В чем-то прав был мой дружок. Потом уже я где-то вычитал, начинающему водителю в Америке устраивают в специальном телекабинете под гипнозом полную иллюзию автомобильной аварии. Если решится после такого испытания сесть за руль — будет хорошим шофером. Дорожный лихач — почти всегда немятый, непуганый, без «тормоза внутри» себялюбец, в этом я уверен, приходилось видеть, урезонивать таких: и обгонит он тебя перед носом, и тормознет для куража, и криво тебе усмехнется, бойко срезав угол поворота, и гуднет нагло: «Уступи дорогу! Чего ползешь как черепаха?!» Зато уж, попав в серьезную катастрофу, автоволк становится автозайцем, теряет голос, хнычет, вымаливает прощения, пробует откупиться… Не раз я говорил: «Ладно, поезжай, но будь человеком». Жаль, что проверить не удавалось: умерил ли он свою лихость? Думаю, хоть немного, в чем-то — переменился.

Прав Алешка Коньков, прирожденный водитель, прав немецкий психолог К. Леман: человек за рулем — иной человек; как, впрочем, в давние времена: всадник отличался от пешехода.

Возьмем наш, ближайший случай. Рудольф Сергунин помял «Жигули-люкс», пережил, как он невесело шутит, психастению, будучи парнем рабочим, крепким; сломай он себе ногу — меньше бы нервничал, досадовал. Что же произошло с ним? Жаль заработанную, и очень нелегко, машину? Пожалуй. Купленную состоятельным папочкой не столь бы ценил. Но есть и нечто другое, более важное, «психическое». Приобретя автомобиль, Рудольф Сергунин сделался другим человеком, даже не сев еще за руль: доказал сердящимся на него родителям, на что способен их сын, пожелавший быть простым работягой, стал иным для друзей, знакомых, соседей (у нас ведь машина — роскошь пока); а девушки, женщины?.. Такой парень, такой мужчина!.. И вот этот мужчина, выехав прогулять свои «Жигули», безобразно помял их. Не виноват? Был трезвый? Кое-кто поверит, кое-кто усмехнется, кое-кто (таких будет много) похихикает с удовольствием: «Пижон! Треплется, что на свои купил! Свои вещи берегут. С папашей в контрах, а машину принял. И сколько их развелось, иждивенцев патлатых!» Попробуй тут сохрани ироничное спокойствие. Мишелю Гарущенскому, пожалуй, удалось бы отшутиться, отлаяться, но Рудольф Сергунин более мнительного склада человек.

Вот как передал мне встречу с ним авторемонтник Юрка Кудрявцев:

«Является этот ваш протеже, Рудольфом которого звать. Между прочим, у моего соседа по квартире овчарка Рудольф, ну, это я в шутку. Является при галстуке, в лакированных ботиночках, плащике аглицком, подает на некотором расстоянии квитанцию оплаченную и просит разрешения осмотреть авто. Я вежливо отвечаю: подождите, гражданин, за воротами, выкачу сей момент. Ну, подержал его нарочно полчасика (за то, что психозом переболел и вне очереди ремонтировался), тетя Глаша распахивает ворота, и я вылетаю с бодрым газком, торможу у самых ботиночек владельца личного автотранспорта, он аж отпрыгнул — думал, сшибить хочу. Откидываю дверцу, выхожу и так ручкой, как в кино элегантных дамочек приглашают: «Прошу осмотреть работу, выразить свои замечания». Ваш милый Рудольф обошел, ощупал «ладушку», будто любовницу, бывшую в употреблении, не поверил своим большим красивым глазам, даже номер спереди и сзади прочитал. Точно, его машина, но нигде ни вмятины, ни царапинки. И тут ваш уважаемый псих сцену восторга устроил: бросился ко мне, облапил. «Друг! — кричит. — Ты же мастер высшего класса! Как смог?.. Спасибо, не забуду, держи, друг!» И, естественно, вынимает десятку. Я спокойненько отодвигаю бумажку, говорю: «Если друг — зачем же взятку суешь?» — «Мало, да? — продолжает суетиться. — Мало, понимаю. За такую работу… Сейчас нету, потом, друг, сколько запросишь!» Сказал я ему — ни сейчас, ни потом, ни в двадцать первом веке мне от тебя ничего не надо, не возьму; и другом не буду. Растерялся Рудольф, обиделся: «Почему?» — спрашивает. «Потому что не беру на лапу, особенно с работяг, и еще потому, что ты, Сергунин, все-таки интеллигентик магнитофонный, хоть и на стройке вкалываешь, в детстве тебя испортили. Вот ты и не можешь обойтись без лакеев в лаптях. Заставил старого человека машину мятую гнать, самому стыдно, значит. А ты предлагал Максимилиану Гурьяновичу на целенькой «Ладе» покататься?! И без очереди пожелал. Это тоже замашечки вовсе не рабоче-крестьянские. Так что садись и катись с ветерком, милый друг!» Уехал тихонечко, согнувшись за рулем, мне даже жалко немножко стало: вроде ничего парень, человеком хочет быть, а что десятку совал — так попробуй не сунь иному, в другой раз к СТО не приближайся. Тут беда всеобщая. Ну, ничего, думаю, надо же автиков как-то порядочной жизни учить, не зря же товарищ Минусов на меня свои душевные силы тратил. Встретимся еще — Юрка Кудрявцев и Рудольф Сергунин, — мы ведь навечно связаны одной веревочкой: он водит автомобиль, я ремонтирую. Правильно я живу и мыслю?»

