Алексей Игнатьевич более серьезно относился к таким стычкам. Гигантский плуг нашего наступления глубоко перепахивает ниву немецкой жизни. Позади словно бы чистая пахота. Но бурьян живуч! Нужно сейчас выявлять его и выпалывать. Потом будет поздно.

Он посмотрел на Гауптмана. Что скажет он? Старик дремал. А может, лишь прикидывался? Может, вечная, непрестанная борьба в собственном доме является главной причиной его болезни и изнеможения?

Яша Горошко не удержался:

— Товарищ полковник, разрешите мне.

— Говорите, — согласился Терпугов.

— «Идеалы Германской империи»? — горячился комсopr. — С Майданеком? С Освенцимом? С нашими пленницами? — он непроизвольно указал на Екатерину. — В середине двадцатого столетия? Варвары! Дикари! Детоубийцы! — И, оглянувшись: — Извините, товарищ писатель.

Последнее обращение Екатерина перевела, как «господин Гауптман».

Гауптман повторил:

— Он слишком увлекается. — И добавил: — Бедный мой Бенвенуто, ты гудишь, как разбитый колокол.

Был ли это намек на трагическую судьбу мастера Генриха из «Потонувшего колокола» или тривиальный образ, никто не понял. Но сынок огрызнулся:

— Колокол великой Германии поврежден, но не разбит. Он гудит, как набат.

— Несчастные дети, — сказал Гауптман. — Их отравили.

Возвратилась Барбара, неся поднос с фарфоровыми чашечками, в которых дымилась густая черная жидкость. Виновато улыбаясь, она предупредила:

— Я забыла предупредить. Вместо кофе — желудь с цикорием, вместо сахара — сахарин. Мы уже привыкли к этому.

На подносе было только шесть чашечек. Барбара объяснила:

— Мой свекор не пьет.

— Да, — подтвердил Гауптман, — даже цикорий. Хотя немцы любят его издавна. У нас есть даже исторический анекдот на эту тему.

Пока гости разбирали горячие, дымящиеся чашечки, старик попросил:

— Расскажи, пожалуйста, Барбара.

Барбара охотно выполнила его просьбу.

— Однажды Фридрих Великий, путешествуя по стране, заночевал в горном отеле. Утром ему захотелось выпить чашку черного кофе. Император позвал хозяина гостиницы. «Цикорий для кофе имеешь?» — «Имею, ваше величество». — «Неси его сюда». — «Как, весь?» — «Весь, который имеешь». Пошел хозяин и принес целый мешок этого зелья. «Это все?» — «Все, ваше величество». — «Ой врешь!» И к своим слугам: «Бить плетьми, покуда не признается». — «Смилуйтесь, ваше величество, — закричал несчастный. — Признаюсь: оставил лишь горсточку для своей семьи». — «Неси и эту горсточку». Хозяин принес. «А теперь, — сказал император, — свари мне чашку настоящего черного кофе».

Все вежливо засмеялись, обжигая губы невкусной бурдой с отталкивающим запахом.

— Цикорий еще полбеды, — закончила милая хозяйка. — За эти годы нам пришлось привыкать к значительно худшим эрзацам.

Собираясь к Гауптману, Березовский, по опыту в Обервальде, предложил Терпугову «потрясти» Майстренко и взять с собой немного продуктов. Но тот отсоветовал, думая, что это произведет неблагоприятное впечатление. Теперь комбриг решил отбросить излишнюю деликатность и хотел было просить Барбару составить список самого необходимого, но Алексей Игнатьевич, догадавшись об этом, шепнул ему:

— Потом.

А сам перешел к главной цели визита.

— Господин Гауптман! Нам известно, что во время войны вы писали стихи.

— Писал, — лаконично подтвердил Гауптман.

Иван Гаврилович обрадовался, что Терпугов остановил его, иначе можно было бы испортить все дело.

— Я писал, как велела мне совесть.

— Где эти произведения?

— Их нет, — вмешался Бенвенуто.

— Извините, я обращаюсь к автору.

— Поздно, господин полковник, — выпалил сын откровенно и цинично. — Поздно!..

— Неужели вы не помните их? — с надеждой спросил писателя Терпугов. — Хотя бы одно или два…

— Не та у меня теперь память, — горько признался хозяин виллы.

— Отец утомлен, — решительно встал Бенвенуто. — Ему необходимо отдохнуть.

Начали прощаться. Гауптман, как о чем-то особенно важном и дорогом, снова произнес:

— Запомните: нет ни одной минуты, когда бы я не думал о Германии. И если можно к этому что-нибудь добавить, то разве лишь непоколебимую веру в возрождение моей отчизны, от которой я никогда не отрекусь. Да, она возродится. Без зверства, без милитаризма. Новая, свободная, справедливая.

Бенвенуто пренебрежительно махнул рукой.

— Он отжил свое!

Березовский попросил Екатерину, и девушка от себя предложила Барбаре Гауптман помощь продуктами. Барбара обрадовалась. Она энергично встряхивала кудряшками, несколько раз повторив слова благодарности.

— Бедный старик, — сказал Терпугов, когда они сели в машину. — Ну и сыночек! — И для успокоения проглотил таблетку.

Екатерина подумала: «Тут так же неспокойно, как и там, в доме Шаубе». А вслух промолвила:

— Я узнала этого Бенвенуто.

— Вы виделись с ним раньше? — удивился Иван Гаврилович.

— Ну да. На страницах пьесы «Перед заходом солнца».

— В самом деле, как перед заходом солнца…

Комбриг с грустью взглянул на одинокую виллу, в которой угасало светило классической немецкой литературы.