В рядах этого войска можно было увидеть все роды оружия, начиная с благородного меча из лучшей стали и кончая первобытной стрелой с кремневым наконечником. Шествие открывали персы и мидяне в своих войлочных шапках, называвшихся кидарами. За плечом у них висел колчан, за поясом был заткнут кинжал, а все тело их было покрыто чешуйчатым доспехом. За ними шли сирийцы в медных шлемах, потрясая палицами с тяжелыми железными набалдашниками. Стройные и тонкие индусы выступали в своих одеждах из бумажных тканей и несли бамбуковые луки, как будто собирались охотиться на газелей. Эфиопы, у которых одна половина тела была выкрашена белой краской, а другая красной, кутались в шкуры пантер, а арабы — в свои длинные плащи, подпоясанные узким поясом. Азиатские эфиопы покрывали свои головы лошадиными шкурами так, что гривы развевались у них за плечами. Одни воины казались издали какими-то рыжими зверями в своих полусапогах из оленьей кожи и куртках из лисьих шкур, другие — фантастическими чудовищами, так как обувь у них была красная, а в уши они себе продевали напоминающие серьги рога. Вокруг этого бесчисленного пестрого муравейника пехоты скакали и кружились, подымал пыль, восемьдесят тысяч всадников. А за всем этим войском двигались еще бесконечные ряды племен, забытых, давно исчезнувших с лица земли, полулюдей-полузверей.
Посреди войска было оставлено пустое пространство, и в нем выступала царская стража — тысяча отборных всадников и тысяча копьеносцев. В руках у них были опущенные к земле острием копья, украшенные золотыми гранатами. Десять великолепных коней, покрытых роскошными попонами, шли перед колесницей светлого бога Ормузда, которую везли восемь белых лошадей.
Эта колесница считалась священной и недоступной: ни единый человек не смел на нее вступать. Управляющий лошадьми шел сзади, держа в руках вожжи. За священной колесницей Ормузда следовал Ксеркс, стоя на огромной, запряженной четвернею колеснице; с нее он мог обозревать все это движущееся море голов. Его окружали тысяча всадников благородного происхождения, с золотыми рукоятками мечей, и десять тысяч «бессмертных», с венками на головах. Их так называли потому, что каждый уволенный со службы или умерший человек тотчас же заменялся другим, так что отряд этот не менялся в числе и казался бессмертным. Дальше войско следовало уже беспорядочными толпами, и конец его терялся, уходя за горизонт.
Флот соперничал с сухопутным войском и силой и численностью. Ксеркс перед отплытием сделал ему смотр. Он сидел под золотым навесом своей триеры и проплывал мимо выстроившихся в ряд корабельных носов. Его писцы вели записи и насчитали тысячу двести семнадцать военных кораблей в три ряда весел, в двести гребцов и тридцать воинов и три тысячи грузовых судов с шестьюдесятью воинами каждое. Море никогда еще не поднимало такой тяжести. Нужно было производить гигантские работы, чтобы пролагать пути такому шествию. В одном перешейке, соединявшем мыс с твердой землею, был прорыт канал такой ширины, что по нему могли пройти в ряд две триеры на всех парусах. В проливе, отделяющем Азию от Европы, был сооружен мост из лодок, скрепленных канатами. Работа, казалось, была исполнена крепко и основательно: делали ее египтяне, привыкшие созидать обширные подземелья и воздвигать огромные пирамиды, но разразилась буря и опрокинула мост одним взмахом волны. Ксеркс пришел в такую ярость, как будто море ударило не по кораблям, а ему самому дало пощечину. Он велел бичевать Геллеспонт и бросить в его волны пару цепей.
— Ах ты, горькая вода! — кричали бичующие, хлеща морскую зыбь. — Вот наказание, которое налагает на тебя наш повелитель за то, что ты причинила ему вред, тогда как он не сделал тебе никакого зла. Царь Ксеркс переправится через тебя все равно, хочешь ты этого или нет, лживое море!
Вот до какого безумия может дойти человек, когда власть его не имеет границ.
Еще до Ксеркса восточные владыки наказывали иногда стихии. Один царь стал бить на жертвеннике огонь, который плохо разгорался, а про другого рассказывают следующее: он велел сделать себе трон из сандалового дерева, в который впрягли четырех голодных орлов, а над головами их повесили куски мяса. Орлы взлетели, желая схватить пищу, и поднимались все выше, унося трон и сидящего на нем царя за облака. Там царь встал во весь свой рост и пустил в небо стрелу в знак вызова. Другой царь, когда река поглотила священного коня, сопровождавшего его в походах, поклялся, что отныне женщины будут переходить эту реку по дну, не замочив своих одежд.
Целое лето все его войско работало над прорытием трехсот шестидесяти каналов; эти каналы раздробили и отвели воды реки. Она поползла по песку и не могла никогда больше собрать свои обмелевшие струи.
Мост, опрокинутый бурей, был быстро восстановлен, и Ксеркс снова двинулся со своим войском вперед.
