Началась история нашей дивизии всего полгода назад. Тогда, прибыв с пулавского плацдарма в Москву, я прошел все положенные для оформления на должность комдива инстанции и был принят с группой других офицеров и генералов командующим артиллерией Красной Армии главным маршалом артиллерии Н. Н. Вороновым. Он расспросил каждого из нас о боевых делах артиллерии на тех участках фронта, где мы воевали. Затем Николай Николаевич стал говорить о значении артиллерии резерва Главного Командования. Запомнились его слова:

— Война идет к концу, но, чтобы окончательно разгромить фашистов, требуется еще немало сил, новые сокрушительные удары. Ставка решила сформировать мощные артиллерийские соединения ярко выраженного наступательного характера. Дивизии прорыва, во главе которых вы станете, безусловно, сыграют важную роль в завершающих битвах.

Далее командующий артиллерией Красной Армии говорил о том, что таких соединений, насколько ему известно, не было ни в одной армии. Их вызвала к жизни необходимость сокрушать многополосную траншейную оборону врага, организованную в разного рода валы; предстоящие бои на территории самой гитлеровской Германии, где города местами сливаются в единую промышленную зону. Не виданные ранее соединения рождены необходимостью быстро сосредоточивать ударные огневые маневренные кулаки в местах прорыва для резкого и внезапного изменения обстановки в нашу пользу.

— Сейчас главное — сколотить новые части в слаженный боевой коллектив, хорошо освоить технику, обучить и подготовить людей к боям, — наставлял в заключение Н. Н. Воронов. — Надо немедленно и со всей энергией приступить к работе. В добрый путь!

Путь мой из Москвы лежал в брянские леса, где в учебном центре началось формирование 19-й артиллерийской дивизии прорыва РГК. По документам я уже имел представление о ее составе и штатном расписании. В голове крепко засели цифры: семь бригад, каждая со штабом и политотделом; 364 орудия и миномета, в большинстве своем крупного калибра; в трех бригадах — восемь полков, в четырех других бригадах — шестнадцать дивизионов.

Издавна в армии утвердилось: непосредственному начальнику подчиняется три-четыре человека. Так было в старой русской армии, так повелось и у нас: в корпусе — три дивизии, в дивизии — три полка, в полку — три батальона и т. д. А тут — семь комбригов! И каждый по штату имел генеральскую категорию.

Первая практическая задача, которая встала передо мной сразу же после прибытия в учебный центр, с виду была проста: надо познакомиться с командирами бригад. Как это сделать? Можно, конечно, по очереди приглашать их к себе и обстоятельно беседовать с каждым. Но на это уйдет неделя. А потом нужно поближе познакомить комбригов между собой — еще одна неделя.

Решил поступить иначе. По плану боевой подготовки мне полагалось провести занятие с комбригами. Не мудрствуя лукаво, посвятил его знакомству с боевым составом дивизии, а заодно и взаимному знакомству участников занятия. Сначала рассказал о себе: где родился, учился, что делал на войне. Затем то же сделали мои заместители, а после них каждый комбриг доложил о составе и боевых возможностях своих частей и тоже рассказал о себе.

Получился интересный и поучительный разговор.

Первым по старшинству и по заслугам слово взял генерал-майор артиллерии Василий Васильевич Парешин. Один титул его говорил о многом — командир 32-й гвардейской Кубанской Краснознаменной, ордена Суворова II степени гаубичной артиллерийской бригады большой мощности.

— Путь на войне был длинный, — начал он. — От Кавказа идем. А сила такая: четыре дивизиона, стволов немного — двадцать четыре, калибр — двести три миллиметра, снаряд — чуть больше центнера, точнее, сто килограммов пятьсот граммов. Как хороший годовалый боров. Воюю три года, но пока не встретил цели, которая не поддалась бы этому поросенку…

Офицеры заулыбались, а генерал неторопливо продолжил свой рассказ. Боевое крещение его знаменитая часть приняла еще на линии Маннергейма в 1940 году. А спустя два года гаубицы Парешина стали на защиту Эльхотовских ворот — последнего рубежа перед городом Грозным на Северном Кавказе. Заглушая Терек, гремели орудийные раскаты, неся смерть фашистам. В 1943 году — прорыв вражеской Голубой линии на Кубани, бои на Таманском полуострове, а затем сокрушительный огонь через Керченский пролив по укреплениям противника. Гвардейцы-артиллеристы внесли большой вклад в освобождение Керчи. От кавказских и крымских нагорий путь бригады пролег на белорусскую землю, в край лесов и болот. Здесь гаубицы разрушали вражеские оборонительные рубежи и под Минском, и на Полесье, и у пределов Восточной Пруссии.

