— Стоит ли?.. — в задумчивости обронила Маргарита Алексеевна. — Разве можно знать все наперед?

— Ладно, потом! — Дмитрий Антонович нажал на акселератор. — Вот увидишь, они так будут заняты друг другом, что на нас и внимания не станут обращать. Живите, божьи старички, как умеете. А старичкам только этого и надо! А?

— Да! — засмеялась Маргарита Алексеевна.

— А не махнуть ли нам на время отпуска на Волгу? До Астрахани и обратно! Помнишь — тебе хотелось.

— Хорошо бы! — с готовностью поддержала она и подумала: «Это будет наше свадебное путешествие».

Машина скатилась по булыжнику на асфальт и помчалась по широкому проспекту. Светлые, только что заселенные дома с балконами, тонконогие деревца с зелеными чубчиками, шеренгами выстроившиеся вдоль пути, — все было свежо, нарядно, только начинало жить, и потому так весело было смотреть по сторонам.

В цветочном киоске купили букет гладиолусов, нежных, влажных; немного помедлив, Дмитрий Антонович взял еще один — точно такой же, улыбнулся, и Маргарита Алексеевна просияла, как девушка.

Новенький зеленый «Москвич» снова влился в поток машин. До прихода поезда оставалось десять минут.

— Костя, ты не спишь? — шепотом спросила Нина, вытягивая голову из-под простыни. Она проснулась как-то вдруг, с настроением бодрым, светлым, увидела свесившуюся с верхней полки клетчатую фуражку Кости, и ей стало еще радостнее.

Костя склонил вниз голову, сонно улыбающийся, с густыми — торчком на макушке — выгоревшими волосами.

— Проснулся… — ответил хрипловатым баском и протянул Нине руку. Они долго пожимали друг другу пальцы, как бы проверяя — все ли они тут, и каждый думал в такт колесам: «Мы едем вместе! Едем вместе!..»

Слепящее солнце, пронизывая светом вагон, будто пересчитывало сосны, растущие вдоль насыпи. Нестерпимо было для глаз, как оно мелькало за медно-сизыми стволами. Нина глядела на Костю, прикусив нижнюю губу.

Костя мотнул головой: «Ты чего?»

— У тебя на щеке отпечаталась пуговица от моей кофточки.

— О-о? — Костя потер щеку. Вытянув из-за подушки кофточку, повесил ее на крючок, откуда она упала ночью.

— Это клеймо. Теперь никуда не денешься…

— Я не собираюсь.

Проводница стала разносить чай. В соседнем купе послышался шум вращающегося диска, скрежет тупой иглы и — «Одинокий я! Одинокий я!..».

Семья цыган, ехавшая с патефоном в соседнем купе, развлекала пассажиров от самой Москвы. Все они — человек десять — ехали всего лишь по трем билетам. Садились и через окна передавали билеты оставшимся на перроне. Эту хитрость раскусили поздно — поезду было дано отправление. В Петушках в вагон вошла дорожная милиция. Остроносая цыганка с впалой грудью, когда могучего склада милиционер потребовал у нее билет, швырнула в него грудным ребенком. Представитель власти, поймав кудрявого голыша, стоял в глупейшем положении, не зная, что делать, осыпаемый руганью, и, после того как мать соизволила взять свое дитё обратно, поспешно ретировался из вагона.

— И до чего же бродяжная у них кровь! — восхищенно сказал мужчина в синей гимнастерке. — Указы-приказы, ничего не заземляет! На Ту-104 скоро будут кочевать. Вон молодой-то… в армии служил. А опять в табор вернулся.

— Но к цивилизации, как-никак, приобщился, — заметила женщина с массивными золотыми сережками в ушах, занимавшая нижнюю полку с сыном — розовым ангелочком. — Что песни и пляски под гитару? Устарело! Представляете — ночь, шатер, кони пасутся, а возле костра патефон с набором пластинок Утесова, Шульженко и Раджа Капура! Тоже своего рода модерн! — и она заколыхалась от смеха. — Что ни говорите, а мне лично будет даже чего-то недоставать, если это бродяжное племя переродится!

— Вам лично? — с усмешкой переспросил Костя, спрыгнув с полки и доставая пасту и мыло.

По вагону, цепляясь за бахромчатый подол матери, собиравшей с пассажиров утреннюю дань, бегала цыганочка лет шести-семи, шустрый зверек с черными глазками и ровными белыми зубами. Пела, пританцовывала. Если мать давала ей что-нибудь вкусное, она обнимала ее, обхватив за шею. Но стоило матери шлепнуть ее за шалость, как этот бесенок плевал ей в лицо и с хохотом убегал.

— Сколько тебе лет? — спросила Нина, поймав девочку за тонкую грязную ручонку.

Та в ответ только смеялась, извиваясь и выкручиваясь ящеркой.

