Глава 2

В переулке в пятнадцати кварталах к югу от «Возрождения вампов», Бун, ведомый острием своего кинжала, обрушил на лессера всю мощь гравитации и собственного веса. Когда сталь вошла в глазницу мертвяка, пронзая зрачок и белок, входя в мозг через зрительный нерв, Бун сделал пометку в своем журнале мыслительный процессов.

Он действует вопреки своему обучению.

Правило для новобранцев – работаешь ли ты в паре или же соло, и особенно в последнем случае – гласило: ты должен отправить лессера к Омеге прямым ударом в грудину при первом удобном случае. Лессеры, вонючие обездушенные люди, одержимые уничтожением вампиров, в сущности были бессмертны как в фильме «Смерть ей к лицу»[10]: не имеет значения, насколько большой урон ты наносишь их телам, они продолжают мыслить и способны двигаться. Отрубай голову, конечности от торса, потроши, уничтожай... они все равно продолжат шевелиться, как гремучие змеи.

Существовал лишь один способ «убить» лессера: удар в пустую грудину чем–то стальным. За чем последует хлопок, шипение и облегчение.

Они возвращаются к своему зловещему создателю.

Как новобранец, Бун не обладал достаточным опытом, в отличие от других бойцов и, тем более, самих Братьев. Поэтому солдат вроде него не мог рисковать. Быстрый возврат к Омеге – самый безопасный вариант, и первые пару недель на поле боя он действовал четко согласно инструкции. Но спустя какое–то время...

Он начал при возможности растягивать процесс умерщвления.

Бун прекрасно помнил первый раз, когда нарушил стандартный протокол. Он собирался ударить в грудину, но убийца неожиданно дернулся в бок, и Бун пронзил грудную мышцу. Когда нежить попыталась сесть, Бун запаниковал и начал беспорядочно наносить удары.

Черная кровь брызгала во все стороны, и лессер взревел от боли. Рука Буна превратилась в отбойный молоток, который поднимался и опускался с бешеной скоростью.

Это стало невероятным откровением.

Нейроны в мозге зажглись в новом своеобразном паттерне, секторы его разума, ранее затемненные, вспыхнули восторгом и возбуждением несексуального характера, и это шокировало его. Всплеск эмоций был настолько острым и неожиданным, что Бун списал все на случайную аномалию.

Это предположение оказалось некорректным.

Во второй раз, когда он оттягивал завершение боя, произошло то же самое: проявление животных инстинктов окрасило восприятие мира яркими красками, каждое его действие, реакция лессера, начало, середина и конец... все отпечаталось в его памяти. В третий раз? Этот порядок действий стал правилом.

С тех пор он тщательно выкраивал такие моменты, стараясь, чтобы его не поймали с поличным.

Все вампиры, лишенные своих невинных жизней этими бездушными монстрами? Все разрушенные семьи? Все страдания, пережитые расой от рук убийц?

На хрен лессеров.

Сосредоточившись, Бун сжал в хватке горло нежити и уставился на болезненно–белое лицо убийцы. Кинжал был все там же, рукоять торчала из глазницы под углом. Черная кровь, блестящая и мерзко пахнущая, стекала из внешнего уголка глаза подобно слезам по виску и заливая ухо.

Бун внезапно вспомнил, как это было в детстве – лежишь в ванной, и вода затекает в ушные каналы, приглушая звуки. То же самое сейчас чувствовал лессер?

Когда нежить раскрыла рот как рыбешка и заелозила руками, словно пыталась изобразить снежного ангела в весьма неподходящий для этого момент, Бун сдавил горло еще сильнее, сминая трахею.

Услышав бульканье, вырвавшееся изо рта лессера, ему захотелось продолжить. Растянуть все на часы. Нарезать торс на...

На задворках сознания зазвучал тревожный звоночек. Одно дело – выместить толику страданий расы на этого убийцу. То, что предлагал ему мозг... совершенно другое. Это была пытка. Но Бун проигнорировал внутреннюю тревогу, гадая, каково это – использовать клыки как орудие убийства. Такое, конечно, будет сложно объяснить Братьям, но он просто представил. Как это по–животному. Как это приятно.

От соблазна зачесался подбородок, рот приоткрылся, и клыки выступили наружу.

Он хотел причинить боль этому ублюдку. Снова и снова.

Свободной рукой он потянулся к рукояти и обхватил кинжал ладонью. Медленно провернул лезвие, чувствуя, как при движении крошится кость...

– Ты что, черт возьми, творишь?

Бун шокировано вскинул голову. Зайфер стоял прямо перед ним, кожаная экипировка Ублюдка была покрыта черной кровью лессера, с которым он сражался, мужчина держал опущенный пистолет у бедра, а серебряный кинжал был поднят и готов к использованию.

– Просто заканчиваю работу, – ответил Бун, вытаскивая лезвие.

Подавшись телом назад, он вонзил кинжал в центр груди лессера, а потом прикрыл глаза предплечьем от ослепляющей вспышки света. Раздавшийся хлопок, напоминавший выстрел, эхом пронесся по переулку, а когда свет рассеялся, Бун поднялся на ноги. Он не смотрел на Зайфера. Не отрывал взгляда от пятна на снегу, части черных очертаний от взрыва, частично – крови лессера.

