Глава 7

Нужно было больше не связываться с ним. Нужно было просто уйти и забыть его. Не отвечать на телефонный звонок и не договариваться о новой встрече. Но я не могла. И я ответила на очередной мобильный вызов во время скучной пары и договорилась встретиться на выходных. Не узнав ни о его проблемах, ни о случившемся. Да и он при встрече не выглядел поникшим. Он улыбался и радовался. Будто тех гнева и ярости не было. Он был легким и возвышенным. И от этого мое сердце было спокойно. С ним все в порядке, и больше мне ничего не нужно знать. – Я не писал музыку уже несколько дней... – вздохнул он, когда мы прогуливались вдоль спавших воскресных улиц. Светило жаркое солнце уходящего июня. – Мне хочется кое-что попробовать, – его глаза блеснули дерзким огнем. Он снова пробирался взглядом под блузку. – Ты не против?Я молчала. Смотрела под ноги. Рассматривали то, как не подходят мои запыленные поношенные кеды к его классическим белым ботинкам.– Тебе понравится. Просто доверься, – он улыбнулся и взял меня за руку. Мы зашли в аптеку, и он купил то, о чем я бы никогда не подумала. Когда он спрашивал продукт у фармацевта, мне стало стыдно перед проходящими мимо взрослыми. Мы пошли к нему домой. Присели на кровать и долго смотрели в широкие окна. Он держал меня за руку.Потом мы начали раздеваться. Точнее он начал нас раздевать. Он рывком перевернул меня на живот и задрал платье. Я слышала, как щелкнул его ремень и спали штаны. Снова мы занимаемся не тем, на что я рассчитывала. Я смотрела в сторону кухни и желала что-нибудь приготовить с Олегом. Но он кое-чем влажным и прохладным, похожим на крем, стал смазывать мою пятую точку и вошел в нее. Все сегодня шло не по плану.Было больно, непривычно, мерзко, но я молчала и терпела, зажмурив глаза. А ему... Ему было хорошо. Когда он закончил, то одел штаны обратно и присел рядом, уставившись в окно. Я продолжала лежать. – Не хочешь одеться? А то замерзнешь, – сказал он, заметив мурашки, пробежавшие по моей коже.

–  Нет, –  ответила я ему. Обида так и слышалась в моем голосе.

Он усмехнулся и оперся на локти, приняв полежачую-полусидячую позу.

Я продолжала смотреть вперед, вдоль ножек рояля, который переливался синей чернотой в лучах утреннего ленивого солнца.

Вдруг Олег обнял меня мертвой хваткой. Он вцепился в меня, будто ребенок в игрушку, к которой привык, и прижал к себе. Я уткнулась носом в его кадык. Пахло мылом с ароматом молока и лаванды.

– Мне так хреново, – прошептал он мне на ухо, словно нас кто-то подслушивал. – Мать опять взялась за свое. Хотела вывезти фортепиано из нашего дома. В который раз. После того, как отец перепил и умер даже не дойдя до дома, она совсем одичала, с ума сошла. А тут я еще уехал. Теперь пытается всяческими способами увидеть меня хоть раз в год.

Я промолчала, посчитав, что в такой ситуации лучше слушать, нежели болтать.

– Берет меня за самое живое. Чтобы одной не мучиться. Знает ведь, что я умру за это пианино. И перевезти его нет возможности: если его поднять, оно развалится. Я пробовал.

Он поступал неправильно.

– Не осуждай меня, пожалуйста. Я знаю, что так нельзя поступать с матерью. Она у меня все-таки одна. Да и я у нее единственный и неповторимый, – он пытался заглушить свой внутренний произраставший корень нервов легким смехом. Но тяжелое дыхание все равно его выдавало. – Но и она должна понять меня, что я занят, у меня своя жизнь. Все мое существование вертится вокруг работы, музыки, нот, клавиш… И я люблю свою работу… Возможно, даже больше, чем саму маму.

В сердце у меня закололо. Будто делают больно мне, а не ему. Кого я обманываю? Мне и вправду больно.

– Фортепиано, то старое, скрипучее и постоянно покрытое пылью. Оно было опорой моего детства. Когда никто не мог принять меня со всеми моими проблемами, выслушать и понять меня, оно научило меня дружить, любить, жить и радоваться жизни. Ни мать, ни отец не давали мне того, что давало оно. Ни одна девушка так не отдавалось мне душой, как оно. Для меня оно все. Вселенная.

Зачем он говорил мне все это? За что? Почему? Я хочу услышать другие слова. Я хочу обидеться. Хочу уйти, уйти насовсем, чтобы больше не чувствовать этой боли в груди… Но я не могу.

Одержимость? Возможно.

Он отпустил меня довольно быстро. Встал с кровати и поправил воротник рубашки. Лицо в лучах высокого солнца выглядело таким неземным и отстраненным. Никогда я бы не назвала его красивым, но в тот момент он был прекрасен. Тонкие губы дополняли широкие и длинные черные брови, а нос с небольшой горбинкой выглядел таким аккуратным. Да и небольшие глаза, переливались то зеленым, то синем цветом, дополняя черноту радужек.

– Ладно, надо возвращаться к работе.

И он сел за фортепиано. Я подождала, когда он погрузиться в новую работу. Одела трусики, поправила подол платья и взяла одну из книг на полке. Я присела обратно на кровать и приступила к чтению. Мельком поглядывала на его широкую напряженную спину.

Рояль казался таким одиноким без него, а теперь инструмент словно радовался, будто показывал мне язык и насмехался: «Спит он с тобой, а приходит ко мне». Олег погружался с равнодушным лицом и каменным телом, но живыми пальцами, в мир, где существуют только он и коричневый классический рояль.

Музыка смеялась надо мной.

Смеялась? Как это глупо. Или нет?

Именно сейчас, в этой квартире, напротив этого инструмента, я осознала то чувство, что так щемило мне сердце последние три недели.

Я ревновала.

К чему, к кому мне ревновать?

Мы проводили много времени вместе, в перерывах между его работой и моей учебой. Мы много гуляли, говорили… Но его музыка, что раздается мелодией небес из-под его рук… Да, она была ревностна мне.

Я влюбилась по уши в него. К этому факту я пришла тоже только сейчас, и только в этой ситуации. Я желала отрицать все свои мысли, доводы… Но рано или поздно мы смиряемся и принимаем то, что слагается и доказывается зовом наших сердец.

И я молчу.

Он репетирует, сочиняет что-то новое для будущего запланированного выступления. Я сижу, молчу и просто читаю. Пробегаю глазами строки, ничего не понимая, пропуская абзацы…

И молчу.

Долго я буду продолжать молчать?