнаружился. Был риск в силу какой-нибудь случайности угодить под колпак местной контрразведки – страна была крохотная и, откровенно говоря, независимая наполовину, но спецслужбы и тут имелись, как же без них?

Риска хватало. Но выбранная легенда отнюдь не рассчитана на долгое оседание, а документы – на то, чтобы их предъявлять кому-нибудь посерьезнее дорожного полицейского. Им предстояло проторчать тут не более суток, – а затем незаметно для окружающих кануть в неизвестность.

Зато имелись и плюсы. Во-первых, от поляков традиционно ждут всевозможных чудачеств – и заранее прощают им любую эксцентричность. Во-вторых, при необходимости можно болтать на русском, выдавая его за польский, – человек несведущий разницы и не поймет. И, наконец, можно было великолепно замотивировать свое поведение. Нет ничего удивительного в том, что поляки не валяются на пляже, не бороздят на белопарусной яхте морскую гладь и не едут на экскурсии к историческим достопримечательностям. Дело все в том, что они по исконному польскому обычаю засели всей компанией в домике и пьянствуют водку. Поляки они или кто? Национальная традиция, знаете ли… А что, можно отдыхать как-то по-другому?

Для пущего правдоподобия все декорации были на месте – куча бутылок на столе, груда закусок, магнитофон, услаждавший слух отпускников шедеврами польской эстрады. Весь реквизит опять-таки скрупулезно подготовлен заранее невидимыми соучастниками, с коими так никогда в жизни и не придется встретиться.

Мазур старался не смотреть в сторону бутылок – поскольку в таком деле эрзацы неуместны, на столе стояла натуральнейшая водка нескольких сортов, старка, коньячок, настойки. Душа болела от того, что попробовать это добро так и не придется – шутки кончились, они были на работе, следует приготовиться ко всему на свете, и в этих непростых условиях никак не годится вводить в организм сорокаградусные, а то и покрепче, нектары.

Сидевший в уголке Куманек, судя по горестному виду, в точности разделял сожаления Мазура, – но по дисциплинированности мыслей вслух ни за что бы не высказал. Остальным было легче, они отсыпались в другой комнате перед ночным дежурством, если не считать доктора Лымаря, добросовестно исполнявшего роль заботливой няньки при своем пациенте.

Только когда они благополучно смылись с пленным, Мазур наконец сообразил, зачем руководство включило в группу еще и Лымаря. Их эскулап как-никак был особым доктором – мог и вылечить почти все на свете, что только поддавалось врачеванию в полевых условиях, а мог и мастерски провести кое-какие другие процедуры, при виде которых старина Гиппократ наверняка слег бы с инфарктом.

Сразу, как только они разместились в микроавтобусе, Лымарь извлек свою аптечку, которую во всех передрягах берег, как зеницу ока, попросил подержать клиента и вкатил тому пару уколов, в завершение накапав в рот какой-то желтоватой дряни.

Пленник очень быстро перешел в крайне примечательное состояние: временами он, судя по всему, отлично осознавал происходящее вокруг, все видел и понимал, но в то же время членораздельно говорить не мог, и координация движений у него разладилась полностью. Лежал себе в уголочке, водя глазами вправо-влево, с блаженно расслабленной физиономией, и девяносто девять человек из ста с первого взгляда приняли бы его за вдрызг пьяного. Наличие такого вот типчика в развеселой польской компании никаких подозрений вызвать не могло – слабое звено среди выпивох, и не более того, в любом застолье хоть один такой да отыщется, и не обязательно среди поляков.

В общем, довезли благополучно, в домик заводили, словно персонажа какой-нибудь кинокомедии, – двое его бережно тащили, разражаясь беспричинным хохотом и пошатываясь, следом шел Вундеркинд с охапкой позванивавших бутылок, за ним валили остальные, помахивая легкими объемистыми сумками с покоившимися в них автоматами, а замыкал процессию Мазур, добросовестно горланивший с разухабистым выражением лица:

Песенку эту он не извлек из родовой памяти, а вычитал где-то, но какое это имело значение? Главное, провожавший их в домик вежливый и бесшумный прислужник вряд ли что-нибудь заподозрил. Нет сомнений, что стучал тут каждый второй из обслуги, не считая каждого первого, – но тут уж ничего не поделаешь, дело житейское, вполне обычное на таких курортах. Не возбуждать подозрений – и все обойдется.

Они и не возбудили. Судя по тому, что прислужник, осклабясь, добросовестно попытался воспроизвести парочку польских ругательств (вполне возможно, искренне веря, что поддерживает светскую беседу), поляки тут же отметились и вели себя, надо полагать, в полном соответствии с национальными традициями. Две симпатичных девушки, выглянувшие на шум из окошка соседнего домика, судя по их веселому фырканью, тоже не отметили никаких несообразностей.

Помянутое окошко Мазур видел краем глаза в щелочку меж легкой занавеской и рамой. Заметив там движение, он протянул руку, взял гитару из реквизита и громогласно добавил польского колорита:

На вопросительный взгляд Вундеркинда показал глазами на окно. Вундеркинд поднялся гибким кошачьим движением, подошел к окну, потянулся, изображая беззаботную праздность. Вернувшись к столу, сел не на прежнее место, а рядом с Мазуром, тихонько поинтересовался, почти не шевеля губами:

– Ничего не заметили?

– Ничего подозрительного, – сказал Мазур серьезно. – Ну, а чего вы ожидали? Мрачных типов с поднятыми воротниками и в темных очках? Если нас вычислили и обложили, вокруг будет исключительно народец, подозрений не вызывающий, одни маски…

– Сам знаю, – пробурчал Вундеркинд. – Получше вас.

– Вот я и говорю… – пожал плечами Мазур. – Вы-то как думаете, могли нас вычислить? Вы ж разведка, обязаны все на свете знать.

– Вашими бы устами… – поморщился Вундеркинд. – Кто ж знает…

Мазур подумал с отстраненным профессиональным цинизмом: если о их миссии узнали неведомыми путями и готовят сейчас капкан, то, рассуждая со знанием дела, здесь и будет их последняя пристань, выражаясь интеллигентно, полный и законченный звиздец. Оказавшись запертым в облаве посреди такого вот местечка, уже не вырвешься. Штурмовые группы со всех направлений, приданные снайперы, несколько колец оцепления, акваторию, разумеется, блокируют, хренову тучу хваткого народа нагонят, и будешь тут торчать, как пельмень на тарелке. Останется лишь из кожи вон вывернуться, чтобы прихватить с собой на тот свет как можно больше народу – по крайней мере, не так обидно будет рапортовать кому-нибудь на той стороне: а вдруг есть все же та сторона, и кто-то согласно уставу принимает рапорты от новоприбывших… Как бы это местечко ни звалось, дежурный при входе есть наверняка, со всеми уставными причиндалами: мохнатый хвост там или белоснежные крылья.

– Внимание! – сказал Мазур тихонько.