ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Декорации те же.
Е л е н а в горнице, В и к т о р в сенях у двери в холодную половину избы.
Небольшая пауза, затем откуда-то сверху в сени спрыгивает Ш у к и н. Виктор испуганно отскакивает в сторону.
Ш у к и н. Не пугайся, это я.
В и к т о р. Вы… Вы откуда?
Ш у к и н. Оттуда. Подремал малость.
В и к т о р. Спали?
Ш у к и н. Ну да. Трое суток глаз не смыкал. Дела не доверяют, так хоть выспаться. Чего вылупился?
В и к т о р (смущенно улыбаясь). Тут такое дело, дядя Петя… По всему лагерю вас ищут…
Ш у к и н. А чего меня искать? Я здесь.
Входит М и х а л е в и ч. Он в плащ-палатке, с автоматом.
М и х а л е в и ч (весело). Разведчик Михалевич из тридевятого царства тридесятого государства прибыл. Пять пар заветных сапог истоптал, шестые каши просят. (Показывает рваный сапог.)
Ш у к и н. Пришел?
М и х а л е в и ч. Так точно, Петр Иванович! Пришел.
Ш у к и н. Правильно.
В и к т о р. Как там фрицы поживают в тридевятом царстве?
М и х а л е в и ч. Не дрейфь, парень, в эти чертовы болота не то что фрицы, сам господь бог не сунется. (Заглядывает в горницу.) А где начальство?
В и к т о р. Вышли.
М и х а л е в и ч (Шукину). Держи, соловей-разбойник. (Подает ему пачку папирос «Прибой».) Как говорят французы: презент.
Ш у к и н. Не барышня.
М и х а л е в и ч. Читай, что на пачке напечатано.
Ш у к и н (рассматривает пачку). Курские? Откуда?
М и х а л е в и ч. Наш источник снабжения известен. Пришлось одного Змея Горыныча потрогать. Документов не обнаружил, а это взял. Хотел было распечатать, а потом подумал: отнесу дружку, ведь это кусочек его родного Курска. Заветная вещь.
Ш у к и н. Удружил.
М и х а л е в и ч. Распечатывай, законный владелец. Закурим.
Ш у к и н. Давай по одной. (Бережно распечатал пачку.)
Михалевич взял папиросу. Виктор потянулся тоже.
А ты зачем? Табак переводить? Слышал небось: заветные.
М и х а л е в и ч (достал из кармана гимнастерки смятый цветок, расправил лепестки, вошел в горницу, отдал цветок Елене). Улыбнитесь, прекрасная царевна. Это вам. Цветик-семицветик. Последний, должно быть, в этом году.
Е л е н а. Спасибо, Саша.
М и х а л е в и ч (смущенно улыбнулся). Ну, пойду искать начальство. (Выходит во двор.)
Шукин проходит в горницу.
Е л е н а. Смотрите, Саша мне цветок принес. Скоро снег выпадет, а он цветок… Где только раздобыл?
Ш у к и н. Влюбленный в вас. Душой. Редкое явление, как жарки в октябре.
Е л е н а. Почему редкое?
Ш у к и н (переобувается). Вчерашний день ноги до крови стер. Любить — жалеть. Сейчас мало кто кого жалеет, привыкли убивать.
Е л е н а. Неправда. Вот вы. Разве вы никого не жалеете?
Ш у к и н. Деревья я жалею, когда танками их утюжат. Цветы жалею полевые. Особенно баранчики. Есть такой цвет в наших лугах. Уж не знаю, чем он сердцу моему мил? И духу нет, и на вид одна белизна. Простой цветок, честный. Он в чем виноват?
Е л е н а. А люди, вы считаете, все в чем-нибудь виноваты? Людей вам не жаль?
Ш у к и н. Которые люди, которые нелюди.
Е л е н а. Нелюди — это немцы?
Ш у к и н. В лагере Майданеке, что неподалеку от польского города Люблина, надзирательница — русская тварь! А сидят в том лагере бабы со всего света, и немки среди прочих.
В сени со двора входит П е т р о в. Открыл дверь в горницу, увидел Шукина, быстро прикрыл дверь.
П е т р о в (Виктору). Откуда он взялся?
В и к т о р. Оттуда. С чердака. Он спал там.
П е т р о в. Спал?.. С чего бы это он полез туда спать? Другого места нет? (Открыл дверь во двор, посветил фонарем, закрыл дверь.) Автомат заряжен?
В и к т о р. Заряжен…
П е т р о в. Сейчас возьмем его.
В и к т о р. А что он сделал? За что?
П е т р о в. Там разберемся. Выполняй приказ. (Достает пистолет.) Пошли! (Резко открывает дверь, направляет пистолет на Шукина.) Руки!
Ш у к и н. Да ты что?
П е т р о в. Без разговоров! (Виктору.) Возьми у него оружие.
Виктор неохотно выполняет приказ.
Ш у к и н. Да что вы, братцы! Объясните же, бога ради!
П е т р о в. Трибунал вам все объяснит.
