Однажды они возвращались с Сысоевского ключа. Стоял ослепительно солнечный день, снег искрился так ярко, что больно было глазам; легкий морозец приятно пощипывал и румянил щеки. Вдруг Колчанов остановился и с улыбкой посмотрел на Пронину:

— А не пора ли нам в конце концов пожениться, а?

Эта мысль пришла к нему уже больше недели назад, и теперь он просто воспользовался подходящим моментом.

— Я давно готова к этому, Алешенька, — она встала против него, спрятала в отвороты его куртки лицо и разрыдалась. — Не обижайся на меня, милый, — сдавленно шептала она. — Это от счастья. Я ведь так боялась потерять тебя навсегда…

Колчанов бережно взял в свои огрубевшие ладони ее раскрасневшееся хорошенькое личико, посмотрел в мокрые от слез глаза-васильки и стал целовать их.

— А свадьбу сделаем здесь, в зимовье? — спрашивала она, задыхаясь в его тисках.

— Я думаю, лучше на Чогоре. И под Новый год. Идет? Там ведь вся бригада, а мне еще хочется и Филимоныча со старухой пригласить.

— Я согласна, Алешенька, но успеем ли мы подготовить все? До Нового года осталось ведь немного.

— Успеем. Послезавтра придет с Чогора подвода. С нею мы уедем на Чогор, а оттуда — в Средне-Амурское, чтобы купить необходимое для такого случая.

Шурка Толпыга, узнав, что у Колчанова и Прониной предстоит свадьба, сказал, улыбаясь:

— А что, Алексей Петрович, может по этому случаю все-таки выкурим моего медведя из берлоги?

— Идея, Шура! — с энтузиазмом воскликнул Колчанов; он уже давно не бывал на охоте. — Завтра же утром!

Надя пришла в ужас от этого разговора. Она долго уговаривала Колчанова не ходить на медведя. Но он был непреклонен. Еще бы, такой удобный случай!

— Тогда и я пойду с тобой! — решительно сказала она.

— Но при одном условии, Надежда, — серьезно предупредил Колчанов: — во время охоты от меня ни на шаг! Будешь стоять только там, где я тебе скажу.

— Хорошо, Алеша, я согласна…

…Утро выдалось пасмурное, в воздухе кружились снежинки, почти неслышно касаясь лица. На охоту вышли все, включая и Гошу Драпкова.

Берлога находилась километрах в пяти от зимовья, вверх по Сысоевскому ключу. Тропинка шла только до верхнего аппарата, а дальше начиналась снежная целина. Идти стало трудно, через каждые пятьсот метров садились отдыхать. Колчанов несколько раз предлагал Наде вернуться, но она, улыбнувшись, продолжала упорно идти вперед.

Наконец Шурка Толпыга остановился, вполголоса сказал:

— Осталось метров двести, вон в том буреломе. — Он показал в сторону темного распадка.

— Тогда — отдых, и никаких шумов! — шепотом объявил Колчанов. Он смахнул валенком снег с толстой колодины и все уселись на ней.

Охотники еще раз проверили в казенниках своих дробовиков заряженные жаканами патроны, рассовали по карманам запасные.

— Какой план примем, Алексей Петрович? — шепотом спросил Толпыга.

— Самое удобное, я думаю, стать с боков от лаза и бить. А Гоше поручим шуровать шестом. Не боишься, Гоша? Ну, тогда отдай ему, Шура, шест.

И вот перед ними берлога. У охотников наготове ружья, у Гоши — длинный шест. Хозяин тайги выбрал себе убежище в довольно укромном уголке. Когда-то ветром повалило старое дерево. Падая, оно выворотило вместе с землей все свои корни. На это дерево упали другие деревья, их оплели лианы лимонника, актинидии, а теперь еще завалило снегом. Свою берлогу медведь устроил под самым комлем выворотня.

Подходы к берлоге Толпыга давно уже исследовал. Переговариваясь знаками, охотники быстро заняли свои места: Колчанов — со стороны корневища, Толпыга — с противоположной стороны. Пронина послушно и пугливо стала за спиной Колчанова. Гоша приготовился орудовать шестом.

— Ну, давай, Гошка! — скомандовал Толпыга, видя нерешительность друга.

Руки у Гоши тряслись, когда он стал засовывать в лаз острый конец шеста. Долго он возился, пока шест прошел под выворотень. Неожиданно он уперся во что-то мягкое.

— Медведь, должно… — дрожащим голосом прошептал Гоша.

— Да шуруй ты, шуруй сильнее! — заорал на него Толпыга.

Заметно робея, Гоша стал тыкать сильнее, но вдруг, бросив шест, в панике кинулся за Колчанова: в берлоге что-то затрещало, оттуда донесся глухой рык. В ту же секунду снег у лаза зашевелился и высунулась большая бурая голова с мохнатым загривком, вся обсыпанная снегом. Выстрелы прогремели почти одновременно. Медвежья голова ткнулась носом в снег.

— Держать ружья наготове, а я попробую его стволом, — сказал Колчанов Толпыге. Но зверь уже не подавал признаков жизни, его открытые глаза остекленели.

Пронина, с замиранием сердца наблюдавшая из-за спины Колчанова за происходящим у лаза, спросила шепотом.

— Все? Убили?

— Все, убили, — прошептал Колчанов, комично подражая невесте, и все дружно рассмеялись. — Но выходить еще рано, — заметил он. — В берлоге может оказаться второй медведь. Бывает, что целым семейством забираются.

Но сколько ни шуровали они в берлоге, оттуда больше никто не показывался.

Вытащив медвежью тушу из лаза, охотники принялись орудовать ножами. Вскоре была снята шкура, вырезано несколько лучших кусков мяса, нутряной жир, печенка и желчь, которую в народе ценят как лечебное средство.

К обеду охотники были уже дома. А назавтра, когда в зимовье пришла подвода, Толпыга съездил верхом на лошади к берлоге и привез вьюком всю медвежью тушу.

В воскресенье Колчанов и Пронина покинули зимовье. Последние дни года были заполнены у них заботами, совсем не похожими на прежние, — покупки, покупки. Колчанов даже слетал из Средне-Амурского в Хабаровск за новым костюмом себе и подарками для Нади.

Свадьба состоялась, как и наметили они, под Новый год — веселая, с песнями, музыкой и состязаниями плясунов. Это был большой праздник для всей бригады.