Но Греция находилась в большей чем когда-либо опасности. Кроме всех бедствий, которые рушились на нее со стороны врагов, среди самих граждан начались пререкания, споры и несогласия. Особенно сильны они были во флоте, соединившемся перед островом Саламином под начальством спартанца Еврибиада. Военачальники хотели отвести корабли к Коринфскому перешейку, потому что там — в случае поражения — можно было найти убежище для судов, а воины, сойдя на берег, превращались сразу в сухопутное войско. На Саламине же спасаться было некуда: со всех сторон море.
Один Фемистокл стоял за то, чтобы остаться на Саламине. Он один понимал, что спасение Греции зависело от сплоченности всех собравшихся здесь сил. Если бы этот узел оборвался, то каждый воин поспешил бы к себе, чтобы защищать свой город, и греческий флот, представлявший весь вместе силу, раздробившись, потерял бы всякое значение. Фемистокл спорил один со всеми и в этом неистовом, как настоящая битва, споре вел себя героем.
Военный совет был уже распущен, но он настоял, чтобы совет собрали снова. Он выдержал град ругательств, которыми осыпали его разгневанные военачальники, и, когда раздраженный его упрямством Еврибиад поднял палку, чтобы его ударить, он воскликнул:
— Бей, но выслушай!
Его выслушали, и ему удалось наконец убедить всех. Но этого было недостаточно. Надо было еще ускорить битву, чтобы не утомлять воинов и моряков долгим ожиданием. Чтобы заставить обе стороны вступить немедленно в бой, Фемистокл решился притвориться изменником. Он послал раба к Ксерксу и велел ему передать, что на другой день греческие триеры решили бежать и что, сделав внезапное нападение, персы захватят всех их в плен без всякого труда.
Ксеркс попал в западню. При свете предутренних звезд греческий флот увидел, что на него медленно и зловеще надвигаются персидские корабли. В одно мгновение всякая нерешительность исчезла. На верхушку одной из греческих мачт села сова. Это была любимая птица богини Афины. Греки решили, что богиня послала свою птицу в знак того, что надо начинать битву. Со всех триер раздался гимн в честь богов и героев, и бой начался при первых лучах восходящего солнца.
Персидские суда были слишком велики и тяжелы, чтобы свободно двигаться в узких проливах; они наскакивали одно на другое, не могли ни двигаться вперед, ни отступать. Подвижные и легкие триеры греков скорее летали, чем плавали. Они со всех сторон устремлялись на неприятеля, наносили ему удары клювами своих железных таранов, ломали их весла, молниеносно проходя вдоль борта.
Остальное доканчивал меч. Двести кораблей было потоплено, шестьдесят — взято в плен; почти все суда лишены начальников. Персидский флот точно огромный, неуклюжий кит был расклеван роем легких морских птиц. Персы обратились в бегство, и к вечеру их чудовищные корабли, как тени, чуть виднелись вдали.
Крайнее высокомерие Ксеркса сразу перешло в крайний страх, и он бежал с остатками своего войска, которое по пути гибло от голода и чумы.
Люди совершали утомительные переходы по опустошенной стране. Год тому назад они в один день съедали запасы целого города, а теперь им приходилось питаться древесной корою и травой. Нашествие «драконов», как персы называли сами себя, превратилось в облако голодной саранчи, гложущей тощие побеги и высохшие былинки пустыни.
Бежав из Греции, Ксеркс оставил в ней Мардония с отборным войском. Мардоний обещал царю, что через полгода повергнет пленную Грецию к его ногам.
С наступлением весны, прежде чем выступить в поход, Мардоний послал к афинянам посла с предложением мира и союза.
Спартанцы испугались, что афиняне согласятся, и также отправили к ним гонца с просьбой не соглашаться и не вступать в союз с врагами.
Афины дали обоим послам гордый и прекрасный ответ.
— Ты уверяешь нас, что персидское войско сильнее нашего? — сказали они послу Мардония. — Мы знаем это сами, но мы хотим оставаться свободными и будем защищаться до смерти. Передай Мардонию, что, пока солнце будет свершать свой путь в небе, до тех пор мы будем воевать с Ксерксом и нам станут помогать герои и боги, статуи которых они разбили и храмы которых они разрушили.
Так же прозвучал и ответ Спарте:
— Страх, что мы вступим в союз с варварами, должен был бы показаться недостойным тебе, знающей душу Афин. Нет достаточно золота на земле, чтобы заставить нас соединиться с врагами против свободы Греции. Пока останется в живых хоть один афинянин, Афины будут верны своей родине.
