Глава тридцать вторая

— В переплет, однако, попали мы, — зашептал таксист. — Главное, не могу понять, почему меня «пасти» начали. Не было еще такого. Ты можешь это как-нибудь объяснить?

— Котлеты на кухне сгорят, Степан Ильич, — сказал Женька.

— Что? — не сразу понял тот. — А… Да шут с ними, с котлетами. Тут бы в живых остаться. Я в чем и перед кем провинился, а?

Эти же вопросы задавал себе и Зырянов. Пока он был уверен в одном: если его преследует Лис со своими людьми, то хочет не убить, а напугать. Промахнуться с близкого расстояния в человека, да еще стоящего на фоне освещенного окна, ни Савва, ни Никита не могли. И потом, пулю в него проще было вогнать там, в деревне.

Люди из белых «Жигулей» знают Макарова, знают адрес и телефон Аллы. Это еще одна загадка, и нет даже вариантов ответов.

— Еще хорошо, что жены дома нет, — таксист говорил все так же шепотом. — Она бы панику уже подняла… Может, и нам надо все же в милицию сообщить, а? Только вот телефон у меня отключен, за неуплату. Чуть просрочил — и все.

Зырянов нахмурился:

— Жаль, хотел командиру позвонить. А милицию пока беспокоить нечего. О чем ей заявлять?

Степан Ильич подумал и согласился:

— Действительно, не о чем заявлять. Ехали следом, из рогатки стрельнули… Все действительно так и было, а что-то не по себе. Меня пробовали душить даже как-то в машине, два молокососа с удавочкой сели, наверное, до сих пор в больнице лечатся: хорошо я им бока намял. Но тогда я даже испугаться не успел. А тут — не по себе что-то. И ведь жизнь стала такая: попробуй соседей на помощь позвать — никто не откликнется. Что делать будем?

— Котлеты жевать, — сказал Зырянов.

Таксист после этих слов немного успокоился, даже попробовал улыбнуться:

— А и вправду, другого ведь ничего не остается. Садимся за стол. Черт, хорошо, что есть еще у нас фронтовики.

Котлеты действительно успели малость подгореть, но Степан Ильич этого даже не заметил, он с опаской поглядывал в сторону балкона.

Гул заработавшего двигателя они услышали одновременно: кто-то перегазовывал на холостом ходу. Таксист метнулся к окну, глянул в щель шторы:

— «Пятерка» отъезжает. Белая «пятерка», ну, та самая… Гады, машут мне на прощание, представляешь? Во, гады!

Зырянов тоже подошел к окну: может, удастся разглядеть лица преследователей? Но машина уже отъехала из освещенного фонарями у дома пространства в темноту.

— Ты не видел, как они выглядели?

Степан Ильич покачал головой:

— Нет. Который впереди рядом с водителем сидел, лишь руку высунул в окно и… До свидания, мол.

— Свидания с ними ни к чему…

Разговор их прервал звонок у двери. Короткий, больше не повторившийся, хотя Зырянов и таксист выждали с минуту.

— Жена не могла приехать? Или соседка за хлебом прийти?

— Так никто не звонит. Да и какой хлеб в двенадцать ночи?

— Глазок в двери есть?

— Есть. Но чего в него смотреть? Не будем открывать, и все.

Зырянов мягко, кошачьим шагом, все же подошел к двери, взглянул в глазок. Никого он там не увидел, но от этого ему легче не стало.

Глазок Степан Ильич врезал хороший, с большим обзором, и Женька без труда усек тонкую нить провода, идущего чуть наискосок от верха дверной коробки вниз, скорее всего, к ручке.

— Кто там? — спросил таксист.

— Не кто, а что.

Женька отодвинулся, давая возможность хозяину квартиры обозреть лестничную площадку.

— Ничего нет.

— А провод? Он у вас что, все время висит?

— Провод? Ага, теперь вижу. Неужто бомбу под дверь подвязали, гады?

— Примерно так. Растяжку поставили.

Зырянов опять прильнул к глазку. Или наспех работали мальчики с белой «пятерки», или они совсем не профессионалы. Зачем провод натягивать так, чтоб его было видно? И не только в проводе дело: если очень постараться, можно разглядеть даже рубашку гранаты, прикрепленной к внешней ручке двери. Хорошая граната, на славу ахнет, если…

— Я позову сейчас через балкон соседей, — сказал таксист. — Пусть милицию вызовут.

— Погоди, Степан Ильич.

Зырянов накрыл ладонью уставшие глаза. Надо все попробовать рассмотреть во взаимосвязи, как учили в училище.

Топорно действовал тип в сером, поэтому Женька его вычислил.

Не лучше вели себя преследователи на белой «пятерке». Их заметил не только он, разведчик, но даже таксист.

Далее — выстрел в стену. А пистолет действительно ведь не рогатка, оружие имеют те, кто мало-мальски хотя бы им умеет пользоваться.

Теперь вот — растяжка. Точнехонько через дверной глазок пролег провод. И граната укреплена так, что ее видно. Очередная их промашка? А не много ли?

Перебор получается с халтурой, явный перебор.

Не остановили, не подстрелили.

Значит, и не взорвут.

— Степан Ильич, ты на всякий случай отойди подальше. На кухню, к примеру. Поставь чаек.

У таксиста округлились глаза:

— Ты что делать хочешь?

— Разминированием заняться.

— Так, а… Мина-то с той стороны двери!

— Мне это до лампочки.

— А мне — нет, парень. Если рванет, на всей площадке двери у соседей вылетят.

— Да черт с ними, с соседями. Тем более, ты же говоришь, что они, в случае чего, и на помощь не придут.

— Не шути так, Женюша…

Но увидев, что Зырянов взялся за ручку двери, Степан Ильич, не говоря больше ни слова, пошел на кухню.

А Женька начал колдовать с дверью. Отщелкнул замок, медленно провернул круглую скользкую ручку. За нее, ясное дело, впопыхах растяжку не закрепить, устройство, если это не туфта, сработает, когда дверь будет открываться и натянет провод.

Хорошо говорить — если. Вот бабахнет сейчас…

Так, маленькая щель есть, дверь поддается без напряга. Уже можно просунуть руку, пощупать, что там и к чему.

Растяжки, как таковой, оказывается, не существует. Вниз от гранаты провод не идет. Саму гранату Женька еще не видит, но уже ощущает всю ее пальцами. Не тот вес.

Муляж.

За спиной — уже более решительный, но по-прежнему испуганный голос таксиста:

— Женя, я все же решил к соседям стучаться. Давай не будем рисковать. А то ведь еще и поплатимся за это, как пить дать!

Зырянов открыл дверь настежь, снял проволоку, бросил ее под ноги, потом поднял:

— Возьми, авось в хозяйстве пригодится. Я же, если не возражаешь, «феньку» прикарманю.

— Граната? — уважительно спросил Степан Ильич.

— Игрушка. Топорно, кстати, сработанная. А теперь, хозяин, давай спать. Никому мы не нужны, никто нам и ничего не сделает.