Немало интересного рассказал о боевом пути 49-й гвардейской тяжелой гаубичной бригады ее командир полковник Григорий Васильевич Писарев, как мне показалось, офицер весьма толковый и грамотный. Четыре его дивизиона имели тридцать две пушки-гаубицы 152-миллиметрового калибра.

Далее выступили командиры совсем новых бригад. Все они оказались бывалыми фронтовиками, не раз отличались в боях, имели по нескольку орденов. Был среди них мой старый знакомый по 69-й армии Петр Венедиктович Зороастров, тот самый полковник, который на «полигоне Колпакчи» руководил практическими стрельбами. Теперь он возглавил 173-ю гаубичную артиллерийскую бригаду трехполкового состава. Это восемьдесят четыре 122-миллиметровые гаубицы.

Всем понравился энергичный Кирилл Прокофьевич Чернов, еще совсем молодой полковник с Золотой Звездой Героя Советского Союза на гимнастерке.

— Мы не вы, мы легкая артиллерия, — весело начал он. — Трехдюймовки у нас. Сорок восемь штук. — А потом, опасаясь, что легкий тон доклада не будет принят, коротко и деловито рассказал о двух полках своей 170-й легкой артиллерийской бригады.

Далее слово держали минометчики. Доклад за командира 38-й минометной бригады полковника Михаила Захаровича Голощапова очень кратко сделал один из его заместителей, не могу вспомнить кто. Все мы хорошо знали 120-миллиметровые минометы. В трех полках бригады было 108 стволов. А вот сообщение о вооружении 15-й тяжелой минометной бригады породило у меня, да, видимо, и у других офицеров, немало вопросов. Никто из нас еще не видел 160-миллиметровых минометов, и о том, как состоялось наше знакомство с ними, разговор пойдет позже.

Не было на занятии командира еще одной знаменитой части — генерал-майора артиллерии Александра Федоровича Тверецкого. Его 29-я гвардейская Нижнеднепровская минометная бригада находилась под Москвой, и мы со дня на день ожидали ее прибытия. Представление о вооружении четырех дивизионов бригады у нас, впрочем, имелось: это были тяжелые «катюши» — тридцать шесть боевых установок БМ-31.

Так вот мы и перезнакомились. А чтобы сразу же закрепить контакты, я в заключение сказал:

— В течение ближайших десяти дней всем командирам, начальникам политотделов и штабов непременно побывать друг у друга и свести знакомство поближе.

Уже в первые недели после этой встречи командиры бригад и начальники политотделов, ранее вовсе не знавшие друг друга, сблизились, нашли общий язык, и это послужило хорошей основой для укрепления войсковой дружбы между частями, залогом тесного взаимодействия в учебе и боях.

Но сколачивание большого воинского коллектива не обходится без каких-то трений, осложнений. Всем в дивизии было известно, что старейшая и самая заслуженная 32-я бригада отличается образцовым порядком во всех своих звеньях. Ее командиры, в большинстве кадровые офицеры, постигли высокую артиллерийскую культуру, были превосходными методистами. Бригада располагала замечательными кадрами сержантов. Вот я и подумал: хорошо бы перевести отсюда некоторую часть младших командиров в только что сформированные части. Дело их сколачивания пойдет быстрее.

— Пожалуй, оформим это вашим распоряжением, — решил, тяжело вздохнув, начальник штаба дивизии полковник С. Д. Кравченко.

Реакция на распоряжение была весьма оперативной. Уже через полчаса ко мне пришел начальник штаба 32-й бригады подполковник В. С. Лазаренко.

— Конечно же поможем товарищам по оружию, — начал великий дипломат Лазаренко. — За нами дело не станет.