В выходные дни финны строили себе клуб. Внесли деньги, кто сколько мог, напилили леса, стали ладить сруб. Эмигранты-украинцы уже возводили второй этаж своего клуба. Их было здесь больше, чем финнов, и они с гордостью поглядывали на соседей, кивая на свой дворец.
Открытие клуба стало праздником для всего поселка. С тех пор по воскресеньям тут всегда был народ — разучивали песни, молодые хозяйки учились у старших кулинарному ремеслу, вышиванию, вязанию.
…Как-то субботним вечером в домик Туоми пришел высокий худой человек в потертом военного покроя полушубке. Отрекомендовался соседом (у сестры здесь, мол, недалеко домик, строится еще она), попросился в баню после долгой дороги. Незнакомец парился долго, потом зашел в дом, довольный, повеселевший. Не стал отказываться от угощения, сел сразу за стол, выпил один стаканчик, другой. Хвалил пирожки, испеченные матерью Эйно, пил неторопливо, смакуя, кофе.
— Как там в Финляндии, друг?— спросил отец, когда гость закурил трубку. Мать и Эйно глядели не отрываясь на незнакомца.
— Ну то, что гражданская война у нас закончилась, ты, конечно, знаешь, — сказал, приосанившись, сосед, сразу переходя на дружескую ноту.
— Товарищи мои там полегли в землю, — вздохнул отец.
— И мои тоже. Не просто нам далось все. Мы их стреляли, как зайцев. Приехали мы раз на хутор, зашли к старику, спрашиваем, где его сынок. Молчит. Стали уговаривать, потом пригрозили: не скажешь — крышка. Молчит как немой. Наш майор кивнул мне — выведи, мол. Вывел я деда во двор, говорю: стоит ли, дорогой мой, так упрямиться. Ни слова. Только голову поднял, плюнул в меня и шепнул: не выдам вам сына. Я всю обойму всадил в него, а он стоит. Крепкий был пень.
— А кто сын его? — спросил отец, и Эйно увидел, как заходили у него желваки на побелевших скулах.
— Красный. Главарь во всей округе. Ну, майор говорит мне: молодец, Тойво, поехали в соседнее село, там еще пятерых надо отправить к богу в рай. Но тех я уже не стрелял, а ловил. Интересно ловить, будто зайцы бегают. Одним словом…
Отец грохнул кулаком по столу так, что опрокинулся кофейник.
— Вон из моего дома, лахтарь[2]! Забудь сюда дорогу! С кровавыми руками к честным людям! Вон, собака!
…Новый год отмечали в клубе. Эйно с друзьями развесил в танцевальном зале флажки, протянул ленточки, серпантин. Вечером в разгар веселья в холл вошел тот самый лахтарь — в черном костюме, галстук бабочкой, сам навеселе. Эйно видел, как отец мигом собрал своих друзей, активистов.
— Вот это, ребята, тот самый враг, убийца наших товарищей. Пошлем же ему по нашей новогодней почте душевные поздравления.
Через пять минут розовощекая веселая девушка с почтовой сумкой на боку, мило улыбаясь, вручила новичку более десяти конвертов. И в каждом было одно: «Лахтарь, тебе не место среди честных финнов…» Лахтарь вынужден был уехать в Эдмонтон, но и там не задержался — укатил в Соединенные Штаты, в Нью-Йорк. И вскоре туда, в финскую общину, пошли письма, предостерегающие, что в ряды рабочего движения может втереться этот подлый человек.
…Эйно был старательным учеником, хотя не раз задумывался, где могут пригодиться его знания. Фермеры искали дешевую рабочую силу, и им не нужны были грамотные ребята, поэтому когда Эйно окончил среднюю школу, работы для него не было. Наконец, после долгих хождений, повезло — его взяли подручным кладовщика на железную дорогу. Потом Эйно возил на лошади со станции кирпич, доски. Денег платили мало, хорошо, что родители кормили.
И вдруг снова везение. В Эдмонтоне местное отделение тракторной фирмы за небольшую плату организовало краткосрочные курсы трактористов.
С большим интересом принялся Эйно за учебу, хорошо показал себя на практике, и его порекомендовали богатому фермеру норвежцу Элефсону, имевшему, правда, дурную славу акулы, разорившей и проглотившей не одного мелкого хозяина.
— Закон джунглей, коллега, — улыбался он Эйно золотыми зубами невинно и чисто, — сам таким скоро станешь. Ты парень с головой, помянешь не раз мое слово…
Эйно весной пахал без выходных, летом убирал хлеб, осенью снова размеренно рокотал его трактор на поле, снова плуг переворачивал землю. С наступлением первых морозов Элефсон развел руками — работы больше нет, можешь идти на все четыре стороны. Тем более работы не было для Эйно, который, как поговаривали, стал настоящим красным.
В 1921 году в Канаде была основана коммунистическая партия, и Вилхо Туоми вступил в ее ряды. А Эйно в памятном 1924 году стал комсомольцем — членом союза юных коммунистов Канады. С трепетом принял он в руки красную книжечку с тисненым портретом Ленина — вождя мирового пролетариата.
Первое поручение было для Эйно настоящим экзаменом на политическую зрелость — ему доверили сделать доклад в клубе поселка в первую годовщину со дня смерти Ильича.
