На подоконнике бесшумной тенью вырастает Л е н ь к а. С секунду оценивает обстановку. Григорий, Милда и Илюшка увидели его. Верзила, разгуливая по чердаку, повернулся и пошел к окну. На миг опешил. Вскинул автомат, но Ленька отвел дуло в сторону и сильным ударом в челюсть опрокидывает его. Началась борьба. Верзила размахивает ручищами, как кувалдами, но удары — точные и беспощадные — раз за разом посылают его на пол. Наконец немец рухнул. Еще попробовал встать и не может. Ленька тяжело дышит. Из разбитой губы течет кровь.

Л е н ь к а. Я услышал выстрелы и вернулся… (Разжал кулак. В руке у него подкова.)

М и л д а. А где Ася и мать?

Л е н ь к а. У водокачки. Все там.

И л ю ш к а. Леня, Леня…

Ленька развязывает их. На лестнице — тяжелые шаги. Кто-то идет, не опасаясь. Ленька замер у дверей. Входит М о к е й И в а н о в и ч.

Л е н ь к а. А-а… это вы.

М о к е й И в а н о в и ч. Видел я, как ты сюда проник.

Г р и г о р и й. Помогите развязать, Мокей Иванович. Да пошлите скорее Сашу. Мы сейчас уходим.

Мокей Иванович вдруг наносит страшный удар Леньке по голове. Тот падает.

М и л д а. Что вы делаете?

М о к е й И в а н о в и ч. Ненавижу… В девятнадцатом году с вами не справились, так теперь руками немцев всех передушим.

Г р и г о р и й. Подлец! Подлец! (Силится освободиться и не может.)

Темнота.

Зазвучала губная гармошка, с какими любят ходить немецкие солдаты. Высвечивается гребень холма, на котором растут тонкостволые деревья — молодой лес. Ф а ш и с т ы ведут на расстрел г р у п п у л ю д е й. Их поворачивают к нам лицами, и среди них мы узнаем Г р и г о р и я, М и л д у, Л е н ь к у, И л ю ш к у. Ударила барабанная дробь, и мы не слышим команды н е м ц а - в е р з и л ы, не слышим, что закричали Григорий и Милда. Залп. Все падают. Снова зазвучала губная гармошка — все тише и дальше. Тише и дальше…

Прошло три с лишним года. Дом Карташовых уцелел в пламени войны, но что-то чуждое его строгости и простоте вошло в его быт: стало много ковров, подушечек. Х р и с т и н к а, располневшая, по-женски уверенная в себе, хлопочет в нем, как полноправная хозяйка. На комоде стоит патефон, и на всю квартиру несется: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»

Х р и с т и н к а. Нет… табуретки эти к черту! Выкину! Хватит — помозолили глаза. Стол передвину. (Вальсируя, приближается к окну.) Папа!

Г о л о с и з с а д а. Чего тебе?

Х р и с т и н к а. Зайди на минутку!

Г о л о с. Подожди малость.

Христинка тем же манером удаляется от окна. В комнате неслышно появилась Г а л и н а Я к о в л е в н а. Она очень постарела, поседела и как-то усохла лицом. Темные глаза ее смотрят настойчиво и пристально.

Х р и с т и н к а. Ой!.. (Чуть не налетела на нее.) Мама… как вы считаете, если я стол передвину немножко?

Галина Яковлевна молчит.

К вам я обращаюсь — не к столу!

Г а л и н а Я к о в л е в н а. Мне безразлично. (Остановилась возле окна.)

Из сада доносятся размашистые удары топором. Ударяют по живому дереву.

Х р и с т и н к а. Вы не имеете права так себя вести со мной. Я Саше пожалуюсь. Я к вам со всей душой, а вы меня ненавидите. За что? (Притворно всхлипнула.)

Галина Яковлевна не обращает на нее внимания. Христинка роется в комоде.

Посмотрите, какую я байку купила.

Г а л и н а Я к о в л е в н а. Хорошая.

Х р и с т и н к а. Вы так быстро шьете. Выкройте, пожалуйста. Распашонку. Внуку вашему!

Галина Яковлевна молча берет материал. Входит М о к е й И в а н о в и ч. Он тоже постарел, но стал еще шире в плечах, кряжистее. Он только что рубил, корчевал и одет соответственно.

Ноги-то вытри!

М о к е й И в а н о в и ч. Вытру, вытру! Чистоплюйка. Ну, зачем звала?

Галина Яковлевна поворачивается к нему лицом и в упор смотрит на него. Он отвечает столь же прямым и упорным взглядом.

Х р и с т и н к а. Ой, не могу! Как встретятся, так и упрутся друг в друга глазами! Словно не виделись никогда!

М о к е й И в а н о в и ч (дочери). Ну, чего тебе?

Х р и с т и н к а. Папа, я хочу купить стулья. Надоели эти тумбы! Как начнешь мыть полы, так употеешь, ворочая. А сейчас на базаре один человек легкие венские стулья продает.

