«…Итак, все кончено. Шестого июля 1942 года, примерно в два часа пополудни, торпеда взорвалась у миделя. Я слышал протяжный грохот и понял, что двигатель сполз с фундамента. В чудеса не верю, но чудо свершилось: успели спустить на воду вельбот.

Едва удалось отойти на безопасное расстояние от тонувшего судна. Когда оно погрузилось в воду, около двух часов плавали вокруг, надеясь подобрать еще кого-нибудь из команды. Напрасно. Сколько людей погибло и сколько осталось в живых — не знаем; в шлюпке нас только одиннадцать. Молимся богу за тех, кто не с нами.

Я плохой капитан. Понадеялся на скорость в пятнадцать узлов нашего нового теплохода, хотел как можно скорее достигнуть Новой Земли и не вошел во льды. Теперь известно, чего это стоит нам. Готов предстать перед страшным судом, и пусть меня покарает бог за роковую ошибку. Но прежде пусть выяснит, что же произошло в океане. Боюсь, если правда всплывет наружу, у него не хватит огня в аду.

…Сменяя друг друга, гребем на восток. До Новой Земли, по моим расчетам, меньше двухсот миль. В шлюпке запас продуктов и пресной воды достаточный. Но разве только от них все зависит? Холод собачий. Волна бьет нам в скулу, качает, грести неудобно, и многие уже в первые часы в кровь посбивали руки. Нас, очевидно, дрейфует к югу, и это самое страшное.

…Все чаще впадаю в какое-то забытье — тогда в глазах и ушах воскресают события и детали, которых не помнил раньше. Так, теперь я отчетливо знаю, что кто-то внутри судна отчаянно кричал и плакал, когда оно погружалось. И еще мучительно слышу, как скрежетало и гремело железо, когда тяжелые танки, что были на палубе, срывались с мест и кромсали судовые надстройки. Господи, волосы становятся дыбом! Наверное, подобное не забудется никогда, станет являться в снах даже после смерти.

В последние сутки мы без конца принимали сигналы бедствия: транспорты гибли один за другим под атаками лодок и самолетов. Это было сплошное избиение рассредоточенного конвоя. Таких сигналов мы приняли больше десятка, но разве могли чем-либо помочь?

Некоторое время шли небольшой группой из четырех судов: впереди нас — англичанин «Болтон Касл», американец «Вашингтон» и голландец «Паулус Поттер». Повстречали несколько эскортных кораблей — решили пристроиться к ним. Однако оттуда грубо передали, чтобы мы не плелись за ними и убирались к чертям. Вскоре корабли эскорта на полном ходу удалились на зюйд-ост. Стыдно и горестно, но военные моряки, призванные нас охранять, испугались нашего соседства, дорожили собственными шкурами. И это — хваленый британский флот!

Нашу группу обнаружили самолеты и стали атаковать беспрерывно. У нас все укрылись в помещениях, наверху осталась лишь вахта да старший помощник у кормового запасного штурвала. Я приказал на палубе в трех местах поджечь дымовые шашки. Как ни странно, это обмануло немецких летчиков: должно быть, они решили, что мы горим и с нами покончено.

Первым погиб «Вашингтон». Самолеты пикировали на него один за другим, и в какой-то миг показалось, что корпус транспорта от разрыва приподнялся над водой. Позже сигнальщик сообщил, что насчитал двадцать одну бомбу, упавшую у бортов «Вашингтона». К счастью, не взорвался груз тринитротолуола. Судно стало погружаться. Экипаж покинул его на заранее приготовленных шлюпках, которые были заблаговременно вывалены за борт и висели на талях почти над самой водой.

Ужасной оказалась агония «Болтона Касла». Бомбы угодили в трюм, загруженный кордитом, который не взорвался, а вспыхнул. Над судном поднялся столб зеленого грибовидного пламени. Когда его отнесло ветром, на месте трюма зияла черная яма, выгоревшая дотла. Стальная обшивка корпуса расплавилась, стекла рубочных окон размякли, гнулись и пузырились. Экипаж срочно спускался в шлюпки.

Через десяток минут бомбы накрыли и «Паулус Поттер». И все это на наших глазах. Я видел, как рядом со мной матросы бессвязно шевелили губами, не в силах припомнить слова молитвы.

Мы поспешили к шлюпкам погибших транспортов. Запросили, есть ли раненые, оттуда мрачно пошутили, что раненые случаются только на автогонках. К нашему удивлению, моряки отказались перейти на судно, заявив, что в шлюпках чувствуют себя в большей безопасности, а потопление нашего теплохода считают вопросом времени… Признаться, меня рассердило подобное бесцеремонное пророчество… Что это было: предчувствие или страх перед неизбежным?

К нам на борт поднялся капитан «Вашингтона» Ричерт. Он сверил место на карте и показания шлюпочного компаса с нашим, магнитным. Сообщил, что они с капитаном «Паулуса Поттера» Сиссингом направятся на шлюпках к заливу Моллера на Новой Земле, а капитан «Болтона Касла» Паскоу решил идти на юго-восток, к советскому берегу, хотя до того почти четыреста миль, — переубедить его, к сожалению, не удалось. А может, он прав?