Скажи что–нибудь, приказал он себе.

– Я отзову сигнал, – он потянулся к коммуникатору. – И готов вернуться к патрулированию...

– Хер тебе. Ты ранен.

Бун опустил взгляд на собственное тело.

– Где... о.

Брошенный лессером нож все еще торчал из его плеча, так же, как торчала рукоять его кинжала из глазницы нежити. Нет, не совсем так. Этот нож вошел под прямым углом. А его кинжал – под углом в тридцать... может сорок градусов.

Где–то на границе сознания мелькнула мысль, что это ненормально – обращать на такие вещи внимание. С другой стороны, все казалось чистой фантасмагорией. С того момента, как он почуял лессера, он словно разделился на две сущности, одна заколола лессера и сейчас стояла перед выжженым пятном на снегу... другая словно отдельная сущность наблюдала за происходящим со стороны.

Как отражение в зеркале, идентичное, но не настоящее.

По неясной причине он подумал о Рошель. Оно и странно, ведь он уже давно о ней не вспоминал.

Выругавшись про себя, Бун выдернул лессерский нож. Лезвие покинуло его плоть, и ему полагалось что–то почувствовать, верно?

Вспышку боли. Жжение...

Ничего кроме ощущения теплой влаги под кожаной курткой. Его крови. Стекающей на майку–борцовку.

Зайфер нажал на маячок, установленный на вороте его кожаной куртки.

– Мне нужен медик. Срочно.

Бун покачал головой.

– Ерунда же. Я готов вернуться в строй...

– Не в мою смену.

Тормент, сын Харма, вошел в элегантную гостиную, которую разнесли словно в пьяном угаре. Антикварная мебель и шелковые диваны перевернуты, разорваны, либо стояли не на своих местах. Фарфоровые тарелки расквашены. Лампы валялись на восточных коврах с разбитыми абажурами и лампами.

Он смотрел, куда наступает. Незачем вносить свой вклад в этот бардак.

В воздухе чувствовался сильный запах свежепролитой вампирской крови. И это еще не все.

Тор остановился перед большой картиной маслом с изображением цветочного букета. Голландия. Восемнадцатый век. Застывшая жизнь с четкими каплями росы на лепестках, тщательно расписанной огромной вазой и разноцветным волнистым попугайчиком чуть сбоку – все это являлось ярким образчиком известного стиля в живописи.

Но талант художника почти не виден. Холст был покрыт черными брызгами, старая краска и неподвластное времени мастерство сокрыты за черной блестящей субстанцией... без характерной сладковатый вони.

Значит лессеры не при делах.

Но Братству это и так известно.

Тени. И не такие, как айЭм с Трэзом. Тени со строчной буквы «т», сущности, появившиеся в Колдвелле из ниоткуда, они, казалось, не были связаны с Омегой и Обществом Лессенинг, и в этом конкретном случае они напали на собрание Глимеры.

С летальным исходом.

Братья пытались спасти гостей. Но преуспели лишь отчасти.

Перешагнув через кресло, изрешеченное пулями, Тормент подошел к телу мужчины приблизительно трехсот лет от роду. Фрак был распахнут, две половины открывали узкий атласный жилет, рубашку с гофре и жемчужными пуговицами, а также бабочку, все еще идеально сидевшую на шее мертвеца.

Кровь окрасила кипенно–белую рубашку, напоминая разводами мишень, которая перестала увеличиваться в диаметре. Так бывает, когда сердце останавливается, и кровь перестает циркулировать. Протечка исчезает.

На этом заканчивалась всякая логика и законы физики и природы. Несмотря на рану и темно–красный росчерк крови, целостность одежды не была нарушена: в отличие от кресла, на фраке, жилете и рубашке не было пулевых отверстий. Рваных разрезов от проколов тоже.

– Бред какой–то, – пробормотал Тор.

Если расстегнуть жилет и жемчужные пуговицы и развести полы рубашки? Он увидит рану, которая непонятным образом не затронула одежду, а только плоть под ней. Братья не знали, как работает механизм. Этот новый враг, нападавший с беспощадно эффективностью, был для них загадкой, обладающей невиданными ранее силами, его происхождение невозможно было определить, а цели, казалось, были схожими с Омегой, да не совсем.

Тор опустился на корточки, хрустнув коленными суставами.

Бледно–серое лицо трупа с каждой минутой все больше становилось восковым. Типичное для аристократов симметричное и утонченное строение кости, ничем не примечательные, но определенно красивые черты лица, ничего выдающегося: пропорциональный нос, четко очерченный подбородок над перерезанным горлом, изгиб брови, словно сделанный специально для высокомерных взглядов.

Сжатые губы, словно мужчина не одобрял свою причину смерти.

Ну да, его не за что винить.

Но, на самом деле, его убила не странная рана на груди.

Пулевое отверстие, чуть обугленное по краю от выстрела в упор, в центре лба по многим параметрам выбивалось из общей картины. Вишес жал на курок... после смертоносного нападения теней, после того как Джон Мэтью с Мердером разнесли двух сущностей и оформили тем самым картину Джексона Поллока[11] поверх старой голландской живописи и прочего дорогостоящего антиквариата.