Ты не уходила, пока твоя мама не закончила.

— Ты был таким смелым, — сказала ты, когда твоя мама всё убрала.

От этих слов я почувствовал себя намного лучше.

— Я Брэкстон, — сказал я, протягивая тебе руку. — Брэкстон Спенсер.

Если мы собирались стать лучшими друзьями, тебе нужно было узнать моё имя.

— Джемма… Джемма Изабелла Розали Робинсон, — с гордостью заявила ты.

— Красивое имя.

Я почувствовал, как у меня покраснело лицо, как только эти слова сорвались с моего языка. Для семилетки это были нелепые слова, но это была правда. Твоё имя было почти таким же красивым, как ты сама.

— Если завтра твоя нога будет лучше, хочешь прийти поиграть?

— Да, — незамедлительно ответил я.

Ты улыбнулась мне красивой беззубой улыбкой, и моё сердце второй раз за тот день начало грохотать. «Однажды я женюсь на этой девочке», — эта мысль первой пришла мне на ум.

С последующими годами эта мысль только укреплялась.

То, что между нами было, слишком прекрасно, чтобы забыть.

Всегда твой,

Брэкстон.

В глубине моего горла всё сжимается, когда я опускаю взгляд на крохотную подвеску в виде велосипеда в своей руке. Она была внутри письма, вместе с фотографией, где мы детьми сидим на велосипедах. Браслет памяти теперь имеет смысл.

На моих губах появляется маленькая улыбка, когда я беру фотографию и рассматриваю её. У меня не хватает двух передних зубов, и присутствует беззубая улыбка, которую он упоминал в письме. Мы выглядим такими счастливыми. Я с трудом сглатываю, но ком в горле не уходит. Этот маленький жест заставил меня почувствовать какое-то удивление и странное ошеломление. Он был прав: каким-то образом это вернуло мне крохотный кусочек моей жизни. Крохотный, но значительный момент из моего прошлого.

Я вела себя с Брэкстоном как угодно, но не мило, с тех пор, как очнулась от комы, но его верность никогда не колебалась, несмотря на то, что я постоянно его отталкиваю. Я была так занята собственным чувством потери, что не особо думала, как это повлияло на него.

Подвинув письмо к себе, я крепко прижимаю его к груди, давая себе молчаливое обещание. Завтра, когда увижу его, я приложу больше усилий.

Глава 9

Брэкстон

Я два раза стучу в дверь, прежде чем повернуть ручку и войти. Я молюсь, чтобы у него был хороший день, мне действительно нужен толчок.

— Привет, — с улыбкой говорю я, когда мой взгляд останавливается на пожилом мужчине, который сидит на стуле у окна. Я не могу поверить, как сильно он постарел за последние два года. Он всегда будет для меня всё тем же человеком, но выглядит намного старше своих реальных пятидесяти двух лет. К сожалению, эта болезнь действительно выбила его из колеи.

— Здравствуйте, юноша.

Его зелёные глаза светятся, когда он медленно встаёт, протягивая руку, чтобы поприветствовать меня. Обычно он зовёт меня «сынок», когда вспоминает, кто я, так что я уже знаю, что сегодня у него не хороший день. Я с трудом мирился с этим, но ещё сложнее стало после аварии Джеммы. Теперь я незнакомец для двух самых важных людей в моей жизни. Это иронично и в той же степени разбивает сердце.

Я обхватываю его руку своей, когда останавливаюсь перед ним, и чувствую укол в сердце от слабого рукопожатия, которым он мне отвечает. Я ненавижу то, что стало с моим отцом. Когда-то сильного и мужественного мужчины, которым он был, больше нет.

Почти три года назад у него обнаружили раннюю стадию Альцгеймера (прим. Когнитивные нарушения, причиной возникновения которых является болезнь Альцгеймера, носят необратимый характер – память утрачивается навсегда), и с тех пор он быстро прогрессировал. Раньше я думал, что это старческая болезнь, но узнал, что даже такие молодые люди, как я, могут ею заболеть. Так мой отец в итоге оказался здесь. Я практически сломался, отдавая его в дом престарелых, но у меня не осталось выбора.

Вначале мы пытались убедить его переехать к нам, но он не хотел покидать свой дом, который делил с моей матерью, и я не мог винить его за это. Я устроил так, чтобы медсёстры приходили к нему, но когда он начал уходить на несколько часов днём и ночью, это стало небезопасно. Ему нужен был круглосуточный уход, который не могли обеспечить ни Джемма, ни я.

Когда наступило неизбежное, мы с Джем проверили дюжину разных домов, прежде чем, наконец, выбрали этот. Было важно знать, что он получает лучший возможный уход; иначе я не смог бы пройти через это.

— Садись, — говорит он, жестом указывая на стул напротив своего. Меня изумляет, что он понятия не имеет, кто я, но всё равно такой приветливый. Я благодарен, что его болезнь не украла это особое отношение. Его всегда любили за его приземлённую, дружелюбную натуру.

— У тебя здесь красивый вид, — говорю я, выглядывая за большое окно рядом с нами. Из его комнаты открывается вид на хорошо ухоженные сады. Джемма настояла, чтобы у него была комната с видом на деревья, которые были разбросаны по пейзажу. Цветы привлекали местных птиц, а это он любил. Одним из недостатков этого дома была строгая политика неприятия животных, но это была малая цена за все другие преимущества этого места.

