18

Атаки вражеской авиации следовали одна за другой.

На этот раз самолеты заходили от солнца, и моряки транспортов, ослепленные им, стреляли почти наугад. Немцы атаковали конвой поперек, заведомо уменьшая для себя площадь цели. «Не отвлекают ли?» — мелькнуло у Лухманова.

Действительно, вскоре Марченко крикнул:

— Торпедоносцы с правого борта!

Они летели низко, над самым морем, и потому, казалось, стремительно, к тому же были закрыты крайними транспортами, и суда, находившиеся внутри ордера, стрелять по ним не могли. Видимо, именно на это рассчитывали немцы, хотя навстречу торпедоносцам метнулось несколько кораблей эскорта.

— Орудию продолжать огонь по бомбардировщикам! «Эрликоны» — на правый борт! — скомандовал поспешно Лухманов.

Уклоняясь от торпед, крайние транспорты торопливо ворочали вправо. Самолеты, сбросившие смертоносный груз, тут же набирали высоту, но их настигали снаряды и пули — два торпедоносца уже задымились и плюхнулись в воду. А остальные, пронесясь над крайними транспортами, теперь нацеливались на суда внутренних колонн.

— Огонь!

Стреляли прямой наводкой, в лоб. Участь летчиков, атаковавших на бреющем, была незавидной: это, по сути, участь смертников, которых сейчас ловили в перекрестия прицелов десятки людей. Трассы пуль скользили над самыми плоскостями, рядом с кабинами, и черт его знает какими нервами следовало обладать, чтобы не отвернуть, не метнуться наутек, а спокойно сбросить торпеду в расчетной точке! Впрочем, выдержки хватало не у всех, и торпеды проходили мимо, лишь заставляя капитанов орать едва ли не на весь океан:

— Право на борт!

Кульчицкому запомнились наставления Саввы Ивановича: стрелять неторопливо, прицельно. Быть может, именно это и помогло ему хладнокровно дождаться, когда кабина торпедоносца окажется в самом центре прицела. Он мог бы поклясться, что трассы прошили вражескую машину насквозь.

— Кажется, попал!.. — неуверенно воскликнул механик, и тотчас же в наушниках раздался голос капитана:

— Вижу. Молодцом, Кульчицкий!

Механик все еще не верил в успех. А самолет внезапно не рыскнул, а скорей провалился влево. Не имея высоты, он соскальзывал как-то боком, хотя моторы продолжали реветь, и в конце концов, едва не зацепив мачты транспорта, шедшего позади «Кузбасса», рухнул в воду. Боже, что поднялось в наушниках! Орали, поздравляли, хвалили все сразу — и кок, и Семячкин, и боцман, — пока не прервал их окрик Лухманова:

— Восторги потом! Продолжать огонь!

Кульчицкий ликовал. Теперь никто не упрекнет его в том, что во время войны отсиживался в океане, вдали от фронта. Теперь и на его боевом счету есть победа. Сбил самолет! Сбил! Сбил…

К месту, где упал торпедоносец, направился спасатель, чтобы подобрать летчиков, если кто-нибудь выплывет. Хотя надежда на это была сомнительной: самолет зарылся в воду стремительно и, должно быть, сразу пошел ко дну. Да и трассы, видел Кульчицкий, пронзили кабину — вряд ли кто-либо остался жив.

Бой продолжался. Самолеты наседали волна за волной, и Лухманов с тревогой думал: сколько же их? В разных концах конвоя тонули два транспорта. Миноносцы эскорта, выйдя из ордера, били по торпедоносцам из главного калибра, вздымая на их пути частоколы высоких всплесков-фонтанов. Попади самолет в такой фонтан — сразу же кувыркнется в море.

А четвертый механик сожалел о том, что враг пролетал вдали, стороной: он убежден был, что каждую машину, вышедшую непосредственно на «Кузбасс», теперь собьет обязательно и немедленно.

Вздрогнул, услышав предупреждающий возглас капитана. Кульчицкий вроде бы видел этот самолет — тот пролетал далеко позади теплохода, атакуя концевые транспорты. Когда же он повернул на «Кузбасс»? Раздумывать было некогда — развернул установку и дал несколько коротких очередей, пристреливаясь. Да, прохлопали и сигнальщики, и комендоры. Враг обманул их, сменив направление атаки. Почему так низко летит? Он же, Кульчицкий, может повредить огнем соседние суда! А может быть, это входит в расчеты врага? Заставить комендоров стрелять с оглядкой — и проскочить невредимым к цели?

— Сбросил торпеду! — выкрикнул Марченко.

— Право руля!

«Кузбасс» покатился на циркуляции, а самолет с ревом стал набирать высоту. Мачты мешали вести по нему огонь. Да и трудно, ох как трудно уследить за врагом: взоры невольно приковывал к себе след торпеды. Он обозначился на воде пузырьками воздуха, который всплывал вслед за торпедой из глубины. Каждый в эту минуту мысленно продолжал его, напряженно гадая: куда же вонзится? В машинное… Пожалуй, скатывается к кормовому трюму… Нет, под полуют… По винту… Неужели проходит мимо? Да-да, конечно же мимо! Молодец капитан: вовремя отвернул!

— Лево руля!

