— Молодец, молодец. Дай я тебя по головке поглажу, умница.

Денис посмотрел на Костю, и улыбка растеклась по его широкому лицу.

— Э, да ты все еще там… витаешь. — И вдруг басисто запел: — Выбор твой я, отрок, одобряю! Патриаршее благословение прими. А чтоб не было смуты в нашей келье святой, испроси его и у Ладо, епископа грузинского.

— Ну, хватит.

— Хватит так хватит.

После этого Денис и в самом деле быстро заснул, а Костя подложил под спину подушку и начал «переживать» — в мельчайших подробностях вспоминать все то, что произошло при встрече с Ниной. Теперь это стало для него привычным — перед тем как заснуть, еще раз мысленно увидеть ее глаза, улыбку, услышать ее слова, находя в них какой-то особый, не сразу открывающийся смысл. Бодрствования эти иногда затягивались за полночь; по утрам поламывало голову, приходилось обливаться холодной водой, проделывать усиленную гимнастику с гантелями, — и тем не менее он не мог отказать себе в этом удовольствии.

«Если бы у меня была ее фотография… Попросить? Она — мне, я — ей. Как-то по-мещански получается…»

Взял со стола карандаш, блокнот, в котором конспектировал органическую химию, и быстро сделал набросок Нининого лица. Ему удалось передать овал ее лба, тоненький подбородок, разлет широких, точно хвойные веточки, бровей… Но глаза! Он так ясно видел их на белом листе — совершенно живыми, пробовал обозначить карандашом — получалась какая-то несуразица: есть ресницы, веки, зрачки, но все это разъединенно, мертво.

«Где-то у меня была бумага для рисования».

Нагнувшись, вытянул из-под кровати чемодан с разбитыми углами. Порывшись в несложном имуществе, перекрутив рубашки, белье, вытащил со дна вздувшийся альбом. В нем хранились письма от матери и председателя Журавлевского колхоза Артема Кузьмича Полозова, с которым он изредка переписывался.

На колени упала маленькая чуть пожелтевшая фотография.

Костя взял ее на ладонь и обмер.

На него смотрела полнолицая девушка. Глаза — блестящие пуговицы — устремлены в объектив, мягкие губы растянуты в улыбке. Девушка счастлива уже тем, что ее фотографируют. Пушистые волосы по этому случаю гладко причесаны, на плечо накинута белая косынка.

На обороте карточки была надпись, сделанная округлым ученическим почерком:

«Лучше вспомнить и поглядеть, чем поглядеть и вспомнить. На долгую память Косте Журавлеву от Вали Швецовой».

«Как же это случилось, Валя?..»

Там, в далеком селе, он ходил с ней рука в руке на деревенских гуляниях, ветреными звездными вечерами провожал до дому и даже целовал у ворот. Переписывался, когда служил в армии. Но начались встречи на Девичке — и он вспоминал ее все реже и реже, как будто все то, что происходило у него с Валей, было с кем-то другим, не с ним. Писать перестал. Правда, и от нее письма больше не шли, но это объяснимо: она обиделась на его молчание.

«Валя, Валя… что же это такое?» — спрашивал Костя девушку на фотографии, в своей душе на находя объяснения случившемуся.

Он еще раз перечитал надпись.

«Вот… Все так и получилось, как тут написано», — подумал виновато.