Его любимый радужный попугай, Самсон, стал жить со мной и Джеммой. Потребовалось много терпения и настойчивости Джем, чтобы Самсон ел первые несколько дней, но с тех пор он стал частью нашего дома.

— Да, — говорит он с улыбкой, которая делает его лицо ярче. — Птицы часто прилетают, они мне очень нравятся, — он поднимает руку и указывает в сторону сада. — Видишь то бревно с дуплом?

— Да, — отвечаю я, проследив за его взглядом.

— Там живёт большой исполинский ящер. Он красавец, — говорит он, вытягивая руки перед собой, чтобы примерно показать размер. — Я сижу здесь часами, наблюдая, как он греется на солнце.

— Это отлично.

Я чувствую, как мои губы изгибаются в улыбке, пока я смотрю на него. Здесь он кажется счастливым, и это отчасти помогает мне ослабить чувство вины.

* * *

Я испытываю смешанные эмоции, останавливаясь возле дома матери Джеммы. Хоть Джем сейчас живёт здесь, я никогда не назову это место её домом. Её дом со мной.

Письмо уже должно было прийти, но я понятия не имею, как она отреагирует на него или прочитает ли его вообще. Я молюсь, чтобы она прочитала. Я такой потерянный без неё; это ежедневная борьба, к которой я никогда не привыкну. Не хватает огромной части меня, и у меня такое чувство, будто я скорблю по ней, хоть она всё ещё жива.

С настойчивостью Лукаса и Рэйчел — по раздельности; они по-прежнему не говорят друг с другом — я, наконец, вернулся к работе. Я начинал около полудня, чтобы навещать отца и отвозить Джемму на её ежедневные приёмы у физиотерапевта, а затем отрабатывал своё позднее начало рабочего дня тем, что оставался до глубокой ночи. Дома меня никто не ждёт, и я всё равно плохо сплю. Я с любовью и заботой продумал каждый дюйм этого дома для Джем и теперь ненавижу находиться в нём без неё. По крайней мере, пока работаю, я не купаюсь в аду наяву, которым стала моя жизнь.

Я остаюсь сидеть в машине несколько минут. Обычно мне не терпится увидеть её, даже если это желание не взаимно, но сегодня я колеблюсь. Эти письма могут быть моей последней надеждой, и я не уверен, что готов к очередному провалу.

В конце концов, я выхожу из машины. Я никогда не получу ответов, которые ищу, сидя здесь. Одно понятно наверняка: какой бы ни был исход, я не сдамся.

Обходя машину спереди, я удивляюсь, когда вижу, как входная дверь открывается, и выходит Джемма. Доктор дал ей трость, но она упрямится и отказывается её использовать. Она всё ещё хромает, пока идёт, но уже справляется намного лучше и лучше с каждым разом, как я вижу её.

— Доброе утро, — говорю я, подходя к ней. Я протягиваю ей руку, когда она доходит до ступенек. Я могу сказать, что ей не нравится, что я делаю это, но я не могу перестать поддерживать её.

— Доброе утро, — отвечает она, впервые потянувшись к моей руке. Её прикосновение краткое, но я смакую его, и на губах появляется улыбка. Любой контакт, не важно, какой краткий, приятен.

Я открываю для неё пассажирскую дверь, и она встречается со мной взглядом, прежде чем улыбается и благодарит меня. Сегодня в ней что-то изменилось. Может ли это быть связано с письмом? Мой взгляд опускается к её запястью, когда она тянется за ремнём безопасности, и я пытаюсь не чувствовать разочарования, когда вижу, что она не надела присланный мною браслет.

Мне интересно узнать, прочитала ли она письмо, но факт того, что она не надела браслет, заставляет меня прикусить язык. Нет смысла вызывать для себя больше боли.

Обычно она избегает взглядов на меня, но сегодня её глаза следят за каждым моим движением, пока я сажусь за руль, снова заставляя меня задуматься, что происходит.

— В каком доме ты жил? — спрашивает она, когда я выезжаю с подъездной дорожки.

Она прочитала письмо.

Её слова зажигают во мне луч надежды. Она могла задать этот вопрос своей матери, но она сохранила его для меня. Это первое, что она спросила у меня с тех пор, как очнулась от комы. Будто была какая-то часть её, которая не хочет помнить или слышать напоминания. Она закрывалась ото всех нас каждый раз, когда мы упоминали её прошлое, но, кажется, сегодня это начало… чего-то.

— Вон в том, — говорю я, наклоняясь вперёд и указывая на соседний двухэтажный дом из красного кирпича. Мне было очень больно, когда пришлось продать его, чтобы платить за комнату отца в доме престарелых, и у меня по-прежнему всё крутит внутри каждый раз, когда я вижу этот дом. Некоторые из моих лучших и из худших, моментов произошли там, но продать его было единственным способом гарантировать, что мой отец получит нужный ему уход.

— Твои родители по-прежнему живут там?

Я бросаю на неё краткий взгляд, прежде чем снова сосредоточиться на дороге.

— Нет. Нет, не живут.

Надеюсь, её удовлетворил ответ, потому что мне не хочется углубляться. Это слишком депрессивно. Для моей семьи не было счастливого конца.