«Кузбасс» возвращался на прежний курс. Потом постепенно он будет еще уклоняться влево, пока не займет свое место в колонне. След торпеды теперь удалялся от теплохода — но куда? В соседний транспорт? Неужели там не видят его?

— Покажите им след! — крикнул по телефону Лухманов. Кульчицкий дал очередь, трассой привлекая внимание соседа, хотя понимал, что пули могут срикошетировать от воды и попасть в судно.

— Ракету!

Спасительных для транспорта мгновений оставалось все меньше. Торпеда шла в носовую часть его — отворачивать было поздно. Положение мог изменить лишь немедленный полный ход назад, но на судне этого не сообразили. В последний момент оно начало уклоняться влево от опасности, и Лухманов выругался с досады.

Громадина желто-зеленого пламени и черной воды, перемешанной с мазутом и гарью, взметнулась под мостиком транспорта выше мачт. И тут же, без паузы, — новый взрыв, еще более страшный, какой-то сплошной, подбросивший кверху и танки, и крышки трюмов, и шлюпки, и палубные лебедки… Взрыв, заслонивший собою не только судно, но и добрую половину конвоя, неба и горизонта: видимо, в трюмах сдетонировал взрывчатый груз.

Горячий воздух ударил в «Кузбасс», покачнул его, обжег лица тех, кто находился на палубах, а кое-кого повалил, отшвырнул в сторону. Грохот оказался настолько сильным, что наглухо законопатил уши, и его ощутили телом, внутренностями, суставами: он прошел через них, как ток. Даже наушники не спасли — голоса комендоров теперь доносились до Лухманова отдаленно и призрачно, будто с другой планеты; эти голоса почему-то приобретали зримый образ, словно он видел их в окуляры перевернутого бинокля. В пересохшем горле першило от едкой, удушливой гари взрывчатки. В углу мостика сигнальщик Марченко растерянно тер щеку, рассеченную о сигнальный фонарь; из щеки сочилась кровь, и матрос испуганно озирался, не понимая, откуда она. Боли он, должно быть, не чувствовал.

— На «эрликонах»! — закричал в телефон Лухманов, боясь, что его не услышат. — Доложите обстановку!.. Повторите, не слышу!

Доклада от орудийного расчета не требовал: орудие было перед глазами, на полубаке, и с мостика виделось все, что там происходит. А с «эрликонов» докладывали невнятно, общими, неопределенными фразами, и капитан внезапно понял, что внимание всех сейчас невольно приковано к подорванному транспорту.

Тот переломился надвое. Носовая часть его с покосившейся мачтой и разбитыми грузовыми стрелами быстро тонула. Сам же транспорт, который теперь начинался удивительно куцо, отвесной стеной рубок, искореженных свалившейся на них крышкой трюма, кренился, открывая взору верхние палубы, точно листы партитуры на музыкантском пюпитре. По этим наклонным палубам сползали к борту, сперва неуверенно, потом все стремительней, уцелевшие шлюпки, плотики, рундуки… Набрав наконец разгон, они пробивали фальшборты, рвали, как непрочные нити, леера и срывались в воду. Вместе с ними прыгали за борт люди.

Выбиваясь из сил, обезумев от близости смерти, подгоняемые инстинктом и последней надеждой, моряки пытались как можно дальше отплыть от гибнущего судна. Но куда уплывешь в тяжелой мокрой одежде, в ледяной воде, сковавшей тело могильным холодом? Наверное, не многие успели надеть пробковые пояса или надувные жилеты. К тому ж вокруг транспорта ширился слой мазута, от него слипались, как бы склеивались ноздри, губы, глаза, и люди, окунувшись в мазут, давились, слепли и задыхались. Их крики захлебывались в волне и в громе, что перекатывался на палубах и внутри корабля.

Смерть буйствовала в нескольких кабельтовых от «Кузбасса», и невозможно было ни остановить ее, ни хотя бы продлить агонию судна, чтобы выиграть время для тех, кто находился в воде.

Спасатели были еще далеко, а к месту катастрофы приблизились корветы и тральщики. Однако держались они на расстоянии: каждую минуту транспорт мог затонуть, образуя воронку, губительную не только для людей, но и для ближних кораблей. И эта минута в конце концов наступила. Где-то во чреве судна глухо загремело, послышался скрип и треск переборок — это с фундаментов сорвались котлы и машина. Из люков, дверей, вентиляторов дохнуло паром, огнем, кипятком… У бортов клокотала, вздувалась вода, вытесняемая железной глыбой в несколько тысяч тонн. Судно задрало корму с обнаженными винтом и рулем, а плоской стеною рубок погружалось в кипящие волны — догонять носовую часть, утонувшую раньше.

Из затопленных помещений с шумом вырывался воздух, выжимаемый водою, и чудилось, будто транспорт хрипит в агонии. Затем этот воздух вспучил палубу, и в следующий миг пароход, уже простившись со светом, ринулся в глубину. Вода отхлынула от него, освобождая дорогу в пучину, а он, погружаясь, будто выдавливал погребальную яму. Океан лопнул, образовав глубокую пропасть, в которую вслед за судном опять устремилась вода, увлекая за собой все, что плавало рядом: шлюпки и весла, обломки, людей…