Войдя в больницу, которая напоминала простой отель, напичканный видеокамерами и датчиками слежения, с отсутствием острых углов и легко разбиваемых стекол в окнах, где все ткани и поверхности в спецматериалах, которые без труда можно отмыть в любой момент, мы направились к сестрам Марецка. Обернау пустился в рассказ о высоких технологиях, аппаратуре его больницы, о том, какие передовые врачи тут работают. Я слушала в пол-уха, вспоминая, что каждый главврач пел подобные песни, когда искала место для матери. Лишь бы дала согласие! Лишь бы подписала договор, чтобы они могли жить за мой счет, выкачивая из меня деньги на бесполезные и дорогостоящие лекарства, процедуры, аппаратуру. Матери никогда не станет лучше. Она никогда не поправиться. И даже если найдется способ, мы прекрасно научились обходиться без нее. Жестоко? Мир вообще жестокий.

Мимо нас прошла женщина, цепляясь своими тоненькими, почти детскими, ручками за свою сиделку. Походу у нее деменция, потому что женщину вели куда-то с отсутствующим видом, а она все спрашивала, куда делся Тони. Психбольные — странная категория людей. Это чистые, неприкрытые эмоции, они, как дети, слишком просты для моего манипулирования. Чем старше человек, чем умнее и хитрее, тем интереснее выискивать у него слабые места, играть с ним, а еще удивляться своему дару — как точно он находит слова и действия. Я помню, когда смотрела фильм «Начало» с ДиКаприо, там звучала интересная фраза: «Не думайте о слонах. О чем вы сейчас думаете?». Герои закладывали идеи, погрузившись в сон объекта. Мне же не надо засыпать. Я сама идея. Я могу вложить мысль, манипулируя его эмоциями, а все остальное сделает сам объект воздействия. Так было с убийцей Мириам, так было с Савовым, так было с Евой, так было со многими. Главное, аккуратно сыграть на чувствах, найти их Ахиллесову пяту.

Мы заходим в кабинет доктора, пройдя пост секретарши, которая мило осведомляется, что мы предпочитаем: чай или кофе? Хочется заказать цианид, но она шутки не оценит. За ее спиной, будто сверкающая чешуя, висит множество дипломов и сертификатов, уходящих вверх до самого потолка. «Лучший доктор». «За курс лекций». «За помощь в проведении». «Диплом об окончании».

У самого Обернау в кабинете все достаточно просто, но дорого. На ум приходит мысль, что если пациента стошнит на местный диван, то это встанет в круглую сумму и пациенту, и доктору: здесь нет нарочитой осторожности в плане чистоты, как в самой больнице.

Мы присаживаемся, делая вид заинтересованных слушателей. Один лишь Стеф не старается, в своей манере развалившись на диване и лохматя свою густую шевелюру.

— Доктор Обернау, прошу вас, пригласите к нам мистера Магнуса Гёра. — Сладко произносит Реджина, увеличивая дозу гипноза на мужчину. У того сразу же проявляется заторможенность, что очень плохо: можно догадаться, что он не в себе. Доктор молча разворачивается и уходит.

— И что мы будем делать? — Удивляется Барона. — Надеюсь, вы не предполагаете ничего противозаконного. Мое присутствие — не гарантия вашей свободы действий!

— Ничего не будем делать… — Устало произносит Стеф, громко зевая, прикрыв рот кулаком. — Сейчас придет этот… Гёр, и я его выключу. А дальше будем действовать по обстоятельствам.

— Главное, чтобы Морган не узнал, кто здесь был. — Представляю, что сделает Джеймс со всеми нами.

Остальное время мы сидим в молчании, пока не слышим хлопок двери, голос секретарши и звонкий голос Агнуса. Стефан резко поднимается с дивана и встает напротив двери, потирая в нетерпении руки. Мы замираем. Странно ощущать себя снова в команде Стефа. И в тоже время приятно наблюдать то, что сотни раз видела.

Дверь приоткрывается, Агнус, смеясь, спрашивает «Какой доктор Кох?», и, как только появляется мужчина в кабинете, Стефан начинает воздействовать на него.

— Что за?.. — И звук падения тела. Я знаю это состояние, будто тебя кирпичом по голове стукнули: однажды из любопытства я попросила Стефана опробовать его дар на себе. Я была в отключке более двенадцати часов, опоздав с заказами и делами, за что потом расплачивалась.

