Глава 13

Лукас распахнул дверь в комнату Сидней, не заморачиваясь предупредительным стуком. После бессонной ночи вежливость и манеры отправились в пристанище грешников, как и карьера этого раздражающего мальчишки Бибера — к черту. Кроме того, она просила его не прикасаться. На «посмотреть» ограничений не было. С этими мыслями он, стиснув зубы, закрыл дверь и даже запер на замок. Ему просто надо обдумать, почему она оттолкнула его прошлой ночью... ради кого...

Ага. И забыть об этом.

Лучи утреннего солнца проникали в комнату через огромные окна, скользили по кушетке у подоконника, по деревянному полу и падали на кровать со смятыми простынями.

Где, как диснеевская принцесса под действием чар, спала Сидней.

Он фыркнул. Действительно, почему бы ей и не спать спокойным сном? Это его яйца посинели от облома с сексом до такой степени, что им не хватает только белых чепчиков, чтобы походить на долбанных смурфиков.

Чувствуя себя подглядывающим извращенцем и ни капли не жалея, он приблизился к кровати. Вокруг ее бедер обернулось бледно-желтое одеяло, а одна из длинных подушек свалилась на пол. Удовлетворение прокатилось по нему с грацией товарного поезда. Отлично. Возможно, ее сон и не был таким уж спокойным, как он думал. Склонившись, он поднял подушку и прислонил ее к изголовью кровати. Так близко к ней, что этот чертов аромат жимолости обвился вокруг него, как цепи. Он готов был поспорить, что и простыни пахли ею.

Проклятье, он хотел сам пахнуть ею.

Выругавшись, он потянулся к ее плечу и заметил серую футболку с красными буквами «Б» и «У» на груди. Его брови взметнулись вверх. Сидней всегда представлялась ему любительницей шелковых ночных рубашек, больше подходящих дамам в возрасте, нежели любительницей носить футболки из колледжа и боксеры. Если она, конечно, носила боксеры. Великолепно. Сейчас его будет терзать мысль, что же там у нее под одеялом, пока он не выяснит.

Тихонько бормоча, он опять потянулся к ней — и опять остановился. Он нахмурился. Что-то изменилось.

Ее ресницы дрогнули и приподнялись. Карие глаза, затуманенные ото сна, посмотрели на него, нежно и мечтательно. Замерев, он уставился в ответ, подмечая маленькую улыбку, коснувшуюся ее губ. А потом заметил, как в этот приятный взгляд проникает осознание, и он меняется. Понимание ситуации смело в сторону сонливость, и, на мгновение, оцепенев, она сгруппировалась в сидячее положение. Одеяло упало с ее бедер, и он увидел красно-черную клетку. И опять удивление, смешанное со смущением. Потому что он все еще не мог понять, что же показалось ему странным.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она, убирая от лица темно-золотые и коричневые кудряшки.

Кудряшки. Боже. Дикий беспорядок из длинных, плотных спиралек падал ей на плечи, создавая сексуальный ореол вокруг ее красивых черт. Прямые, безупречно уложенные пряди принадлежали светской львице. Но эти живые, дикие, свободные завитки принадлежали женщине.

— Что за хрень случилась с твоими волосами? — спросил он, шок и горячее желание делали его голос грубее.

Смущение расцвело на ее лице, окрашивая скулы в красный цвет.

— Я приняла душ вчера, и у меня не было шанса выпрямить их, прежде чем ты ворвался в мою комнату без приглашения в… — она взглянула на радио-часы на прикроватной тумбочке — …семь часов утра, — закончила она через стиснутые зубы. — Повторяю: что ты здесь делаешь?

— Одевайся, — сказал он, все еще под впечатлением от этой стороны Сидней. Уютная, немного поношенная пижама, волосы как львиная грива... — Мы едем в медовый месяц через час.

Она уставилась на него с раскрытым ртом.

— Медовый месяц? Что ты имеешь в виду? Я не думала, что мы собирались...

— Что ж, собираемся, — он решил уехать из Бостона, сбежать от всего, лишь прошлой ночью. Сидеть с ней в этом доме весь медовый месяц и не сметь дотронуться? Он бы сошел с ума. — Упакуй вещей на неделю.

Откинув одеяло, она спрыгнула с кровати, и, когда она развернулась, поношенный хлопок плотно обтянул ее грудь. О черт. Меня побери. Он стиснул зубы. Сжал руки в кулаки.

— Ты не можешь просто взять и приказать мне упаковать вещей на неделю, ожидая, что я буду готова через час, — запротестовала она, хватая короткий, ярко-синий халат с кушетки. Очевидно взволнованная, она зажала в пальцах густые локоны. — Мне нужно выпрямить волосы...

— Оставь так, — велел он. Ее глаза встретились с его, широко раскрытые, ошеломленные. Вдохнув, он смягчил жесткий тон своего требования. — Оставь так, — пауза. — Пожалуйста.

Не дожидаясь ее согласия, он вышел из комнаты, прежде чем нарушил свое обещание не касаться ее.

***

— Не знаю, чего я ожидала. Кондо в нью-йоркском небоскребе. Солнечный калифорнийский пляж. Но не это.

