Лухманов бросился к переговорной трубе:

— Машинное! Машинное!

До боли прижался ухом к раструбу, но в ответ из глубины теплохода тянуло холодной тишиной, словно из пустоты.

— Машинное!

Наконец где-то внизу, казалось, у самого днища судна, приглушенно зашевелился голос Синицына:

— Слышу… Фонарь запропастился куда-то к черту… Сейчас нащупаю аварийное освещение.

Живы там — и на том спасибо! Расспрашивать пока бесполезно, коли старший механик возится в темноте и сам ничего не видит. И Лухманов приказал в телефон:

— На палубе! Доложите о повреждениях. И внимательно осмотритесь за бортами: нет ли пробоин и пятен соляра.

Доклады посыпались неутешительные. Разбило и сорвало шлюпку. Снесло за борт несколько раструбов вентиляторов, бухту стального троса вместе с вьюшкой, рундук с боцманской утварью, спасательный плотик… Разнесло стекла кормовых люков и гакобортный фонарь. Ну и по мелочам… Семячкин даже пожаловался, что у командира его расчета, то есть у кока, смыло за борт новую шапку — и тут не удержался от зубоскальства. Но в надводной части борта пробоин не обнаружили, только вмятины, топливо тоже вроде нигде не просачивалось. Корпус «Кузбасса» оказался надежным, выстоял против рушащей силы бомбовых взрывов. Да и раненых, к счастью, на палубе не оказалось. Последнее Лухманов считал в душе чуть ли не чудом.

Теперь бы узнать поскорей, что в подводной части корпуса, особенно в кормовой. И конечно же — в машинном. От этого ныне, по сути, зависела дальнейшая участь «Кузбасса». Правда, четвертый штурман, заступивший по тревоге на рулевую вахту, прогнал штурвал от упора до упора на оба борта и доложил, что нигде не заклинивает, перо руля под водой он чувствует хорошо и, значит, рулевое устройство, видать по всему, в порядке. Это обнадежило: может, и с винтом пронесло, обошлось?

На мостике появился Митчелл.

— Коммодор запрашивает: сможем дать ход? Если нет, предлагает экипажу покинуть судно.

И в это время неуверенно свистнула переговорная труба из машинного. Лухманов метнулся к ней:

— Мостик слушает! Ну что там, Ермолаич?

— Вроде сухо, вода не поступает… А вот трубопроводы покорежило. Осматриваем дизель, сейчас попробуем провернуть вал. Минут через десять доложусь. А вы к нам пришлите доктора: Васюкова маленько пришибло.

— Добро, — невесело вздохнул капитан. — Ты уж поскорее разведай, Ермолаич. Сам понимаешь…

— Чего ж тут не понимать… — ответил далекий голос стармеха.

Митчелл ждал решения капитана, и Лухманов сказал:

— Передайте коммодору: выясняю повреждения, сообщу через четверть часа.

— Есть, — кивнул лейтенант и направился в радиорубку.

А Савва Иванович, морщась, пробормотал сердито:

— Покинуть судно… Торопится наперед батька в пекло.

Вышедший из колонны «Кузбасс» неподвижно маячил на воде. Суда проходили мимо, ни о чем не запрашивая, не обращая, казалось, внимания на теплоход, будто уже вычеркнули его из числа живых кораблей, искренне полагая, что неподвижность в нынешнем океане равнозначна смертной обреченности. Правда, курс на «Кузбасс» держал один из спасателей. Да еще эскортный тральщик держался поблизости, видимо не зная, что ему делать: то ли следовать дальше с конвоем, то ли выждать у советского теплохода, чтобы не возвращаться потом, если поступит приказ его потопить. «Да, не каждому доводится присутствовать на собственных похоронах», — подумал с тоской Лухманов.

На этот раз его приободрил, сам того не ведая, лейтенант Митчелл. С ленивой ухмылкой, смысл которой можно было истолковать по-разному, он сообщил:

— Американский кэптэн Гривс спрашивает, что случилось. Может подойти к борту, оказать помощь.

— Спасибо… — невольно вырвалось у Лухманова. Уже потом улыбнулся. — Поблагодарите капитана Гривса от моего имени. Все будет о’кей. Жду его в Мурманске на пельмени.

Митчелл снисходительно пожал плечами, но тут же напряженно наморщил лоб.

— Простите… Я не знаю, как переводится на английский «пель-ме-ни»?

— А вы передайте по-русски — Гривс поймет!

