Ночь II

Вот она — его комната. Всё те же темные стены, все та же светлая мебель. Фотографий почему-то нет. Комната Рэя пуста, в ней не ощущается присутствия хозяина, что снова начинаю плакать. Спальня будто подтверждает мне об отсутствии любимого.

— Рэй! Где ты? Откликнись!

Но на мой зов снова тишина. Я медленно обхожу комнату, касаясь поверхностей его вещей, будто через них могу передать ему всю свою тоску и ужас. Снимаю с дубового креста цепочку Мириам. Тонкое холодное серебро перекатывается на моих пальцах. Я начинаю молиться, взывая к умершей о помощи:

— Мириам… Твой брат… он в опасности. Защити его, Мириам… Ведь ты же там, где все ответы, там, где все всё знают и могут… Прошу! Защити! Помоги нам!

Не знаю, сколько проходит времени в этом жгучем чувстве страха, но я засыпаю, свернувшись калачиком на кровати Рэя. Притом незаметно: от переживаний я так себя истязала, что просто выключилась, провалилась в небытие сна.

Она смотрела на меня его глазами. Мириам — девушка-загадка, та, которую знаю по чужим воспоминаниям и фотографиям. Нереально похожая на брата и совершенно другая.

Она стояла возле детской яркой карусели и смотрела такими знакомыми темно-серыми с синевой глазами. Я вспомнила, что была тут когда-то — это парк аттракционов Редондо Бич. Сюда однажды привел меня Виктор, когда мы только начали встречаться. Только сейчас парк был пустой, пугающе безлюдный.

А она продолжает смотреть. Цвет грозы пронзителен и печален. Черты лица напоминают о Рэйнольде, только тоньше, изящнее и женственней.

— Мириам! Они забрали его! Они украли Рэя! Помоги! Мириам!

Но она обрывает мой крик о помощи, приложив палец к своим губам и взглядом указывая направление, куда смотреть. Я поворачиваюсь и вижу странную картину: все, кого я знаю — «Альфа», «Тени», Нина, Саббатовцы — стоят друг против друга с повязками на глазах. От этой картины оторопь берет. Жутко. Даже не шелохнуться, будто манекены. Я осторожно подхожу к своим — к стороне инквизиторов. Не двигаются… Единственный, кто «живой» — Варя, нянчащая у подножия карусели младенца и поющая ему колыбельную:

«Я леплю из пластилина,

Пластилин нежней, чем глина,

Я леплю из пластилина

Кукол, клоунов, собак…»

— Варя?

Не реагирует.

— Варя! Что происходит?

«Если кукла выйдет плохо,

Назову ее «Дуреха»…»

И снова оборачиваюсь на застывших людей. Решаюсь пройтись между их рядами и рассмотреть, что с ними.

Под заунывное мычание сестры (или уже это я пою?) иду вдоль линии Инквизиторов. Останавливаюсь лишь возле незнакомки в зеленом костюме, что застыла между Ноем и Реджиной. Пытаюсь понять кто это? Но никак не могу. Поэтому решаюсь потянуть за повязку.

— Следующая станция — Площадь Революции. — Звучит откуда-то сверху голос диспетчера, в тот момент, когда я тяну за черный платок на глазах незнакомки, так похожий на тот, что повязывал мне Артур на запястье. И вот, ткань соскальзывает — и я узнаю Оливию Барону. Та сразу же устремляет на меня свой пронзительный взгляд карих глаз, который не забуду никогда — в последний раз она на меня так смотрела, когда отдала приказ сжечь.

— Иди!

Не знаю, кто это сказал, но было громко, страшно, что я с вскриком просыпаюсь.

И темнота.

Глухая тишина комнаты, в которой нет хозяина.

Спальня Рэя теперь кажется не убежищем, а чем-то пугающим, жутким, чужим, будто в этой пустоте скрывается кто-то.

Я перевожу взгляд на часы — полвторого ночи. Не знаю почему, но мне не нравится происходящее. И это не из-за переживаний. Плохое предчувствие змеей шевелится во мне: нехорошая ночь, гадкая! Сегодня что-то случится, обязательно что-то произойдет.

Я тру глаза спросонья. В окно ярко светит луна. Желтый глаз ведьминой ночи смотрит на меня через окно замка. На ладони остался след от цепочки Мириам, которую я судорожно сжимала во сне.

— Рэй! Где ты?

Снова тишина. Я не могу вынести ее. Эти стены начинают давить, что я решаюсь выйти на улицу. Хочу воздуха.

Словно гонимая, я вылетаю в спящий Саббат, в эту гулкую пустоту коридоров.

Все спят. А у меня в ушах так и звенит: «Иди!»