— В школу пойдешь учиться?

На лице все та же живость зверька, не понимающего слов.

— Хочешь коврижку? Вот, садись к столику.

Но девочка цепкой лапкой схватила угощение и с визгом, боясь, что ее удержат, убежала. Вскоре, однако, появилась снова. Ее манили целлулоидные игрушки, лежащие вокруг толстого мальчика, который, равнодушный Ко всему, сонно смотрел в окно.

Нина достала из чемодана остаток материи — метра полтора нарядного крепа — и отдала его матери цыганочки.

— Сшейте ей платьице.

Подарок цыганка взяла с благодарностью, но тут же заявила:

— Зачем ребенку новое да дорогое? Все изорвет, извозит. — Осуждающе указала на мальчика, одетого в шерстяной костюм из трикотажа: — Разве можно так баловать? Ой, барином он у тебя вырастет! Ой, барином!

— Зато не побирушкой! — оскорбленно заявила полная женщина.

— А ты не обижайся, красавица-царица, — зачастила цыганка, высвободив из-под шали тощую, унизанную перстнями кисть. — Каждому свое ремесло от рождения. А твой сынок ничего не принесет тебе в дом, кроме горькой горести. И люди будут им гнушаться, и умрет он рано от сердечной боли, у него и сейчас уже в жилах застой!

Полная женщина истерично закричала на нее, стала суетливо собирать вещи, хотя сходить ей было еще не скоро.

Никто в купе не возмутился пророчеством цыганки, и она поплыла дальше царственной походкой победительницы.

— У него и в самом деле слабенькое сердечко, а она… — всхлипывала женщина, сморкаясь в кружевной платочек.

— Вам бы на природу его, — посоветовала Нина.

— А я откуда везу? Из Кисловодска!

— Лучше бы в деревню.

— В деревне так скверно с питанием. Молоко да яйца…

Костя, войдя в соседнее купе, попытался завести разговор с молодым цыганом.

— Ты, правда, служил в армии?

— Служил, — неохотно ответит тот.

— Где?

— На Украине.

— Пехотинец?

— Ну…

— А куда сейчас едешь?

Цыган поскреб заросшую шею и ответил уклончиво:

— К своим.

— Это твоя жена с девочкой?

— Ну…

— До армии женился?

— До армии, — ответил цыган и протяжно вздохнул.

Тут их разговор прервали бородачи. Они потянули Костю к столу, крича, хлопая его по плечу. Сухопарый старик, весь буро-черный, будто вырезанный из корневища («чириклери» — вожак), налил Косте граненый стакан водки. «За русских!.. — крикнул растроганно, и все мужчины по его примеру стали чокаться с Костей. — Если бы не русские, Окаянный Гитлер, — чтоб ему в смоле кипеть, — всех бы нас поубивал!.. Пей до дна! Пей до дна!..»

Как ни упирался Костя, а пришлось ему выпить.

— А какая у тебя девушка красивая! — искристо сверкнув глазами, продолжал старик, и все хором стали расхваливать Нину. Он тем временем церемонно поднес стакан и ей. Нина отказалась, только пригубила. Тогда вожак пошел с ним к Косте, и тот пулей вылетел из их купе.

Так ему и не удалось узнать, куда едет молодой цыган. Но он не отступил от своего. Как-то странно улыбаясь, — хмель ударил-таки ему в голову, — сел возле прохода и в тот момент, когда цыган проходил мимо, грубовато-резким движением, удивившим Нину, дернул его за руку и усадил рядом с собой.

— Как зовут-то тебя?

— Григорием, — вяло ответил тот.

— Что же ты скитаешься, а? У тебя жена, дети! У нас в селе еще до войны осело несколько семей. И живут! В своих домах! Наш председатель… эх, если бы ты знал, что это за человек! — хмель все больше распалял Костю. — Артемом Кузьмичом его зовут! Запомни. Душа у него… да он, может, один такой и есть на всю нашу область!

Цыган косил серым глазом на полную даму, прикрывающую собой мальчика, как курица-наседка, на сухоскулого старичка с зонтиком, слушающего этот разговор с улыбкой.

— Значит, Григорий?.. И имя-то у тебя русское, а ты… Приезжай! — и он сообщил ему адрес. — Артем Кузьмич даст тебе линию! Он к каждому человеку… Да вот о себе скажу, — и Костя вдруг обнял молодого цыгана за плечи. — Кончил я семилетку. Так? Дальше меня учить — нет у матери средств. Отец… Ну, об этом не будем. Пошел я работать, где и что попало. Но Артем Кузьмич взял меня на прицел! Слышишь? К агроному прикрепил, вроде помощником. Среднюю школу помог закончить. Если бы не Артем Кузьмич, я и в глаза бы не видел Тимирязевку! Да он… он сердце из тебя достанет и покажет всем — вот, глядите, какое золото!