На мостике заулыбались и остальные. Тогда Лухманов решительно, стараясь, чтобы голос его звучал бодро, произнес в телефон:

— Внимание, говорит капитан. Благодарю вас, товарищи, за проведенные бои, за мужество, стойкость и выдержку. Особенно четвертого механика Кульчицкого — за сбитый самолет. Думаю, за этот самолет с британского флота, который нас охраняет, как говорят — причитается! — Слышал в наушниках, как на постах засмеялись. И Лухманов совсем уже весело заключил: — А на новую шапку для кока в Мурманске скинемся, а? Все же шапки прошу беречь — запасных нет, и Савва Иванович может предложить взамен лишь один валенок.

Теперь на постах в открытую хохотали. В общем шуме выделялся занозистый голос Семячкина, который уже допекал дружка-кока вспыхнувшим приступом остроумия.

Свистнула переговорная труба.

— Товарищ капитан! Докладывает Синицын… Вроде порядок. Приступаем к ремонту двигателя.

— Сколько понадобится времени, Ермолаич?

— Часов шесть, — подумав, ответил стармех.

— Ясно… — упавшим голосом принял известие Лухманов. — Сейчас пришлю на помощь аварийную партию.

Шесть часов! За это время конвой уйдет на три с половиной десятка миль. В общем-то, не так страшно: на полном ходу, если после ремонта останется прежним, «Кузбасс» догонит суда часа за четыре. Но дадут ли немцы нужные шесть часов? Позволят ли произвести ремонт? Ведь если обнаружат… Неподвижное судно — цель, по которой не промахнутся ни самолеты, ни подводная лодка.

— Лейтенант Митчелл! — окликнул он. — Передайте коммодору и командиру эскорта. Нуждаюсь в ремонте на шесть часов. Прошу охранять меня до тех пор, пока не соединюсь с конвоем.

Лухманов хорошо изучил инструкции на переход и не верил, что командир эскорта согласится охранять его одного, выделит для этого тральщик или корвет. Но не мог же он хотя бы не попытаться!

Мимо «Кузбасса» прошли концевые транспорты. Почему-то Лухманову чудилось, будто они молчаливо прощаются с теплоходом… Проследовали спасательные суда, корветы и миноносец, замыкавшие ордер конвоя. Моряки на палубе теплохода провожали их печальными взглядами. «Кузбасс» оставался один — с каждой минутой армада судов, к которой привыкли, в которой чувствовали себя уверенней и спокойней, отдалялась все больше. А в другой стороне лежал океан — непривычно пустынный, распахнутый, неохраняемый. Гуляй кто хочет — и свои, и враги… Для конвоя то были мили, уже отвоеванные, для «Кузбасса» же открытое море таило смертельную опасность: никто не придет на помощь, рассчитывать можно лишь на себя.

Ответ командира эскорта, как Лухманов и ожидал, развеял зыбкие надежды.

— Конвой вновь формироваться не будет. Спасайтесь самостоятельно. Советую держаться как можно дальше на север, насколько позволит лед. Всего вам хорошего.

— Закон конвоя… — вздохнул Савва Иванович.

Митчелл дотронулся до плеча Лухманова, негромко сказал:

— Мистер кэптэн! Экипаж должен покинуть судно пока спасатели рядом. Вы уверены, что никто не осмелится… не подчиниться вам? Люди есть люди!

Лухманов, занятый своими мыслями, не сразу сообразил, о чем говорит лейтенант. А сообразив наконец, покраснел:

— Вы можете покинуть судно — это ваше право.

— Я — офицер, — поморщился Митчелл, раздосадованный тем, что Лухманов превратно истолковал его совет. — Я не сомневаюсь в офицерах «Кузбасса». Но матросы…

— Послушайте, лейтенант! — взорвался внезапно Птахов. — Вас, помнится, интересовали некоторые русские выражения?

— Что? — не понял англичанин.

— Хотите, я продиктую их вам? Сейчас и все сразу!

— Старпом! — резко оборвал его Савва Иванович.

— Простите…

Конвой уходил. Головная часть его уже закатилась за горизонт, виднеясь лишь мачтами и дымами, а концевые суда вдали показывали «Кузбассу» округлые кормовые обводы — без иллюминаторов, глухие, незрячие, словно транспорты намеренно не оглядывались назад, на покинутый теплоход… Монотонно и мертво плескалась вода у бортов.

И в тишине океана Лухманов услышал вдруг, как жалобно и печально поскуливает в антеннах ветер.