Получив ответ афинян, Мардоний двинулся на Афины, а жители их снова бежали на Саламин.
Между тем Спарта выслала против персидского войска десять тысяч граждан; каждого из них сопровождало семь рабов.
Под предводительством Павсония они соединились с афинянами возле города Платеи. На этот раз силы обеих сторон не были так ужасно неравны, как в двух первых битвах: при Марафоне и при Саламине. Сто десять тысяч греков сражалось против трехсот пятидесяти тысяч персов и других народов, составлявших их войско.
Когда Павсоний подал знак к битве, греки бросились на стену ивовых щитов, из-за которых персы, присев на корточки, метали в них тучи стрел.
Их натиск опрокинул эту слабую преграду, и восточные воины, ничем не защищенные и вооруженные только короткими, как кинжал, мечами, очутились в схватке с тяжеловооруженными гоплитами.
Они защищались отчаянно.
Иные схватывали обеими руками копья греков, стараясь их переломить, другие бросались в ряды врагов, как в чащу железного леса, и пролагали в нем кровавые тропы. Но для греков война была искусство, а для персов — беспорядочная бойня. Они давали убивать себя десятками, бросаясь без всякого смысла и плана на неприятельское войско, сохранявшее среди самой горячей схватки стройность и обдуманность движений.
Под ударом меча одного спартанца Мардоний упал со своего высокого белого коня. Его падение повлекло за собой панику среди персов. Они бежали в беспорядке к своему лагерю и заперлись там за деревянными стенами, но подоспевшие афиняне взяли ограду приступом. Произошла страшная резня, еще большая, чем при Саламине. Из трехсот тысяч воинов Мардония осталось в живых только триста. Победителям досталась огромная, богатая добыча: богатые шатры, чаши, кубки, браслеты, золотое оружие.
Вступив в палатку Мардония, Павсоний приказал персидским поварам приготовить пир, какой они устраивали каждый вечер своему господину. Они тотчас же поставили ложа с серебряными ножками и покрытые пурпуром столы, уставленные роскошными кушаньями и винами. Увидав все это, Павсоний стал смеяться и велел своим рабам приготовить ужин по-спартански. Рабы бросили на вышитые ковры палатки тростниковую циновку и поставили на нее темную похлебку, козий сыр и горсть фиг. Тогда Павсоний, продолжая смеяться, призвал полководцев и указал им на разницу двух приготовленных трапез.
— О мои союзники, — сказал он, — я созвал вас, чтобы вы видели безумие персов: привыкнув к такой роскоши, они думали победить нас, людей, которые так едят и живут.
Но сила греков заключалась не только в их скромных привычках и выносливости, она заключалась главным образом в величии и благородстве их души. Это великодушие и проявил Павсоний. Восточные владыки унижали себя местью даже убитым врагам. Ксеркс в Фермопилах велел распять тело Леонида и насадить на кол голову героя. Один грек явился к Павсонию и стал требовать, чтобы он отомстил за Леонида и выставил труп Мардония на посмешище всего войска. Но спартанский лев отринул этот совет шакала с гневным презрением.
— Ты меня унижаешь до самой земли, — воскликнул он, — предлагая опозорить мертвого! Смерть Леонида и его товарищей вполне искуплена гибелью бесчисленных варваров, павших под нашими мечами. Не показывайся мне больше на глаза и будь счастлив, что я не наказал тебя за такой совет.
Последнюю победу над персами греки одержали при мысе Микале. Часть битвы происходила на земле, а часть на море. Остатки последнего войска Великого царя обратились в бегство, а их покинутые корабли были торжественно сожжены победителями.
Греция была освобождена, могущество персов навсегда уничтожено.
Битвы при Марафоне, Платее, Саламине и Микале имели значение не для одной Греции. Борьба греков с персами — это была борьба жизни со смертью, свободы с рабством, права с бесправием, света с тьмою. Огромная Азия, как темное море, катила на Европу свои тяжелые волны. Крошечная песчинка, твердая и сверкающая как алмаз, остановила и обессилила это наводнение. «Деревянные стены» Саламина, как некогда Ноев ковчег, спасли все человечество. Если бы Персия победила, то мир лишился бы всего, что дала ему Греция: ее героической истории, дивных остатков ее храмов, ее удивительных статуй, равных которым никогда и никто не мог создать, трагедий ее, полных вечной мудрости, и той светлой красоты, которая рассеяна во всем, до чего только касались эти необыкновенные люди. Победы греков над персами должна была праздновать не одна Греция, их должен вечно праздновать весь мир.