— Мистер Гёр, что с вами? — Удивленно смотрит Обернау на распластанное тело Агнуса.

— Он устал. Переложите его на диван. Пусть выспится! — Реджина продолжает жать гипнозом на Обернау. И снова остекленный взгляд. Он послушно поднимает Гёра, не смотря на вес этого бугая, и тащит на диван. Мы освобождаем место, наблюдая, как Обернау заботливо, пусть и со стеклянным взглядом, достает плед и укрывает Агнуса.

— Доктор Обернау, где сестры?

— Вам по лестнице наверх и вправо. Первая комната — комната Марии, в конце коридора — Лидии.

— Спасибо. Обернау, после нашего ухода из больницы, удалите все записи с нашим присутствием.

— Хорошо, фрау Кох.

Мы поднимаемся по узкой деревянной лестнице с мягкими бортами по стенам, на случай внезапного падения пациента. Выходим на этаж. Светло. Приятно глазу. Широкий коридор, высокие окна с рулонными шторами — одно из правил психбольниц. До сумерек их закрывают, чтобы местные чокнутые не видели свое отражение в стекле. Иначе здравствуй, «закатный психоз»: крик пациента, неконтролируемые действия, а все потому, что они воспринимают свое отражение, как незнакомца, смотрящего на них по ту сторону окна.

Везде камеры и датчики. Совершенная иллюзия свободы. Частные клиники — странная смесь высоких технологией и попытки изысканности старых домов. В последний раз я видела такое у одного арабского шейха, повернутого на антиквариате и стиле Викторианской эпохи, но не приемлющего старых выключателей и розеток — всё по последнему слову техники, позорно скрытой за деревянными итальянскими панелями.

Мы останавливаемся возле первой двери, и я ощущаю подрагивающую энергию Инициированных. Оливия вежливо стучится в дверь. Я осматриваю коридор, в котором нет лишних элементов декора, так как они против правил безопасности. Хочется достать зеркальце и посмотреть в порядке ли макияж, точнее то, что от него осталось после столь долгой прогулки из Италии на забытый Богом остров в Дании. Но сдерживаюсь.

— Кто?

— Архивариус первого типа Оливия Барона. У нас к вам пару вопросов.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не заулыбаться от серьезности и сухости формулировки. На той стороне молчание. Я скептически кошусь на решительную Барону.

— Мария, позвольте войти?

— Или что, Оливия? Не забывайте, это психбольница… — Я шепчу, не сдерживая своего ядовитого сарказма, ловя такой же насмешливый блеск в глазах Реджины. Она будет дверь вышибать, воспользуется привилегией Архивариуса и воздействует на замок, или попытается уговорить девушку?

— Спасибо, но я помню. — Ледяным тоном сообщает Барона и снова поворачивается к двери. — Мария, именем Сената, я прошу открыть дверь.

— Она вам не откроет.

И мы оборачиваемся на голос, донёсшийся слева от нас. В паре метров стоит девушка. Высокая, тощая, длинные темные волосы, пухлые губы, но самое необычное — это глаза: большие, темные, будто у инопланетянки, так как не видно зрачков.

— Почему? — Удивляется Барона.

— Потому что у нее приступ паники. — Отвечает за вышедшую Реджина. — Ты — Лидия?

Девушка кивает, поправляя сползающую с костлявого плеча кофту.

— А вы пришли за мной.

Это был не вопрос, это было утверждение. После чего она разворачивается и скрывается в конце коридора в своей комнате. Мы молча смотрим на ее удаляющуюся спину, будто видим призрака.

— Я так понимаю, нас приглашают к себе… — Бормочет Стеф, и смело направляется за ней. Я недоуменно смотрю на удивленную Барону и каменную Реджину. Включаю дар и ощущаю настороженное напряжение Реджины, будто хищник перед прыжком.

— Ну что? Оставим в покое Марию?

— Да. Мы с ней поговорим потом. — Соглашается Оливия, одергивает в знак решимости полы пиджака и направляется в сторону комнаты Лидии. Я встречаюсь взглядом с Хелмак. Я знаю, что она чего-то опасается, она знает, что я это чувствую. Но молчит, лишь странно кривит свои накрашенные губы, будто я ей только что сказала какую-то гадость в ответ, после чего отправляется за Бароной. Я остаюсь одна в коридоре перед закрытой дверью, за которой пунцовой нервозностью скрывается Мария.