Ш у к и н. Опасно шутишь, командир!
П е т р о в. Молчите!
Ш у к и н. А пошел ты… Хоть ты объясни, Витька.
В и к т о р. Я и сам не знаю, дядя Петя. Приказ. Вы не волнуйтесь, разберутся.
Ш у к и н. Такое дело… Не привыкать. У немцев посидел, посижу у своих.
П е т р о в. Молчи, тебе говорят!
Ш у к и н. Помолчу.
Петров открывает дверь во двор.
Двор. М а р и я лежит на сене, укрытая кителем Вилли. В и л л и сидит рядом. Во рту — пустая трубка. А в г у с т нервно ходит. Входит Ш у к и н. Дверь за ним закрывается. Шукин спокойно, по-хозяйски усаживается на ступенях лестницы. При его появлении Август останавливается. Мария поднимает голову. Вилли вынимает изо рта трубку. Все вопросительно смотрят на Шукина.
В сени из горницы выходит Е л е н а.
Е л е н а. За что вы его, Платон?
П е т р о в. Он предатель. (Виктору.) Найди комиссара. Быстро. Я буду здесь.
Виктор убегает.
Е л е н а. Шукин — предатель?!
П е т р о в. Не виноват — отпустим.
Е л е н а. Ты понимаешь, что делаешь?!
П е т р о в. Понимаю. Мой долг сохранить отряд. Иначе нельзя. Думаешь, мне все это приятно? Долг. Что поделаешь?
Е л е н а. Какой долг? Выпусти его сейчас же! (Пытается отстранить Петрова и открыть дверь.)
П е т р о в. Отойдите от двери, Лена!
Е л е н а (пытается его отстранить). Опомнитесь, Платон!
П е т р о в (резко). Прошу отойти от двери! (Расстегивает кобуру.)
Е л е н а. Это вы мне? Мне? (Убегает.)
Во дворе.
В и л л и (Марии). Это тот человек, который выстрелил, когда хотели устроить самосуд?
М а р и я. Да.
В и л л и. Зачем он здесь?
М а р и я. Не знаю…
А в г у с т (указывая на Шукина). Борец за всеобщую справедливость и братство! Светлая надежда человечества!
В и л л и. Напрасно напрягаешь голосовые связки. Он все равно ни слова не понимает.
А в г у с т. Пусть бы нас расстреляли фашисты! Это нормально. Но русские не смеют!
В и л л и. Тебе, кажется, изменило чувство юмора, мой мальчик!
А в г у с т. Я размышляю. Они же дали нам полчаса на размышления.
В и л л и. Если тебе так приспичило размышлять, поразмышляй лучше о том, как нам выбраться отсюда.
А в г у с т. Выберемся мы или нет, получит Москва сведения или не получит — песенка Гитлера все равно спета. Днем раньше, днем позже, но спета! А что будет потом?
В и л л и. Потом будет мир.
А в г у с т. Какой мир? Вот в чем вопрос? Какой?
М а р и я. Перестань, Август, лучше поиграй на губной гармошке.
А в г у с т. Ты не понимаешь. Это очень важно. Принципиальный вопрос! Я мог бы, как другие, вступить в наци, жиреть, совершать подлости! Не хочу быть убийцей и подлецом! Я пришел к русским потому, что верил: они спасут мир от жестокости и отупения! А они, даже не дав себе труда разобраться, только потому, что мы немцы и на нас эти проклятые мундиры…
В и л л и. Нам не на кого жаловаться: идет война, и это мы, немцы, научили их быть безжалостными и недоверчивыми.
А в г у с т. Ага! Ты сам произнес эти слова: безжалостными и недоверчивыми! Они тоже безжалостны и недоверчивы! За что тогда мы воюем? И не все ли равно, кто победит?
М а р и я (Вилли, указывая глазами на Шукина). Мне кажется, этот человек понимает, о чем мы говорим.
В и л л и. Тем лучше. Может быть, его подсадили к нам нарочно.
Шукин достал кисет. Вилли и Август жадными глазами следят за тем, как он закуривает. Шукин перехватил их взгляды, бросил кисет Вилли. Тот набил трубку, передал кисет Августу. Август свернул папиросу, бросил кисет обратно. Все трое молча курят. Вилли тихонько напевает мотив, который раньше играл на губной гармошке Август.
Ш у к и н (подошел к Вилли, ткнул пальцем ему в грудь). Маутхаузен?
В и л л и (встал, пристально смотрит на Шукина). Маутхаузен…
Ш у к и н (произносит текст песни, которую напевал Вилли).
Мы выжить должны,
Мы выжить должны
Не ради того, чтоб жить,
Не ради детей, не ради жены,
А для того, чтобы мстить.
(Ткнул себя в грудь.) Маутхаузен.
В и л л и (подает руку). Камрад!
Ш у к и н. Камрад!
М а р и я. Вы знаете немецкий язык?
Ш у к и н. Понимать почти все понимаю, а вот говорить не могу.