Как видим, не только у водителя, но и у авторемонтника «могут возникать достаточно глубокие изменения в психике». Автомобиль на дороге, на улице, человек в автомобиле, человек, дышащий выхлопными газами и резиновой пылью автомобиля, планета, заполняющаяся автолюбителями, задымленная атмосфера над городами, неукротимая жажда еще большей технизации, — это уже не «могут возникнуть», а возникли глубокие изменения в психике людей. К чему это приведет?

Погадайте у цыганки. Не зря же я записал ее гадание. Она все предскажет. Только не скупитесь позолотить ручку».

Максимилиан Минусов уложил в портфель тетради, кое-какие книжки и газеты для чтения, термос с горячим чаем, бутерброды и отправился на дежурство. Шел медленно, чтобы надышаться чистым январским морозцем, посмотреть улицы, людей, как бы тоже поучаствовать в общей городской жизни. Кивал где-то виденным, а то и знакомым лицам, всем желая мира и добра, и сам нес в своей душе покой и отдохновение, уже привычные, радостные ему. И сегодня его путь от кооперативного дома до гаражного кооператива «Сигнал» закончился бы обычной тихой прогулкой, но вот сердце его, ощущаемое лишь мягкой, широкой теплотой в груди, колыхнулось, окатило лицо горячим притоком крови: навстречу шла Ольга Борисовна Калиновская, бывшая учительница, затем директор школы, теперь пенсионерка… Максимилиан Минусов кашлянул, успокаивая себя, проверяя, не хрипит ли у него голос, остановился и, приподняв руку, сказал:

— Доброе утро, Ольга Борисовна!

— Доброе… — чуть отступила она, словно слегка испугавшись окликнувшего ее человека; в следующую минуту лицо ее, полуспрятанное в меховой шапке с опущенными ушами, зарделось как-то по-девчоночьи открыто и беспомощно, но, резковато тряхнув головой, она уже твердо выговорила: — Доброе и солнечное, Максимилиан Гурьянович! Как шагается, дышится вам?

— Хорошо, Ольга Борисовна, легко. Надеюсь, и вы в здравии и покое?

— Кому меня беспокоить?.. И болею редко. Мы с вами дети войн и пятилеток, несгибаемая когорта, при жизни стали ископаемыми, предками, как выражаются теперешние молодые люди.

— Все шутите, Ольга Борисовна, нравом вы остались той же… — Максимилиан Минусов хотел сказать: «Олечкой-математичкой», но отчего-то не выговорилось это, хотя Ольга Борисовна улыбчиво, даже задорно посматривала на него. — Той же… Приятно, что не сдаетесь духом.

— Сказала же — несгибаемая. Хочу автомобиль приобрести, научите водить?

— С покорностью, если будет на то ваша воля. Однако не советую, ходите пешочком. Охладел я к моторам и колесам. Доживу возле машин, интересно мне — что с ними и владельцами дальше будет. А вам не советую: «Мертвые железа губят души человеческие…» Это молодым некуда деться. Ходите лучше пешочком, улыбайтесь деревьям, птицам, детишкам, долго, духовно проживете…

— Ага, значит, вы против НТР?

— Зачем? НТР не остановить, как вращение Земли. Да и сам я немало на нее, на техреволюцию, наработал. Просто вам не советую, если вы серьезно.

— Серьезно. И учиться у вас не буду: какой-то вы благостный весь, успокоенный. В церковь не ходите?

— В христову — нет.

— У вас своя?

— В душе.

— О-о! Не зря вы всю жизнь странствовали, веру свою искали.

— Может, и зря…

Они засмеялись вместе, но невесело, тем уже привычным, необязательным смехом, который как бы заранее был приготовлен для их редких встреч, всегда случайных, на улице, и Ольга Борисовна Калиновская пошла дальше, по своим простеньким пенсионерским делам, а Максимилиан Минусов постоял немного, глядя ей вслед: на мгновение, всего на единое мгновение ему опять показалось: от него уходит прежняя, тоненькая, быстрая, милая математичка Олечка.

А ведь ушел когда-то он.

В сторожке на Минусова набросился трясущийся, злой, похмельный и жалкий Кошечкин:

— Опоздал! Если с высшим образованием — можно, презираешь рабочего человека! Привлекать пора таких интеллигентов, нутро прогнившее чистить. Возьмусь, не думай, что Кошечкин хилый! Помощников найду. Сочиняешь тут — чего, про что, кому на пользу? Молчишь? Потому и опаздываешь — делишками всякими занимаешься. Пора, пора привлекать…

Минусов опоздал всего на десять минут, тогда как Кошечкину случалось задерживаться и на пару часов. Но спорить незачем, Кошечкин был рад этому опозданию, даже желтые щечки зарумянились от возбуждения, и Минусов, молча раздевшись, подал Кошечкину рубль.

Свершилось чудо, едва ли поддающееся описанию: четыре кружки пива, возникшие в воображении Кошечкина, преобразили его внешний и внутренний облик. Из шкуры жалкого и злого он мгновенно перелез в шкуру жалкого и ласкового. Бормотнув еще несколько упреков («для пущей строгости»), Кошечкин ухватил за локоть Минусова, зашептал часто, тряся расхлябанно головой: