Роуз чувствовала вину за то, что с жадностью съедает все, что приносят ей на персонал и родители, поддавалась слабости и допускала мысль, что возможно, поступила неверно, когда решила не делать аборт, а после молча глотала слезы и едва словив на себе улыбку дочери, называла себя чудовищем. Накормить Лулу было проблематично.

Теперь часы, практически, не привлекали внимание Роуз, больница стала вторым домом, даже появились знакомые, среди пациентов, с ужасом приходилось признать, что вопреки всему становилось легче физически и морально — человек привыкает ко всему.

В дверь палаты постучали, и Роуз развернулась на стуле, чтобы увидеть, кто пришел. В проеме появилась миниатюрная фигура Хоуп Ванмеер, она заразительно улыбнулась, но далеко не Роуз, а своей маленькой пациентке на кровати и та в ответ просияла, открыла полу беззубый рот и выдохнула: «Хап!».

Так Лулу называла Хоуп.

Хап.

- Добрый день! Как наша принцесса себя чувствует? - Хоуп выглядела немного бледнее обычного и Роуз замешкалась с ответом.

- Здравствуйте... Да. Все в порядке. Сами видите капельница, так что мы сегодня вряд ли поужинаем. Я думала, Вас сегодня не будет.

Хоуп подцепила планшет с назначением и показателями, который был прикреплен к кровати, и пробежала глазами, по цифрам.

- Опять гемоглобин....

Как всегда белоснежный халат доктора Ванмеер был увешан крохотными игрушками-прищепками и значками. Это была давняя традиция Хоуп, которую она свято поддерживала — в те дни, когда Лулу ставили капельницу, она позволяла выбрать что-то, что понравится девочке. Коллекция значков у Лулу была, мягко говоря, внушительная, а Роуз знала, что малышка провозится с ярким кусочком пластика до вечера и будет практически счастлива.

Хоуп чувствовала себя на удивление спокойно, после операции, ее выдавали только затяжные паузы, которых она обычно не делала. То и дело, ее взгляд замирал, словно она читала не результаты анализов, а снова смотрела на открытый, живой мозг, пронизанный сосудами и капиллярами. Вновь и вновь она перебирала в голове ход операции, придиралась к собственным решениям, ставила их под сомнение, но тут же успокаивалась, потому что все остальные варианты действий не подходили.

На протяжении всего времени обхода она не могла отделаться от этих мыслей и сопровождавшая ее педиатр доктор Шуст заметила столь странное поведение. Энди надеялась хоть один день не наблюдать физиономии этой небожительницы, после операции хирурги, обычно, отдыхают, а потом усаживаются за бумажную работу, а не шастают по палатам с умным видом.

- Жалобы есть?

- Меня беспокоит то, что желтуха не проходит, - Роуз покосилась на дочку, кожа которой уже как с неделю была непривычного горчичного оттенка.

- Она и не пройдет, еще наверняка и усилится, - Хоуп ответила быстро и слишком честно, зная, что правда, которая всплывет через пару дней, нанесет, куда больший вред психике матери, нежели чем она сейчас ее пожалеет.

И если Роуз спокойно проглотила почти безразличный тон, которым доктор сообщила ей эту новость, то Энди метнула убийственный взгляд, который никто не заметил.

«Ну, разумеется!»

Если ты без пяти минут ангел, спасающий людей, то никаких жалоб, никаких осуждений быть не может со стороны придирчивых и полупсихованных мамочек, но педиатрам такой вольности не спускают и тут же мчатся с жалобами, что непременно тянет лишение и без того редких премий.

- На этот курс увеличена доза кармустина. Желтуха в перечне побочных действий, но уменьшить дозу мы не может. Лулу и без того сейчас едва попадает в среднюю степень тяжести. Назначение доктора Шуст выверено идеально.

«Вот так всегда, - промелькнуло в голове у ненавистницы. - Не можешь ее терпеть, а тебя хвалит!»

Без малейшего сожаления за свои мысли, Энди адресовала сочувствующий взгляд миссис Клайв и не стала отходить от кровати малышки, когда та намертво вцепилась в пуговицу на ее белом халате с явным намерением оставить ее себе.

- Не буду напоминать за терпении, - Хоуп улыбнулась Роуз лишь губами, но глянув на Лулу, скорчила ей смешную рожицу и девочка, словно забыв о слабости и несильной, назойливой боли, заразительно рассмеялась.

- Конечно, доктор. Спасибо Вам!

Это была последняя палата и Хоуп собралась уходить, пока доктор Шуст продолжила выслушивать жалобы матери.

- И да, миссис Клайв, Вы не будете против, если мы Вас с Лулу немного потесним? Отделение переполнено, а у вас двухместная палата. Правда приборов добавится. Это мальчик, ему семь лет и …. Которая там по счету химиотерапия у Сэма, Энди?

- Восьмая.

- Он смышленый и очень интересный, немного замкнутый.

Хоуп вдруг поняла, что говорит взахлеб, но чутье подсказывало, что Сэмми поладит с Лулу и ему будет не так одиноко. Его отец наверняка опять будет работать сверхурочно, а единственным частым посетителем будет подруга покойной матери.