Ее волосы развевались на свежем ветре, гуляющем в его домике на острове Бэйнбридж в заливе Пьюджет-Саунд, — такое неуважительное название для такой большой постройки, в которой могли спать около десяти человек, но сохраняющее уют. Сидней послала ему улыбку через плечо.

— Здесь прекрасно, Лукас.

Лукас кивнул, и сунул ей в руки чашку свежезаваренного кофе, его голосовые связки моментально замерли при взгляде на эту улыбку. Расслабленная, милая, беспечная. С тех пор, как они встретились, чаще всего ему доставалась вежливая, отстраненная и желающая ему путешествия в ад версия. Единственный раз, когда он видел довольную, открытую улыбку, был на их первом совместном ужине.

Черт. Как он мог скучать по тому, что видел лишь раз?

— Спасибо.

Он поднес собственную чашку к губам и сделал глоток, вдыхая аромат зерен, смешавшийся со свежим, прохладным ветром, набегающим с темной воды, окружающей остров Бэйнбридж. С нашествием сумерек, спешивших наступить, как ребенок, бегущий домой, чтобы успеть до того, как зажгутся фонари, погода бабьего лета, которой они наслаждались с прибытия в штат Вашингтон семью часами ранее, стала холодать. Но она все стояла в патио, облокотившись на перила, одетая в толстый вязаный свитер кремового цвета, узкие джинсы, которые заставляли его член ныть, как маленького ребенка, и сапоги по колено.

— Уверена, что не хочешь пойти внутрь? Обед почти готов, — когда Лукас выходил из дома, его повар добавлял жареной утке завершающие штрихи, и восхитительный аромат последовал за ним и наружу.

— Еще пару минут?

Она попробовала кофе и мурлыкнула, ее ресницы опустились, пока она смаковала напиток. Он уставился на ее рот, на удовольствие, расцветающее на ее лице, и отвернулся. Он либо должен прекратить смотреть и представлять, что такое выражение у нее и во время секса, либо же нарушить обещание. Черт. Обещание.

— Мне нравится здесь. Горы. Вода. Тишина, — она склонила голову. — Почему ты купил дом здесь? Я могу представить тебя в экзотических, беспокойных, шумных городах, но здесь? — она еще раз глянула на частный пляж, уходящий в залив, и на возвышающуюся за ним впечатляющую и величественную гору Рэйнир, окруженную милями величавых деревьев. — Никогда бы не подумала.

Он ответил не сразу, а изучал ее обращенное к небу лицо, сочтя это безопасным. Упругие кудряшки медового и коричного цвета обрамляли ее щеки и челюсть. Не в силах остановить себя — и, не желая этого — он ухватил одну спиральку и обернул вокруг пальца, нежно потянув. Похоже, у него легко могла развиться одержимость этими густыми прядями. Он уже представлял их разметавшимися на его обнаженной груди и животе, на его бедрах. Его хватка усилилась.

— Давай заключим сделку, — предложил он. — Я отвечу на твой вопрос, если ты честно ответишь на мой.

Она пристально посмотрела на него, маленькая морщинка пролегла меж ее бровей, Сидней будто пыталась разгадать ловушку, заключающуюся в его предложении. Наконец, она кивнула.

— Идет. Ты первый.

Отпустив ее локон, он сделал шаг назад и оперся локтем на перила. Он уже было открыл рот, но слова не шли с его языка. Такие моменты откровений никогда не давались ему легко... Ошибочка, они вообще ему не давались. Но первым правилом бизнеса было спрос и предложение. И, если он хотел, чтобы Сидней дала ему немного правды, то ему следовало дать кусочек самому, не важно, как громко и твердо разум приказывал ему держать рот на замке. Знания — сила, а люди не могли использовать их против него, если он ничего и не сообщит им.

— Когда я был ребенком, еще в Чикаго, я мечтал о таком месте, — начал он тихо. — У моего дяди был маленький, тесный домишко в Южной части (прим.: район Чикаго). Он им очень гордился — и было за что. Он купил его за собственные деньги, заработанные потом и кровью, содержал в безупречной чистоте, но комнаты были размером со шкаф, а наш дом окружали заброшенные соседские дома, которые были так близко, что я мог слышать мысли других людей... — он тяжело вздохнул. — Иногда мне казалось, что я задыхаюсь. Тону в людях, шуме, — бедности. — Я всегда мечтал о горах. Я купил эту виллу одной из первых, когда компания стала приносить значительный доход. Здесь я могу, — он замолчал на секунду, — дышать. Эта вилла — частное открытое пространство. Сюда я приезжаю, когда мне нужна передышка.

Его охватило напряжение, пока он ждал ее ответа. Картинка, которую он нарисовал, была очень далека от той жизни, к которой она привыкла.

— Я понимаю, что значит задыхаться, — прошептала она. — Я рада, что у тебя есть это место, — обхватив кружку двумя руками и держа ее перед собой, как керамический щит, она опустила подбородок. — Ладно. Давай, задавай свой вопрос.

Уголок его рта изогнулся в усмешке.

— Говоришь, как будто собираешься на расстрел. Мой вопрос очень прост. Почему я никогда не видел, чтобы ты укладывала волосы вот так? — он потянул длинную спиральку еще раз.

Ее взгляд опустился к чашке, а сама она провела руками по кудрям, самосознание скользило в каждом движении. Возможно, не так уж и просто.