Я мчусь мимо закрытых дверей, за которыми ощущалась чужая мирная энергетика. Я даже могу почувствовать счастливый сон Вари и Кевина, спящих в одной кровати у Ганна в комнате.

Но я неспокойна. Безутешна. Моя душа мечется внутри меня и хочет оказаться возле мужа.

Мужа…

Новое слово, новый статус Рэйнольда для меня. Но как сильно звучит! Мой… Только мой! Пока смерть не разлучит. Но разве только смерть может разлучать?

Последний пролет… и резко торможу.

На каменных холодных ступенях лестницы кто-то сидит.

— Ты что здесь делаешь? — Я удивлённо таращусь на знакомую фигуру.

— Жду и провожаю.

Дэррил грустно трет ладонь о ладонь.

— А ты почему не спишь?

— Не могу… — Я устало опускаюсь рядом с ним.

Мы сидим на самой верхней ступени последнего пролета на первый этаж. У наших ног простирается мраморная лестница, уходящая в сумрак, ведущая к выходу из замка. На стенах тускло горят ночные светильники — света от них мало, но их включают всегда ночью, чтобы таким полуночникам, как мы, было проще блуждать по Саббату.

— И кого же ты ждал и провожал?

— Ждал тебя. А провожал… у меня друг сегодня умер.

Я удивленно смотрю на него. Не понимаю.

— Эйвинд…

Он выдыхает имя, а у меня перед глазами встает лицо Ларсена: его рельефное точёное лицо, большие серьезные глаза. И голос тихий, бархатный…

— Ты шутишь? — Я нервно начинаю смеяться, но Дэррил поднимает глаза — и я замолкаю. В голове взрывается тысяча вопросов. Недоумевающе пялюсь на него. Почему он так спокоен? Когда узнал? Почему мне не сказал?

— Как он умер? Когда? И ты так спокойно говоришь об этом!

— Сегодня ночью его прирезала Деннард. Удар в горло, смерть мгновенная.

— Боже! — Я охаю, осознавая сказанное. Эйвинд! Мой милый Эйвинд! — Но мы можем его спасти! Так? Мы же его возродим? Я его залечу!

— Успокойся, Мелани… — Он тянет меня за кисть. Я и не заметила, что уже снова стою на ногах, взывая Дэррила пуститься на помощь к Эйвинду. — Его судьба кончилась сегодня. Это была последняя станция.

— Что? Да как ты можешь говорить такое? Ты же меня возродил! И Рэя!

— Мел! Тогда я выполнял волю судьбы, Бога — назови, как хочешь! Я должен был вас воскресить! А Эйвинда я не могу! Не имею права! Это бесполезно! Нельзя возвращать то, у чего нет будущего!

Последняя фраза словно выстрел в голову. Я медленно опускаюсь возле Дэррила, пытаясь собраться мыслями и прийти хоть к какому-то логическому решению.

— Значит, Эйвинда не спасти?

— Да.

— Ты знал об этом? Ты же всегда знаешь, куда приходит поезд…

— Да… Я знал.

— А Эйвинд? — Голос предательски дрогнул на имени. — Он знал?

— Нет. Я ему не говорил.

Я начинаю нервно злобно смеяться: интересно, сколько еще он знает? Сколько Дэррил умалчивает? Он, как Ева, выдает порционно правду, считая, что вправе решать за других.

— Ну, вы и хороши…

— Мелани?

Я поворачиваюсь и гляжу ему прямо в глаза со злостью и накатившей ненавистью. Впервые я смотрю на Дэррила не как на человека, которому можно доверять, а наоборот. Химера! Он самая настоящая Химера!

— Ты, Ева, Реджина и остальные, кто имеет возможность хоть чуточку знать больше остальных — вы хороши! Вы считаете, что имеете право решать за других, играться со знанием! Вот, кто самые настоящие Психологи и Кукольники — вы!

— Мелани, успокойся.

— Не успокоюсь! Меня вообще достала эта фраза! Я не могу успокоиться, потому что такое ощущение, что только я могу сочувствовать и переживать!

Мой голос звенит в тишине замка, множась по коридорам и галереям. Вполне возможно я разбужу кого-нибудь. Плевать! Меня трясет от переполняющей брезгливости и ненависти на окружающих. Каждый думает только о себе, только о своей шкуре. Так почему я должна волноваться о том, что кому-то потревожу сладкий эгоистичный сон?

Но Дэррил смотрит на меня снизу вверх и начинает говорить тихо, что невольно замираю:

— Я знал одну женщину — Инициированную. Она обладала даром видеть даты смерти. Числа. Что не человек, то число. И вот, когда люди ее спрашивали напрямую, когда они умрут, она врала. Ты понимаешь, почему она это делала?