Мы передали на шлюпки сигареты, хлеб и смазочные масла, так как на некоторых из них имелись моторы. Снова предложили морякам перебраться на судно, и снова те наотрез отказались. Кто-то из них съязвил, что неохраняемый транспорт — это плавающая могила. Печально, но похоже на истину… Нам не оставалось ничего более, как пожелать им счастливого пути. Мне показалось, что кое-кто из нашего экипажа оглядывался на шлюпки с завистью. Неужели палуба под ногами уже тогда не внушала доверия?

Опять остались в океане одни. Но рация то и дело напоминала о том, что поблизости разыгрывается трагедия, масштабы которой трудно определить.

…Политиков и философов от государственной службы надо бы время от времени посылать на край океана в шлюпке. Тогда послетала бы их напускная мудрость, и они уважали бы правду, и только правду, как предупреждает присяга. Пусть меня покарает бог, если нас не предали самым безбожным образом.

…Медленно продвигаемся на восток, часто делая передышки и позволяя гребцам отдохнуть. Где-то позади нас в том же направлении следуют шлюпки «Вашингтона» и «Паулуса Поттера», которых наш теплоход обогнал и пережил всего на четыре часа.

…Неожиданно над нами пронеслась на бреющем, не выше метров пятнадцати, тройка торпедоносцев. Мы упали на дно шлюпки, и воздушная струя от самолетных винтов прижала нас, обдала гарью и окатила брызгами. Развлекаются немцы, что ли? Самолеты скрылись на севере за горизонтом, и вскоре оттуда докатились глухие взрывы: еще кого-то настигла злая судьба. Возвращалась эта же тройка в стороне от нас, набрав высоту, однако на фоне светлого неба не трудно было заметить, что летели машины уже без торпед.

В небе почти не прекращается гул моторов, но самолетов часто не видно: погода явно портится.

…Трюмный машинист Иткинс начал плаксиво петь псалмы. Боцман прикрикнул на него, но Иткинс не услышал: глаза у него пустые и плоские. Машиниста уложили на дно, в ногах у гребцов, прикрыли брезентом. Но и лежа он продолжал гнусавить, нагоняя на всех тоску. Что это: болезнь или психоз? Если психоз, тогда нам придется туго: он заразителен. А на сеансы спасительной психотерапии сейчас никто из нас не способен.

…Верно, что люди познаются в беде. Боцмана-ирландца О’Коннели я считал не очень смышленым и неуклюжим увальнем. А ныне он являет собой образец выдержки и стойкости. Матросы побаиваются его и слушаются беспрекословно, за что я в душе ему благодарен. Очевидно, моя капитанская мягкость, которую моряки уважали раньше, теперь ни к чему им — в трудные минуты люди нуждаются в твердой руке, и вере придает ореол непогрешимости только бескомпромиссная жесткость.

…Война имеет лишь два критерия: поражение или победа. Но, боже мой, сколько между ними промежуточных звеньев! И каждое тоже стоит человеческих жизней.

…Сломалось весло, а запасных в шлюпке нет. Приказал гребцам не налегать на весла, и мои слова восприняты ими с нескрываемым удовольствием. Что ж, каждая миля не прибавляет нам сил, а истощает их. Погода ухудшается: норд-ост — самый опасный ветер в этих широтах. Горизонт на севере затянуло белесоватой дымкой. Должно быть, надвигается шторм, но я об этом пока молчу. Наверное, догадывается о шторме и боцман, но тоже молчит и даже прячет глаза от меня. Спасибо за эту маленькую заботу!

…Никто не предполагал, что Иткинс умрет. Думали, просто притих и уснул, а он оказался мертвым. Произошло это на вторые сутки нашей шлюпочной одиссеи. Похоронить его, как положено, возможности нет, а в шлюпке оставлять рискованно.

Выручил снова боцман. Пробормотал над усопшим какую-то молитву — быть может, единственную, которую знал, — и осторожно опустил Иткинса за борт. Гребцы, не сговариваясь, напрягли мышцы, чтобы поскорей отойти подальше от тела. А оно не тонуло, покачивалось на волнах, порой даже чудилось, что мертвец шевелил руками, пытаясь плыть вслед за шлюпкой, чтобы не отстать от нее. И все смотрели с ужасом на него, словно остолбенели… Это походило на какую-то дикую гонку от смерти.

Гребцы перевели наконец дыхание минут через сорок. Но по-прежнему со страхом поглядывают за корму. Молчат. Да и о чем говорить?

…Только что пережили отвратительный час. Сначала увидели перископ, затем в двух кабельтовых от шлюпки всплыла немецкая подводная лодка. На ее палубе появился офицер и стал жестами подзывать нас к себе. Пришлось подчиниться.

Пока приближались к лодке, я успел попросить, чтобы моряки не признавали во мне капитана: капитанов, старших механиков и начальников военных команд немцы забирали в качестве военнопленных.

— А зачем вам здесь оставаться? — неожиданно буркнул зло рулевой Джонсон. — Все равно подохнем…

— Ты бы пошел? — спросил его резко боцман.

— А что же! — с вызовом ответил матрос. — По крайней мере, имел бы шанс выжить.