- Конечно, доктор Ванмеер. Я не думаю, что стоит интересоваться моим мнением, это не вопрос для обсуждения, нас никто не стеснит, - согласно закивала Роуз, испытывая дискомфорт из-за взволнованного лица Хоуп, на что та осеклась и благодарно кивнув, вышла из палаты, где тут же столкнулась с отцом.

Его взгляд был строгим.

- Похвальная прыть, доктор Ванмеер, но тебе нужен отдых, по тем же причинам, по которым ты снуешь здесь сразу после сложной операции — ради твоих же пациентов! - он явно сдерживал свой гнев и это немного отрезвило Хоуп. - Пройдем в твой кабинет, нужно поговорить.

Разговор не смог затянуться, так как уже через десять минут Альберта вызвали к начальству, но он взял страшную клятву с Хоуп, что она перекусит и замкнется в кабинете минимум на четверть часа, чтобы прилечь на крохотном диване, после чего займется бумагомарательством.

На удивление, остаток рабочего дня пролетел быстро, ведь Хоуп прислушалась к совету отца и буквально на несколько минут прилегла отдохнуть, а провалилась в сон на несколько часов. Она не стала запираться в кабинете. Несколько раз в дверь стучали, и дернув за ручку, совали нос, чтобы стать свидетелями прописной истины относительно сверхлюдей — их просто не было.

Даже Ванмееры давали слабину и засыпали на работе. Дверь так же тихо прикрывали и уходили, благо не было ничего экстренного.

Хоуп проснулась, когда за окном устало дышал закат. Голова была мутной и тяжелой, но не болела, когда девушка приняла вертикальное положение, она нахмурилась и поняла, что ее лихорадит, но спустя секунду бросилась стремглав в туалет, где ее вырвало. По большей части это были только спазмы, и сплевывать пришлось только слюну, с самого утра она ничего не ела.

Все-таки нервная система взяла свое и отец, как всегда, оказался прав — свидание с «фаянсовым другом» ждет практически всех хирургов рано или поздно.

Хотя упрямство подсунуло крамольную мысль о беременности, Хоуп сразу ее отмела, потому что в ее крови бурлил адский коктейль из контрацептивов. Поднявшись с колен, девушка умыла лицо холодной водой и почувствовала, как ей становится легче. Домой совершенно не хотелось, а потому она засела за написание эпикризов.

Это действовало, как лошадиная доза успокоительного — термины на латыни, слова, которые были мечтой логопеда, и за которыми нужно было иногда лазить в справочники, на первый взгляд - скука, но и она затягивала. Хоуп освободилась только в десять, ее телефон возмущенно бухтел короткими вибрирующими вздрагиваниями — несколько сообщений от Крис выстроились в порядке возрастания ее обиды.

С силой зажмурившись, она размяла затекшую шею, и резко поднявшись со стула, почувствовала, как онемела правая нога. Конечность возмущенно закололо множеством иголок от хлынувшей по артериям крови, и гадкое чувство раздутости подпортило на удивление благодушный настрой.

Еще нужно было зайти в неотложку. Сегодня был день рождения у Крис, дружба, с которой прошла многие испытания, и была едва ли не самой крепкой, на которую могут рассчитывать женщины.

Десять часов вечера координально меняли лица медперсонала, это было время смирения с усталостью и катастрофического уровня раздражения, когда смена была в разгаре. Хоуп любила ходить по лестницам, когда не волочила ноги от усталости, тем более так было легче избежать пустых разговоров в лифтах, которые никогда не пустовали и не простаивали.

Она редко баловала своим посещением отделение скорой помощи, период работы в котором, вспоминала с легкой улыбкой, как и тот факт, что хватало ума жаловаться на тяжелую работу.

Суетливая круговерть, крики экстренных пациентов, которым не посчастливилось потерять сознание, и они чувствовали боль, нередко фонтанирующая кровь из огнестрельных или ножевых ранений, забавные случаи скучающих пенсионеров и так называемых взрослых, серьезных людей- вроде оторванной на губе кожи, когда пришла лихая мысль проверить насколько холодные стенки в морозильной камере, кто-то с передозировкой соевого соуса в полуобморочном состоянии, даже был случай с вилкой в шее, но благо, что алкоголь в крови не позволял пострадавшему осознать, что ее надо выдернуть — мужчина просто не заметил ее и жаловался на «легкое покалывание».

Воспоминания нахлынули резко, оставив на сердце теплый след.

Добравшись до отделения неотложной помощи, Хоуп напомнила себе, что не стоит желать ни доброго вечера и никоим образом не задевать тему о спокойном или не спокойном дежурстве — это неизменное суеверие было не убиваемым, а медики, порой, напоминали выживших из ума старух, которые помешались на передачах об экстрасенсах.

Мелькали новые лица интернов, старые знакомые, с которыми Хоуп охотно здоровалась, она или улыбалась им, или коротко кивала — никто не принимал ее поведение за высокомерность, потому что хорошо знали. Заглянув в ординаторскую, она увидела, что именинный торт почти съеден, а в пластиковых стаканчиках был разлит сок.