М о к е й И в а н о в и ч. Почем?

Х р и с т и н к а. Вот и спросила цену, да забыла. Сколько нам надо? Тебе, Саше, мне. Потом и четвертый потребуется. (Глядя на Галину Яковлевну.) Всего пять. Но я думаю, и четырьмя можно обойтись.

М о к е й И в а н о в и ч (дает ей деньги). Купи пять. Слышишь? Пять.

Х р и с т и н к а. Пять, пять. Не глухая.

Галина Яковлевна выходит из комнаты, захватив ножницы и материал.

Папа… ну почему она так? Десяти слов не скажет. Я к ней всегда хорошо относилась, и теперь, а она… Ну, разве мы виноваты, что у нее сыновей немцы убили?

М о к е й И в а н о в и ч. Не обращай на нее внимания.

Х р и с т и н к а. Я ее боюсь. Глядит, будто завораживает. Вот увидишь, непременно какого-нибудь уродца рожу.

М о к е й И в а н о в и ч. Не болтай!

Х р и с т и н к а. В доме двое мужчин, а какую-то старуху не можете поставить на место!

М о к е й И в а н о в и ч. Я сказал — не тронь. Пускай доживает свой век как знает.

Х р и с т и н к а. Позволю я ей командовать! Как бы не так! Отошло ее времечко!.. Встанет у окна и все смотрит на эти елки! Да сруби ты их поскорей! Сруби!

М о к е й И в а н о в и ч. Какой бес в тебя вселился?

Х р и с т и н к а. А ты тоже… не очень-то покрикивай.

М о к е й И в а н о в и ч. Что?!

Х р и с т и н к а. За любовь платят любовью. А ты меня гладил, ладошечку-то в кулак сжимая… А уж сколько маме бедной перепадало.

М о к е й И в а н о в и ч. Я тебя и сейчас!..

Х р и с т и н к а. Не в твоем дому живу — в своем! Только задень!

Возвращается с работы С а ш а.

Сашенька!

С а ш а (обнимает и целует Христинку). Вот тебе. Держи. Приезжала вагон-лавка. Железнодорожников обслуживала. Килограмм сахару, масло, печенье.

Х р и с т и н к а. М-м, какое вкусное!.. (С ощущением силы и независимости смотрит на отца.) А мы тут с папой все о тебе — где так долго Саша? Где долго Саша?

С а ш а. Задержался на собрании. Выбрали меня профоргом. Не было печали — черти накачали.

Х р и с т и н к а. Ничего-ничего. Все-таки должность. Подожди, ты у меня еще до начальника железной дороги дослужишься! (Смеется.)

С а ш а. Уж скажешь! (Мокею Ивановичу.) Сводку сегодняшнюю слышали?

Мок ей Иванович. А что там?

С а ш а. Наши войска обошли с юга Берлин и встретились с американцами на Эльбе! (Включил радио — передают марш.)

Мокей Иванович шумно вздохнул.

Что это вы так?

М о к е й И в а н о в и ч. Годы мои уходят — это раз… А второе… я думаю, что союзники еще не раз пожалеют, что так рано ввязались в войну.

С а ш а. Рано?.. Да как же рано, когда наши войска и без них уж почти управились?

М о к е й И в а н о в и ч. Да… сила силу ломит… (Выходит — кряжистый, с повисшими руками.)

Х р и с т и н к а. Сашенька, я пошла на базар. Папа дал денег. Куплю стулья.

С а ш а. А куда же табуретки?

Х р и с т и н к а. Тебе их жалко?

С а ш а. Не то чтобы жалко… Просто их сделал отец. Он очень любил вырубать из дерева разные диковинные вещи.

Х р и с т и н к а. «Отец, отец»! Только и слышу!.. У твоего отца были свои вкусы, ему это нравилось, а нам — нет! Имеем мы право заменить?

С а ш а. Ну конечно.

Х р и с т и н к а (ластится к мужу). Сашенька, я прошу тебя… повлияй на свою мать. Ну, почему она так ко мне относится, словно я ей что-то злое сделала?

С а ш а. По-моему, мы живем мирно. Она ни во что не вмешивается.

Х р и с т и н к а. Не вмешивается — да! Но я вижу по ее глазам, что ей ничего не нравится, что бы я ни затеяла. А ведь дом был как сарай! Голые стены!

С а ш а. У нее — горе. Ты же знаешь, как она любила…

Х р и с т и н к а. Но что толку думать о мертвых? Она должна думать о нас! У нее такое ремесло в руках, а она придет с работы — и ничего! Машина даром ржавеет! А могла бы… Сашенька, как ты посмотришь, если я попрошу перебраться ее из своей комнаты?

С а ш а. Куда?

Х р и с т и н к а. Ну… хотя бы наверх.

С а ш а. У нее больные ноги. Лестница крутая.

Х р и с т и н к а. А для меня не крутая?.. Я на шестом месяце! А как мне тут — ни раздеться, ни отдохнуть!