Комсомольцы развесили объявления в окрестных хуторах, девушки сшили черно-красные ленты, убрали ими сцену, перед портретом Ленина поставили цветы. Людей собралось много — канадцы, финны, украинцы, шведы. Свой доклад о жизни Ленина, о его учении Эйно подготовил на английском языке. Невысокий, худой, в черном великоватом отцовском костюме, он робко поднялся на сцену.
— Спокойнее, Эйно, увереннее, — напутствовал его член ЦК Компартии Канады Амос Хилл, приехавший из Эдмонтона.
Доклад Эйно выучил слово в слово. Но первые фразы застревали в горле, мысли путались. Эйно боялся притихшего зала, многих людей он не знал, не знал тех, кто стоял у стен, у входа — свободных мест не было. Но скоро он справился с волнением, и все пошло нормально.
Доклад понравился. Люди внимали каждому слову, а в конце долго аплодировали смущенному парню.
С этого дня у Эйно Туоми началась новая жизнь. Днем — работа, вечерами — собрания, концерты самодеятельности, занятия в политическом кружке, обсуждение статей в газете компартии «Рабочий».
В ноябре 1931 года начались парламентские выборы. Левые силы провинции Альберта выдвинули своим кандидатом мелкого фермера коммуниста Карла Аксолсона. Вместе с другими активистами Эйно был привлечен к выборной кампании. Для того чтобы кандидат мог зарегистрироваться, нужно было иметь ручательство пятидесяти фермеров с их подписями, а также заплатить 500 долларов. Сбором подписей и денег и занимался Эйно с друзьями…
В ходе выборов Аксолсон получил четыре тысячи голосов. И пусть он не стал членом парламента, но все увидели, что левые силы имеют в провинции большой вес.
Агитация юных коммунистов за Аксолсона, вся выборная работа были серьезным и даже опасным делом (Эйно это знал), ибо совсем недавно Компартия Канады была объявлена вне закона и семь членов ЦК, в том числе близкий Эйно человек, добрый, чуткий Амос Тобиас Хилл, были упрятаны в тюрьму. Среди этих семи был и приятель отца украинец Бойчук.
В те годы в Канаде была создана организация под названием «Техническая помощь Советской Карелии». Эйно мало что знал тогда о Карелии. На выручку, как всегда, пришли родители. Длинными зимними вечерами отец рассказывал сыну о Севере, о песнях, записанных знаменитым Лённротом, читал руны «Калевалы», а мама пела карельские и финские песни. Эйно разворачивал карту, вглядывался в очертания далекого края, закрывал глаза и воображал, будто он плывет в лодке по быстрой реке, перебирая струны таинственного инструмента с прекрасным названием кантеле. Эйно вдруг захватила народная музыка. Он стал торопливо изучать ноты, но как сделать самому кантеле, как оно устроено, ни отец, ни его земляки-шахтеры не помнили.
Дождливой осенью в вечерних сумерках Эйно ставил капканы у реки, ловил ондатр. Зимой сдал шкурки и на вырученные 10 долларов купил скрипку. Играть учился сам — денег на репетитора не было. Сначала ничего не получалось. Мать посмеивалась — всех мышей распугал, телята в сарае беснуются от такой музыки. Скрипка проявляла характер, но и Эйно показал упорство. Через год он наконец сыграл друзьям отца финскую народную песню «Лесные цветы», сыграл чисто, без запинок. Шахтерам понравилось, и они дружно решили: теперь Эйно может выступать перед людьми, скажем, играть в клубном оркестре, если возьмут.
В оркестр взяли через полгода. Первый настоящий концерт, на котором выступил Эйно, был организован обществом «Техническая помощь Советской Карелии». Весь сбор от него шел в фонд помощи Карелии. Председатель общества Йоган Латва, приехавший в эти дни в Эдмонтон, где проходили собрание и концерт, крепко пожал руки самодеятельным артистам, похвалил Эйно:
— Молодец, тракторист, что играешь песни наших отцов и дедов. В музыке — душа народа. Песня помогает в беде, с песней вырастают крылья. А теперь, тракторист, о другом. Слыхал ли ты, что через нашу организацию трудящиеся Красной Карелии приглашают финнов на работу? Гарантируют твердый заработок, интересное дело. А главное — можно потрудиться на социализм! В первую очередь им нужны токари, механики, строители, трактористы. Что скажешь, парень?
Слова эти запали в душу. Все чаще и чаще думал о них Эйно, потом поделился со своей невестой Айли. Та тоже искала постоянную работу, служила сезонной прачкой, поварихой.
— Пять лет мы с тобой знакомы, любим друг друга, а пожениться не можем — жить негде. Поедем в Карелию, — уговаривал Эйно невесту.
— У меня мама болеет, ты же знаешь. Да и страшно как-то, далеко. Хотя мне очень хочется хоть одним глазком взглянуть, как они там без буржуев жизнь устроили.
Эйно завел разговор об отъезде дома. Отец сразу же одобрил эту идею, обнял сына, а мать — в слезы.
— Едем всего на два года, — утешал ее Эйно. — Не мы одни, многие едут. А что здесь, в Канаде? Кому мы тут нужны? Работы почти нет, завтрашний день как в тумане. Фермер обирает, своего дома нет и не будет. Нам терять нечего, кроме своих цепей! А там! Там люди строят новую, свободную жизнь. Нет ни фермеров, ни кулаков, ни жадных фабрикантов.