Достигнув одного высокого мыса, он велел поставить себе на нем мраморный трон. Сидя на этом троне, он мог обозревать с одной стороны свои сухопутные войска, покрывшие весь морской берег, а с другой — движение своих судов, заполнивших весь пролив. Сначала, при виде таких сил, царь объявил, что он счастлив, но потом вдруг лицо его омрачилось и он заплакал. Окружавшие его сатрапы были так удивлены, как будто увидали, что бриллиантовые глаза какого-нибудь божества роняют слезы.
— Я плачу, — произнес царь, — потому что сердце мое стеснилось от жалости при мысли, что из всех этих бесчисленных и могучих людей через сто лет не будет в живых ни одного.
Это была одна из светлых минут Ксеркса, когда и у него появлялись глубокие мысли и человеческие чувства.
Прежде чем вступить на исправленный мост, Ксеркс сделал возлияние морю, как бы желая уврачевать раны, нанесенные ему бичеванием, и воскурил ему фимиам из золотой курильницы, которую бросил потом в волны.
Начался переход войск. Он продолжался без перерыва семь дней и семь ночей. И во все это время бич и палка разгуливали по спинам воинов; они и шли и сражались под ударами. Такое возбуждающее средство не может вызвать восторженного увлечения и вести к победе.
Свободных, гордых греков должно было глубоко возмущать подобное обращение с воинами. Один спартанский перебежчик, продавшийся Персии, на вопрос Ксеркса: «Посмеют ли греки защищаться?» — дал прекрасный ответ. Видя персидские войска, движущиеся под ударами бичей и палок, он почувствовал себя снова греком. Греческая гордость приподняла его униженную изменой душу и прозвучала в его словах:
— О царь! Знай, что бедность — подруга Греции, но с нею сочетается добродетель, дочь мудрости и закона. Этот закон повелевает грекам не отступать перед многочисленностью и победить или умереть в рядах.
Ксеркс рассмеялся над этим ответом.
По словам перебежчика выходило, что один грек должен был противостоять тысяче персов.
Войско продолжало двигаться дальше, выпивая на своем пути, как утверждает легенда, целые реки. За год до начала похода по всему предполагавшемуся пути войск было отдано повеление готовить «трапезу царя».
С тех пор все лежавшие на пути города только и делали, что мололи муку и откармливали скот и птиц для Ксеркса. Один город истратил всю свою казну, чтобы накормить один раз этого всё поглощающего гостя.
Ужас и голод шли во главе персидского войска.
Во время похода, чтобы умилостивить богов, Ксеркс не только принес в жертву встретившейся на пути большой реке несколько белых коней, но, узнав, что местность, где было его войско, называлось «девять путей», велел зарыть в землю живыми девять греческих юношей и девять молодых девушек. Как должна была содрогнуться греческая земля, принимая эти жертвы, — прекрасная и добрая земля, которой греки поклонялись в образе богини Деметры, что значит «мать-земля».
Предание говорит, что, дойдя до огромной равнины, Ксеркс решил сосчитать свое сухопутное войско. Считать по одному человеку было невозможно. Тогда придумали следующий способ: отсчитали десять тысяч человек, согнали их в одну тесную, плотную кучу и очертили по земле круг вокруг нее. Потом по этой черте выстроили стену, вышиною по грудь. Все войско толпами, одна за другой, входило, теснясь в эту ограду Таким образом считали сразу десятками тысяч и насчитали миллион семьсот тысяч пехоты и восемьдесят тысяч конницы. При этом не считали ни погонщиков верблюдов, ни военные колесницы, возницы которых, в соединении с людьми на тысяче двухстах триерах, составляли войско в два миллиона триста семнадцать тысяч человек. В этот счет еще не входили народы и племена, которых вербовали по всему пути, рабы, повара и целые своры собак, бежавшие с воем за войском. Казалось, ничто человеческое не могло устоять перед этим шумным, пестрым, необъятным потоком. Он должен был все поглотить одной своей численностью.
Маленькая Греция ждала, когда на нее обрушится страшный удар. По-видимому, не могло быть никакой надежды. Сопротивление для разумных людей казалось безумием. Персы перехватили греческих лазутчиков. Им должны были отрубить головы, но Ксеркс велел провести их перед своим войском и отослать к грекам, чтобы они им рассказали обо всем, что видели. Лазутчики, увидав бесчисленное персидское войско, вернулись в ужасе к своим, крича и предсказывая поражение. Измена и страх, как предсмертная дрожь, пробежали по всей стране. Несколько больших городов изменили родине. Один отказал в помощи, другой обещал помощь, но не исполнил обещания. Иные города послали врагам землю и воду в знак признания власти персидского царя.
Те греческие общины, которым свобода была дороже безопасного рабства, собрались на коринфском перешейке в храме Посейдона на конгресс и заключили друг с другом союз. Они поклялись не складывать оружия, пока последний варвар не покинет родную землю, и объединили свои войска и корабли, решив плечом к плечу сражаться против персидского царя. В этот союз вошел тридцать один греческий город, а возглавил его город Спарта, славившийся военным опытом и дисциплиной своих граждан.